— Алексей! — отче угрожающе рычит на брата. — Сережа, я думаю, что…

— Не хочу отпускать ее, пап. Дурное стойкое предчувствие. Беда придет, откуда и не ждали, — спокойно объясняю своему отцу.

— С ней беда? Ты за нее волнуешься? — с придыханием и улыбкой шепчет. — Так дорога?

Нет и да! Переживаю за себя! Я безответственный, нестабильный, ненадежный. Я шальной! Со мной! Со мной беда произойдет! Я без своей Женьки что-то нехорошее натворю.

Как резко, быстро, шустро мы заткнулись — размеренно дышим и молчим, и только поочередно переводим стрелки друг на друга.

— Есть еще одна очень нехорошая проблема, отец, — Леха шепчет и задирает нос. — Сам скажешь или трусишь, чудо-юдо?

Тварь ты, брат! Убью! Заткнись, скот!

— То есть жить спокойно, черти, не даете? Сдохни, сука, «Макс»! — батя ухмыляется. — Сказал «А», вякай «Б», Алешка!

— Возможно, у меня есть сын, — опережаю старшего.

Расправляюсь, выпячиваю грудь вперед и гордо вздергиваю подбородок:

«Съел, старшой удод?».

— Проходили! Это не смешно, Сергей! — похоже, мне не верит.

— Я и не смеюсь. Ему девять лет, его мать Екатерина Фильченко…

Отец бледнеет и одной рукой хватается за перила:

— Чего?

— Она утверждает, что…

— Вы, блядь, лучше времени, по-видимому, не нашли? — отец рычит на Леху и полосует старшенького взглядом. — Это задроченный тяжелый рок? Сергей! — теперь схватывает пальцы рук в два огромных кулака и, как боксер, слегка приподнимает. — Это…

— Он не мой! Уверен! Но…

— Я сдохну, сука, раньше срока. С тобой! С тобой! С тобой!

— Смирный, не кричи, — мама крадется к нам из зала. — Женя только прилегла… Чего вы тут глотки дерете? Сегодня, в поминальный день, вообще нельзя кричать! Чего вам всем неймётся?

Прилегла? Мы что, с ней на ночь тут останемся? Так точно не пойдет.

— Нам пора! — протискиваюсь, бережно обходя маму. — Поедем, ма, оставаться не намерены. Нельзя, нельзя. Ей нужно отдохнуть в тишине и мире, но не в этом балагане!

— Сереженька, побудьте с нами, она только успокоилась и перестала плакать. Мы очень хорошо с ней поговорили. Оля тоже помогла, — мама поднимает руки и пытается меня обнять. — Комнат много. Устроитесь с девочкой в какой захотите — сам выберешь! Максим?

Отец молчит и просто смотрит на меня.

— У нас есть дом! — бурчу под нос, надеюсь, что им все слышно. — Дом! Мой дом!

Тот дом, в котором я буду очень счастлив! Так же, кажется, батя говорил?

— На ночь глядя? — мать всплескивает руками и открывает в изумлении рот. — Максим, отомри, пожалуйста. Скажи хоть что-нибудь!

— Если выедем сейчас, через полчаса спокойно доберемся. А если… — методично настаиваю на своем.

— Пусть едут! — отец прижимает к себе мать. — Кроха, не мешай им.

— Я…

Вздергивает ее, как тряпичную куклу:

— Тшш, кому сказал. Сережа, — одной рукой придерживает колобок за плечи, а вторую для рукопожатия протягивает мне, — нет такой проблемы, которую нельзя решить… Ты помнишь, сын?

— Проблемы? — мать задирает голову и заглядывает в батины глаза. — Есть проблемы? Что произошло?

— Чему суждено быть, то обязательно сбудется! Ты меня понял, Серж?

Еще бы, товарищ полковник!

— Так точно, — и по старой памяти отдаю своему начальнику офицерскую честь.

Лешка дергается и ухмыляется:

— К пустой башке руку не пристраивают, Серый!

— Смирняга, заткнись, пожалуйста, — отец хватает старшенького за шевелюру. — Заткнись и успокойся. Серега, — обращается теперь ко мне, — все будет хорошо. В том доме, — склоняется над мамой, — и стены лечат, там что-то волшебное во всем строении есть. Ты…

— Где она, мам? — бесцеремонно затыкаю батю.

Не хочу ее будить, но моя Женя очень беспокойно спит — вздрагивает телом и что-то нечленораздельное, словно заклинание на латыни, шепчет. Суфлирует себе указательным пальчиком и ресницами отстукивает свой собственный ритм.

