Башкой она тронулась, ма!
— Сергей, — отец прикасается рукой к моему плечу. — Ты… Сын, это, правда, неприлично…
Да насрать мне на эти правила приличия!
— И?
— Отойди, пожалуйста.
Разбежался! И сразу отошел! Ага-ага! Смотрю на отца звериным взглядом. Надеюсь, что мой красноречивый посыл до него дошел!
— Как ты?
Да как новенький! Что теперь не так?
— С Сергеем разговаривали после? — осторожно начинает.
После? После! Ах, сука, после… После того, как ты привел смазливого двадцатилетнего юнца, откинувшегося из армии, в мой дом с надменными словами:
«Вот Ваш сын, а это… Мой! Произошла досадная ошибка! Серый, Серый, отпусти мальчишку!».
Отпусти мальчишку? Да я к нему привык! Кровью слился, нежненькое мясо нарастил… Вы так элегантно позаботились об этом. Садисты!
— Нет, — бурчу.
— Я подумал…
— Бать, три месяца я жил с мелким, как с родным ребенком. Тупо его оберегал, строил уже какие-то планы, о будущем загадывал, а тут…
«Женя, Вам дают полторы ставки на кафедре, Вам следует явиться лично… Зачем? Вы еще спрашиваете?»
Мамочке смешно? Улыбается, смеется?
«Ну хотя бы для того, чтобы подписать контракт! Нет-нет, не ко мне домой — в институт, на кафедру… Вы…».
— Сергей, я подумал…
Добились своего? Теперь вдруг думать начали…
— Да, я слушаю.
— Ты мог бы поддерживать ребят, раз так…
— Взять шефство? Усыновить обоих? Оплачивать их хотелки? Найти демобилизованному бабу, как новоиспеченному, одинокому и слишком юному отцу? Что конкретно я должен еще сделать, а самое главное, на хрена?
— Просто… Идем со мной.
— Не пойду.
Мне нужно находиться под этой конченной дверью и слушать, слушать, слушать. Возможно, мать переключится на громкую связь, и я услышу голос этой зашуганной латиноамериканской девчонки.
— Идем, — отец тянет меня за пиджак, — идем, идем. Ты, как дурной мужик, который вынюхивает бабские секреты. Это…
— У меня есть на то причины.
Ну, если бабы напрочь разучились разговаривать и слушать, то что еще остается делать ушлепнутым мужикам?
— Для подлости причины? Дай только повод, да?
Что? Я прищуриваюсь и всматриваюсь в отцовское лицо.
— Что ты сказал?
— Сергей, идем на улицу. Предоставь матери покой, она, маленькая, нигде никак не может уединиться, — отец мечтательно улыбается.
— Так брось ее, разведитесь на худой конец, дай ей дышать и отвали от мамы на хрен! — выплевываю ему в лицо.
Отец отходит от меня, сопровождая ссыкливую поступь странными движениями своих огромных рук. Сдается старый пес?
— Ты забываешься, сын! — предупреждающе рычит.
— Что? — щурюсь и сиплю сквозь зубы. — Что? Что?
— Успокойся, — гипнотизирует словами.
— Успокойся, «Сережа». Иди к себе, «сынок». Ты, «детка», ни в чем не виноват. Подумаешь, три месяца с «тобой» чужой ребенок поживет. Мы так переживаем за его будущее — не отдавать же его в детский дом или дом малютки, в конце концов. Казенное питье, мытье, нытье… Противно!
— Сергей, что с тобой?
— Со мной…
«Евгения, мне кажется, Вы нездоровы. Что-то произошло?».
Батя резко подскакивает ко мне, хватает за плечи и практически оттаскивает от кабинета, затем заталкивает в зал и быстро закрывает дверь. Становится спиной, как стена, утыкая свои километровые руки «в боки».
— Ты же не хотел этого пацана, а сейчас ведешь себя так, словно…
— И не хочу его — он мне на хрен не нужен. Чужой мальчишка, на халяву жрущий Ольгино молоко и гадящий на мою огромную кровать. Я…
— Перестань! И, — отец опускает взгляд, — прости нас, но…
Но по-другому мы не могли. Мы, Смирновы, привыкли всем убогим помогать! А кто теперь поможет мне?
— Хочу с матерью поговорить.
— Когда выйдет, тогда и обсудите с ней насущные проблемы.
— Я желаю убраться отсюда. Обратно, — становлюсь в нападающую стойку. — Устал и тут задроченно херово. Чужое все! Не для меня! Будем поддерживать отношения на очень дальнем расстоянии. Так будет лучше для всех, и в первую очередь, — указываю пальцем, — для вас, как для чересчур порядочной семьи. Отделаетесь, наконец избавитесь от дефективного «Смирнова» с огромной вавой в голове!
