— Как Голден леди себя чувствует?
— Все хорошо. С утра звонила, смеялась, рассказывала про их очень скучное пребывание в том «жутком доме», ждут меня и подгоняют. Там прям зашкаливающее нетерпение! Выписка намечена на двенадцать, родители подтянутся к месту сбора у роддома, а эту маленькую куклу я просто не хочу туда тянуть. Это ведь больница, а Сашка слишком крошечная…
Такое впечатление, что Смирняга меня не слушает — у него смешной, не свойственный ему, слегка одухотворенный вид. По-моему, наш сильный Леша что-то недоброе в извилинах замышляет. Или мне так кажется, и я просто ошибаюсь в выводах, или нас в ближайшем будущем ожидает охренеть какой сюрприз? А по его задумчивому виду я думаю, что скорее всего, даже не один!
— Максим, — он прокашливается, затем по-воровски оглядывается и очень тихо спрашивает, — как ты ее уговорил? Надю? Как у тебя получилось?
Прищуриваюсь, подаюсь к нему вперед и встречно вышёптываю свой вопрос:
— Леш, ты извини, я не совсем понял тебя? Уговорил? Когда и на что?
— Так скоро и на второго ребенка…
— Это само собой произошло. Случайно. Забыли, на хрен, обо всем. Вообще не уговаривал, — все-таки останавливаюсь и подхожу к Смирнову ближе. — Что у вас произошло? Смирняга, заканчивай юлить, я же вижу, ты очень странный, тупо шепчешь прям с порога, теперь вот по дому ходишь за мной хвостом. Ты меня, любезный, таким нестандартным поведением пугаешь, а я доверяю, на секундочку, вам свою дочь. Ты… Твою мать! Леха, сука, спрашиваю в последний раз что случилось?
Он опускает глаза, потом куда-то их скашивает и, словно в сторону, но определенно мне, как собеседнику, говорит:
— Я очень хочу ребенка — сына или дочь. Понимаешь?
— Замечательно. А она что по этому поводу думает?
— Этого, увы, не знаю. Вдруг — нет? Мы с Олей пока такое не обсуждали, о детях вообще ни разу не заикались, как-то было не до этого. Да, блядь, я даже не знаю, как и с чего начать… Я не могу ее потерять! Не могу…
— Начинается? С чего вдруг сразу потерять? Что за долбанные мысли? Ну, обсудите, что ли? Спроси прямо! Как есть! Задай ей вопрос. Я убегу, а вы тут потренируйтесь на Сашке, только не разбалуйте за время моего недолгого отсутствия нашу очень взрослую дочь, — на последней фразе прыскаю со смеха.
— Макс! — Смирнов рычит.
— Не со мной, Лешка, слышишь, не надо. Даже не начинай транслировать какие-то сомнения, подозрения — есть жена, поговори с Ольгой, и потом… С чего ты взял, что ваши желания не обоюдные, а вдруг она точно так же ходит вокруг да около?
— А почему не спрашивает?
— Встречный вопрос — а ты тогда почему?
— Блядь! Справедливо, — хмыкает и дергает плечами. — Умыл, засранец! Сука! И мне нечем крыть.
— Ребята! — Смирнова зовет нас. — Лешка, Максим? Сейчас-сейчас, — и с нами, и с Александрой одновременно разговаривает. — Ну, вы где? Что там у вас? Максим, тебе помочь? Что-то нужно?
— Иди к ней. А я…
Останавливаюсь возле нашей «личной» комнаты. Там сейчас творческая мастерская жены. Она пополнена еще одной настенной фотографией — той, простой и скромной, сделанной Найденышем в день нашей свадьбы, когда я приехал за ней. Два очень знаменательных события нашей жизни с огромной семилетней разницей теперь «глазеют» друг на друга. Я в свои двадцать пять слежу за Надькой в великолепном свадебном платье, а в тридцать два — за восемнадцатилетней живой девчонкой со смешной челкой и солнечной улыбкой.
Подхожу к стене и прикасаюсь ладонями к лицу жены.
— Люблю тебя, Надежда. Слышишь, кукла?
И на одно мгновение, по-моему, отчетливо слышу:
— И я люблю, Максим…
Да уж публика собралась знатная перед городским родильным домом! Мои родители — мама, папа, младший брат, на видеосвязи непрерывно щебечущая и поздравляющая Наташка, потом, конечно, Прохоровы — Андрей и тетя Галя, опять Шевцовы — дядя Ярослав, его жена, двоюродная сестра Татьяна и Игорь — ее родной младший брат… Твою мать! Такое огромадное семейство, что я в этих родственных составляющих боюсь увязнуть и окончательно заплутать.
