В общем, она рассказала, что мы познакомились на вокзале Ватерлоо. Я бомжевала с тех пор, как приехала в Лондон. Сумку украли, так что у меня не осталось ни денег, ни вещей. Я не посветила ее в то, что именно со мной произошло, хотя дала понять: это было что-то плохое, очень плохое. Будто кто-то погиб. Она думала, что это самоубийство, но я сказала: нет, все гораздо хуже, но я никогда и ни с кем этим не поделюсь.

Тогда она уговорила меня пожить в той квартире. Я очень долго не соглашалась, и, когда уточнила почему, она сказала, что не знает, но ей показалось, что я боялась Дева.

Собственно, это все, что мне удалось узнать. Мы договорились встретиться снова, и она пообещала рассказать все остальное в следующий раз. У меня возникло чувство, что там происходило что-то очень нехорошее. Поэтому я слиняла в Дил. И поэтому она убежала, когда в тот раз увидела меня. Мне страшно, но я рада, что все это затеяла и повидала Элис. Чем больше мне открывается прошлая жизнь, тем больше я вспоминаю.

К дому ведет грунтовая дорога, отходящая от заасфальтированной улицы. Прежде я проходила здесь десятки тысяч раз, но если это место и вызывает внутри какой-то отклик, то совсем слабый. На обочине установлен знак «Участок с ограниченной видимостью», которого я не помню, подъездная дорожка засыпана свежим гравием, а сам дом, стоящий слегка на отшибе, кажется каким-то маленьким. Наверное, в те давние времена, когда здесь была действующая ферма, это был хозяйский дом. Странно, подобная мысль никогда раньше не приходила мне в голову. У нас было четыре спальни, и, судя по всему, моя мать переделала одну из хозяйственных пристроек в пятую. По крайней мере, так я думаю, потому что никаких других вариантов для этого помещения придумать не могу: ни в комнате для престарелых родственников, ни в рабочем кабинете нужды у нее быть не могло. Хотя куда ей такая уйма спален, тоже не очень понятно.

– Это и есть ее дом?

Кажется, Гэвин изумлен. Интересно, что он ожидал увидеть? Я соврала ему, что откопать адрес Сэди в Интернете оказалось не так уж и сложно.

– Угу.

– Выглядит весьма впечатляюще.

Я оглядываю вазоны, обрамляющие подъездную дорожку. Они подготовлены под посадку. Все очень чистенькое и аккуратное. Я понимаю, что он имеет в виду. Все это не похоже на место, откуда хочется сбежать. Впрочем, что он знает? Что знает любой из нас?

– Интересно, есть кто-нибудь дома? Машин во дворе не видно.

Подъездная дорожка пуста, окна темны, хотя еще слишком рано, едва-едва светает.

– Давай постоим здесь немного, – говорю я и останавливаю машину прямо перед домом.

Мне нужно унять сердцебиение. Внутренний голос малодушно нашептывает, что лучше плюнуть на эту затею, пусть все остается как есть – потерянная память и все прочее. Не хочу я в это влезать. Но я не могу уступить этому голосу. Я слишком глубоко увязла, все это уже не ради фильма, куда серьезнее – все это уже ради меня самой. Ради того, чтобы узнать, кто я такая. Что произошло. Как именно я связана с Дейзи.

Я снова смотрю на дом. Интересно, почему вместо большей части воспоминаний о нем в моей памяти белое пятно? Что же со мной случилось? Доктор Олсен говорила, что я вытесняю из сознания самые болезненные вещи.

В принципе, вполне логично: если ты чего-то не помнишь, этого с тобой не было.

– Гэвин, может, ты уже пойдешь?

Его взгляд еле заметно смягчается.

– Ладно. Схожу прощупаю почву. Если она окажется дома и будет не против пообщаться, вернусь и ты при желании сможешь пойти и поговорить с ней сама.

Я благодарю его. Он открывает дверцу, потом оглядывается. Его широко раскрытые глаза светятся надеждой, и на мгновение у меня мелькает мысль, что сейчас он попытается меня поцеловать – и, если попытается, я позволю.

– Пожелай мне удачи, – говорит он и выходит из машины.