— Как малышка! — сквозь слезы мама улыбается. — Ох-хо-хо!

Подхватываю кубиночку под острыми коленками, раскачиваю исхудавшие женские ножки, аккуратно обнимаю за плечи, губами и глазами, не произнося ни звука, упрашиваю мать помочь. Она бережно укладывает тонкую ручку, словно плеточку, на мою шею, по-детски щекочет чике нос и щеки, мне, как сосунку-мальчишке взъерошивает чуб и с материнским благословением выпускает нас во двор.

Погода, блядь, взбесилась! Ветер порывистый и штормовой! Дождь лупит по металлу, не переставая, затем всего на несколько минут его сменяет острый мелкий снег… Твою мать! Октябрь месяц, говоришь? Да, ребята, просто ох.еть! Я за баранкой сально ухмыляюсь! Это ведь его конец, а такое впечатление, что долбаный январь хозяйничает напропалую — суровый месяц, первый, старший, самый заводной, морозный и чрезвычайно опасный. По службе помню, что случалось в зимние плохие дни. Страшно и пожароопасно!

Женька стонет и курлычет раненой пташкой. Чика зябнет на заднем сидении моей машины, а я не спеша везу нас в «пансионат», который при всем своем желании-старании никак продать не могу. Не получается! Его уже несколько раз смотрели и слегка приценивались, сбивали цену, предлагали глупый бартер, и даже обвиняли в мошенничестве хозяина, меня… Да-да! И такое вот недавно было. Заговоренное место! Но для нас с кубиночкой уже родное? Тот дом, в котором я с каких-таких делов буду однозначно счастлив? Кому такую сказку рассказать — тупо не поверят! Охренеть!

— Жень, детка, мы уже приехали домой.

Шепчу на ушко и бережно выгружаю чику. Тяну за бедра щупленькое тельце на себя. Она вдруг приоткрывает один глаз, слепо морщится, словно от яркого дневного света — видит пекло, ядовитый ультрафиолет и адский жар, и, как смешной не в срок проснувшийся сурок, утыкается носом в свод моей шеи.

— Куда ты нас привез, Сергей? Какой дом?

— В бесплатный пансионат. Есть еще неиспользованные дни, малыш, накопленные в счастливые совместные часы. Чтобы не пропали, надо догулять! А?

Она тихонечко смеется:

— Я, правда, не очень понимаю тебя.

— В наш санаторно-курортный дом, чикуита. Плохо поступил? Неверное решение принял? — слегка подбрасываю Женю на своих руках. — Ты там как?

— Могу сама идти, — полностью открывает глазки. — Спасибо, Сереженька, за все.

Отошла малышка! Отогрелась, подобрела или это терапевтические бабские разговоры с мамой и ХельСми ей искусно помогли?

— Сейчас бы под горячую воду… Сильный мощный душ, чика! Не помешает ведь? Как думаешь?

— Угу, — стоит и терпеливо ждет, когда я ей открою дверь.

Бурчу, рычу и сильно стряхиваю влагу, как огромная скучающая за своим хозяином собака.

— Взбесилась погодка. Давай-ка заходи…

Напираю своим телом и проталкиваю нерешительную Женьку внутрь. Включаю свет, помогаю ей раздеться, ставлю урну на каминную полку и жду какого-нибудь замечания от Жени. Против, только «за» или девочка воздерживается от моральных рассуждений… Я должен выставить умершую чикуиту вон?

— Я не возражаю, Сергей, если ты не против!

Отрицательно качаю головой:

— Пусть будет здесь. Тамаре бы понравился этот дом, малыш?

— Наверное, — всхлипывает и закрывает рот.

Киваю и резко замолкаю — не стоит только-только старательно затягивающуюся рану бередить. Женя подходит к растапливаемому мной камину, останавливается рядом, встает, как балерина, на коротенькие цыпочки — маленькие пальчики в носочках с какими-то уродиками, и гипнотически с колоссально расширенными зрачками всматривается в строгую обсидиановую капсулу, полосуя фигурную крышку с шариком грозным взглядом:

— Как ты думаешь, она не злится на меня?

— Нет-нет.

— Ей там хорошо?

Не отвечаю. Притягиваю вздрагивающее тело и запечатываю слишком много говорящий рот горячим поцелуем.

— Замолчи, замолчи, замолчи, этого не надо, замолчи, Женька, перестань терзать, тшш, чика, замолчи, кому сказал, — в перерывах между суматошными ласками шепчу куда-то в воздух, но не ей. — Перестань… Перестань… Идем со мной!