— Привет, крошка! — моя мама заглядывает через мое плечо в голубой выписной конвертик. — Здравствуй, сынок! Надюша, поздравляю…
Надька сонная, уставшая, но счастливая! Все читается на ее лице. Кукленок улыбается, ко всем не спеша подходит, протягивает руки, обнимает, берет цветы, затем букеты раздает врачам, медсестрам, с некоторыми о чем-то даже говорит, потом хохочет, говорит «спасибо». А я, как заведенный, про себя в десятый раз твержу:
«У нас с женой родился сын! Сын! Братишка, родной человечек и дружок, для маленькой красотки Александры!».
— Макс, слышишь? — Андрей осторожно касается моего плеча, посматривает на новорожденного и шепчет в ухо. — С именем не затягивайте, мы с Галкой просим только об одном. Не выдумывайте там, лады, зятек?
— Илья. Мы с Надей давно все обсудили. Это наш маленький Илья, Андрей. Илья Максимович Морозов, наш с кукленком младший сын.
— Илья и Александра! Морозовы! Прохоровы! Поздравляю, Макс…
Вы верите в Любовь? Как в чувство! То самое, которое не подчиняется земным законам, если по-прежнему считать, что истинные браки совершаются исключительно на Небесах. Речь идет не о женском имени, а о чем-то божественном, волшебном, неземном, потустороннем. Да и не про судьбу сейчас толкую — я вот лично в свои пока еще не слишком возрастные годы не знаю до сих пор, что это вообще такое! И если уж совсем откровенно, то судьба-злодейка однозначно не пощадила меня.
А вот Любовь! С ней я повстречался еще мальчишкой — было мне… Четыре года! Тогда, в том огромном магазине, я сразу, безошибочно, выбрал своего отца:
«Макс, Надька, детвора, — молодцы, ребята! Поздравляю! Марина, все — баста! Ухожу на пенсионный покой! Пусть Смирный сам с огнем воюет, спит, играет!».
А в семь с небольшим я встретил свою единственную девочку… Её! Или она сама пришла ко мне — все это слова и бесполезная риторика, но… Любовь однозначно и безошибочно выбрала меня! Ее! Нас! Выбрала и не отпускала — и вот тот самый положительный результат.
Сейчас, держа на руках своего маленького сына, следя за медленно передвигающейся женой, за улыбками родных, слыша их добрые слова пожеланий и искренних поздравлений, я по-настоящему понимаю, какой точный и меткий выстрел Любовь тогда произвела.
— Максимочка, — Надя приподнимается на цыпочках, шепчет в ухо и одновременно с этим поправляет завернувшийся уголок у сына. — Хочу домой к Сашке, к нам, к… Тебе! Может быть, уже поедем? Устала очень. А?
— Хорошо.
— Там так тихо, тепло, уютно. Там наша дочечка… Макс, я очень хочу к семье.
Любовь или у Надьки материнский инстинкт так бешено играет? Предпочитаю на сейчас думать, что и то, и то.
— Давай, кукленок, тогда усаживаемся в машину. Ты с Илюшкой на заднее сидение, там все подготовлено. Давай-давай, — подталкиваю осторожно полусонную жену к машине и тут же говорю. — Родители, ребята, мы, наверное, уже поедем. Там Сашка и юные Смирновы с ней. Поэтому…
Прощаемся, обнимаемся, целуемся, а батя, отведя меня в сторону, подмигивая, задает вопрос:
— Я оказался прав, Максим?
— В чем, отец?
— Что все, что с тобой случилось — не приговор, ты помнишь? — отец вспоминает наш первый разговор в своей машине в день моей свободы. — Все, через что прошел — не приговор, не кара, не долбанное возмездие, а всего лишь новый шанс и правильно сделанный свободный выбор…
И не поспоришь, твою мать! Отец, как всегда, прав.
— Пап, я часто вспоминаю нашу ту ночную беседу…
— Какую из, Макс? У нас их с тобой было до хрена.
— Ну, про выбор, помнишь? Постоянно твои слова в мозгах прокручиваю.
— Макс, я так много языком размахиваю, что, если честно, — вижу, что старается сориентироваться, но пока не получается, — скажи прямо, как есть. О чем тот разговор хоть был?
— Любовь нас выбирает! Помнишь?
— Угу, — отец прищуривается и резко замолкает.
— Пап, это не наказание. Все, что было, через что мы с кукленком прошли, где были, каких людей встречали, куда бежали друг от друга. Это все было и останется с нами, как история, как память… Вместе и навсегда! Понимаешь, я не злюсь больше, я люблю свою семью, жену, детей, и, — усмехаюсь, — счастлив. Счастлив, что выбрал вновь ту же самую.