Я смотрю, как он приближается к воротам. Их тут тоже раньше не было. Прежде в ограде зияла брешь – такой ширины, чтобы мог проехать автомобиль. Гэвин входит во двор и направляется к дому. Он нажимает кнопку звонка, и через минуту за матовым остеклением двери вспыхивает свет и мелькает чей-то силуэт.

Дверь открывает молодая женщина. На руках она держит младенца. Я с неизмеримым облегчением и в то же время горьким разочарованием наблюдаю, как они недолго разговаривают, а потом Гэвин, не оглянувшись, входит в дом.

Я откидываюсь на спинку кресла. Доктор Олсен как-то сказала, что в этом нет ничего необычного, люди часто не помнят подробности событий, из-за которых пришлось бежать, и могут восстановить их лишь в общих чертах. Мне, похоже, и это недоступно. Я снова смотрю на дом. Моя комната находилась в глубине дома, из ее окна открывался вид на поля, за которыми было невидимое отсюда море. По ночам вдали светились огни Блэквуд-Бей, а за ними мигал маяк.

Но что же произошло в этом доме? Имел ли к этому отношение хахаль матери? Было ли там что-то? Почему я начисто вытеснила все воспоминания, стерла их из памяти, заместив новыми, как будто мой мозг – переполненный компьютерный диск? Связано ли это с Зои и с тем, что сейчас происходит с Кэт, Элли и всеми остальными?

Я поникаю в своем кресле. Хорошо, что есть Гэвин, с ним не так одиноко.

Всего через пару минут он снова появляется на пороге, следом выходит женщина с ребенком. Он оборачивается и что-то ей говорит, она грустно улыбается в ответ и машет ему рукой.

– Что случилось? – спрашиваю я еле слышно, когда он садится в машину. – Кто это был?

– Они живут тут уже семь или восемь лет.

Кажется, бетонная плита опускается мне на грудь. Следующий вопрос из себя приходится выдавливать.

– А с матерью Сэди что стряслось? Она не оставила своего нового адреса?

– Нет, – качает головой Гэвин. – Мы опоздали. Она умерла.

– С тобой точно все в порядке?

Он спрашивает уже в третий или в четвертый раз. Мы сидим в кафе в крохотной деревушке на полпути к Блэквуд-Бей. Гэвин захотел угостить меня завтраком, а я не смогла придумать хорошей отговорки, чтобы отказаться. Зато заставила себя попросить у хмурого подростка за прилавком один тост. Гэвин перемещает ко мне тарелку, и я беру нож. Я режу хлеб, и звук напоминает скрежет плиты, надвигаемой в склепе на могилу.

– Все нормально.

Я стараюсь придать голосу убедительности. Надо взять себя в руки.

– Честно.

– То-то ты такая бледная.

Он хмурится, вид у него озабоченный. Приятно, что ему не все равно.

Гэвин разбивает ложечкой скорлупу яйца, которое взял себе на завтрак, и, очистив верхушку, аккуратно складывает осколки на тарелку. Звук кажется слишком громким: хруст, с которым сминается хрупкая скорлупка, вызывает у меня ассоциацию с раскалывающимся черепом, а когда Гэвин погружает ложечку в крутой резиновый белок, я против воли думаю о скальпеле, рассекающем человеческую плоть.

Стены кафе начинают сжиматься вокруг меня, я кладу тост на тарелку и закрываю глаза. Я не могу сидеть сложа руки. События набирают скорость, я физически это чувствую. Я беспокоюсь за Элли. И за Кэт. Нельзя оставаться здесь ни одной лишней минуты.

– Поехали отсюда, а?

– Что, прямо сейчас? Но…

– Черт тебя побери, давай просто уже поедем!

Он откладывает ложку и пристально на меня смотрит. Интересно, что сейчас творится у него в голове – что он собирается сказать, как отреагировать? Я ведь знаю, что он может вспылить. Послать меня, велеть не злиться. Может потребовать ответить, что происходит; может заявить, что мой фильм ко всему этому определенно не имеет и не может иметь никакого отношения. Я представляю, как все эти мысли крутятся у него в голове, потом он принимает решение.

– Давай позавтракаем, – произносит он мягко. – Я купил тебе еду. Поешь. А после поедем.

Он некоторое время молчит.

– Хотя, конечно, я буду благодарен, если ты расскажешь, что происходит. Честное слово.