— Нет!
— Я не спрашиваю твоего разрешения — тупо ставлю перед фактом. Думал, ей первой сказать, но ты, как истинный глава семьи, влез без очереди.
— Нет!
— Еще раз повторить?
— Решил характер показать? Так ты не утруждайся — мы с ним прекрасно тридцать лет знакомы.
— Ну вам же можно расписываться за других, я решил облегчить нам всем задачу. Уеду, я сказал…
Твою мать! Отец стремительно подскакивает и хватает меня за подбородок, зажимает рот ладонью и напирает всей массой, впечатывая мое тело в противоположную стену — он здоровый и очень мощный черт, хоть и в несколько преклонном возрасте:
— Что произошло? Сергей! — шипит в лицо. — Ну! Быстро!
Ничего! Забрали Свята… Сука! Уже три долбанных дня… Три ночи… Семьдесят два часа…
— Серый, перестань! Смотри на меня и, сука, отвечай, когда ты так себя ведешь, значит, жди, «Смирненький», ох.ительного конца. Сын ловко взвел курок и даже, сволочь, не целясь, выстрел произвел. Я…
— Максим! — мать стоит в дверях с закрытыми глазами и с широко открытым ртом. — Я прошу тебя. Хватит, перестаньте оба!
— Кроха, выйди!
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — с надеждой в голосе причитает.
— Тоня, оставь нас, нам нужно поговорить, — батя еще раз повторяет.
Приказывает? Просит? Умоляет? Хрен его поймет!
— Мам, я уезжаю, — выкручиваюсь и кричу ей через отцовское плечо. — Скоро полегчает! Всем-всем! Потерпи еще немного, потом отпустит и будет все хорошо!
Она в страдальческом жесте поднимает руки и зажимает голову, а потом стонет и на колени падает:
— Я так больше не могу. Не могу! Когда это все закончится? Когда? Сережа… За что? Что с тобой? Максим!
— Ты ни в чем не виновата, мама. Это я урод! Ты плохо воспитала…
Три дня назад… Три дня назад… М-м-м!
Прикрываю безобразные глаза…
Три дня назад… После того, как вы забрали пацана, в тот гадский вечер, я изнасиловал Женю.
Стоп!
Стоп!
Стоп!
Не так все было… Нет! Не так…
— Закрой рот, Сергей. Тоня, — батя рявкает на жену, — иди к девчонкам. Иди туда! Дай мне с сыном поговорить. Я прошу тебя…
Мать квохчет, опираясь на дверной косяк, по-старушечьи поднимается.
— Сынок…
— Все великолепно, мама. Не волнуйся. Отец никогда на нас руку не поднимал, да ему это и не нужно делать. У него Устав, он нас рапортами и дисциплинарными, как бомбардир, задавит.
Батя поворачивается ко мне и шепотом рычит:
— Заткнись. Не доводи ее. Ты совсем с катушек слетел? Что с тобой? А впрочем, — еще раз смотрит на жену, — когда она уйдет, я выбью правду из тебя — пора от принципов «не ударь-не накажи» отступить. Ты сильно заигрался, Серый, а я немного душу отведу…
— Не пугай.
— Просто предупреждаю, сынок, — обращение елейно добавляет. — Тоня! — а вот ей он отдает свой непререкаемый полковничий приказ. — Я ведь жду, давай-ка живо отсюда, кому сказал.
Мать, закрывая лицо руками, выходит и шлепает к двери. Мы с отцом калечим друг друга яростными взглядами, молчим и тупо ждем, когда побитая блядской сытой жизнью старая кошка покинет этот райский «кошкин дом».
Дверь хлопает… Батя медленно, с оттяжкой, смакуя каждый поворот, расставляет по обеим сторонам от моей головы свои руки и, как робот с автомобильного конвейера, приближается к противоположной переносице своим лицом:
— Что у тебя случилось?
Не помню… Ничего не помню…
Перед глазами только ее губы! Вкусные, нежные, податливые, очень мягкие. Она так быстро отвечала мне, сама тянулась, пробовала, слегка лизала щеки, нёбо, немного с моим языком играла… Она ведь смеялась! Я ни хрена не помню, не помню, не помню…
Потому что снова выпил!
Чуть-чуть, для азарта или с долбаного горя… Вот я и поддал слегка! Да! Бывает у неангелов, иногда затмение и на демонов находит.
