Да вроде ничего такого! Все было в рамках правил — ничего не нарушал!

— Все было по закону. Кукла, ты сказала, что не против, возражений нет, вот я пару раз на зуб каждую сисечку и приложил. Ай-ай-ай! Ты что делаешь, засранка?

— А с волосами, что? — она дергала меня за плечи. — У меня там какое-то кукушечье гнездо…

— Кукушечье? — пытался посмотреть, что это значит, но она ко мне теснее прижималась и не давала даже голову поднять.

— Не знаю, может ты чего-нибудь туда подкинул, волосы у меня стояли, словно ты их сладким сиропом залил.

— Кукленок, полежи еще, а? Все ж вроде бы нормально, ты бодра, сильна, немного даже агрессивна, — лениво гундел потому, что не было сил на объяснения того, за каким хреном я нагло и властно хозяйничал в ее копне.

Ночью делал, что хотел! Я — муж! До этого имел, теперь имею и буду иметь! Хотя бы, право!

— Что значит, «полежи еще»? Я — молодая жена, мне нужен мужчина, я трахаться хочу. Ма-а-а-а-ксимочка! Хнык-хнык, буль-буль! Люби меня, люби!

— М? Найденыш, ей-богу, дай полежать и отдохнуть. Выходной день, чего тебе не спится, женщина? Иди сюда, укладывайся ко мне под бок, и я немного пощупаю тебя. Слезай с шеи, пока не отлежала. Я к такому еще не привык, детка. Мало опыта, да и воспитание вроде бы не то. Иди сюда…

— Ты обещал мне утро любви, а на самом деле, что? Динамо, ты, Зверь. Что ночью было? Я проснулась голая, растрепанная, с твоей рукой на животе? Что было-то? Макс, Макс, — она меня терзала. — Динамо-Зверь, сексуально-озабоченная машина, эксплуататор спящих кукол, — хохотала и щекотала волосами мне лицо, лежа на любимом муже, как на пляжном лежаке. — Максим, Максим, Максим?

— Ну что, кукленок? — пытался переворачиваться на спину, но Надежда определенно потяжелела и не поддавалась. — Сейчас ты хочешь сверху быть?

А потом вдруг ужасающая тишина, хихиканье, смешок и то самое далеко идущее начало чересчур серьезного разговора:

— Любимый?

— М-м-м, кукленок, я — само недремлющее внимание.

— У меня тоже есть для тебя подарок, муж, — внезапно прошептала. — Хороший, тебе понравится. Я уверена!

— М-м-м. Это даже интересно, Найденыш. Что у тебя? Надь, пожалуйста, — тогда я предпринял еще одну попытку на разворот, да только все без толку. — А как я увижу твой подарок, если ты меня со всех сторон заблокировала, в тиски свои взяла и тельцем замуровала? А? Имей совесть, кукла! Чем пахнет? Не пойму. Это что-то сладкое и вкусное?

Она сварила кофе и где-то взяла теплые сдобные булочки! Я не сообразил тогда, как это все возможно, ведь Морозова в своей жизни в руках не держала ничего тяжелее той самой собственной вилки или ложки, или своей любимой фотокамеры, а тут вдруг:

— Надька, в комнате определенно витает запах выпечки? Это твой подарок? Ты освоила кулинарное искусство, кукла?

— Угу. Так и есть, муж. Освоила! С отличием! Издеваешься, Зверь? Подкалываешь так?

— Не понял, ты сама, что ли?

— Макс, не наглей, пожалуйста. Сказала же, что нет! И это — не подарок. Ты ведь прекрасно знаешь, что кухня — это абсолютно не мое. Я только кофе приготовила и то, наверное, ты сейчас плеваться будешь…

— Его испортить нельзя, кукленок.

— Ну, это, если нет таланта, а у меня…

— Да-да, у тебя его с лихвой. Надь?

— У?

— У меня тут под рукой, по-моему, футляр для драгоценностей? Тебе что-то не понравилось или не подошло? — я сонным взглядом осматривал подозрительную и незнакомую коробочку.

Она ослабила свою хватку и, наконец-то, встала с меня:

— Открой, пожалуйста! Посмотри, а потом скажешь, что ты об этом думаешь.

Жена отползла тогда на самый край кровати и уселась по-турецки напротив меня. Я открыл быстро, а вот разглядывал долго и, если честно, ни хрена в тот торжественный момент не понимал. Какая-то фигня, похожая на электронный термометр с подозрительной наскальной надписью в виде ярко-синего креста. Я крутил его и так, и этак, а потом… Прелестно, Макс, ты — стопроцентный недоразвитый болван! Кукла все это мое задумчивое время молча наблюдала и просто загадочно улыбалась. Потом она уперлась спинкой в бортик кровати, разложила на нем руки и откинула голову назад. Хохотала бестия — я видел, как вздрагивала ее слегка прикрытая моей рубашкой грудь.

Она беременна, Максим! Ну, очевидно же, дебил! А эта штука в «коротко стриженном» футляре — использованный тест с охренеть каким положительным результатом.

— Надя, — я голос потерял, слабенько что-то скулил и клянчил, — Надь… Наденька… Это ведь то, что я думаю, кукленок? Этот крестик означает, что ты, детка…

— Я в положении, муж. Не знаю, как давно, но по некоторым ощущениям — два месяца. Мне так кажется или просто этого так сильно хочется. Согласись, было бы прикольно родить малютку в один день с его отцом. Я…

— Давно знаешь, кукла?

— Нет! Сегодня только сделала, пока, — она подкрадывалась ко мне, словно львица, готовая к нападению на слабенькую жертву, — ты спал, Максим. Это я хотела сделать втайне от мужа. Не обижаешься?

— Нет, конечно! Я счастлив! Твою мать! Как на такое можно обижаться, тем более что это…

«Надо делать самостоятельно и в тишине!». Я помнил все, что она мне тогда в ту нашу ночь исповедей и откровений рассказала. Все-все, до жалкой запятой!

— Кофе? — она одной рукой протягивала мне очень интересную маленькую чашечку на белом блюдце, а другой — отломанный кусочек выпечки, по-моему, со сливой.

— Это что?

— Булочка с вишней, Макс, как ты любишь. Для тебя! Цветы дарить мужчине — глупо, а вот насытить его желудок…

— Иди-ка, куколка, сюда. Я хочу кое-что другое сейчас попробовать и буду к своей добыче беспощаден! Держись!

Вот так впервые я стал отцом!

— Сашка, слышишь? — подмигиваю сидящей в детском креслице полуторогодовалой дочери и предлагаю ей на гибкой мягкой ложечке морковно-яблочное пюре. — Давай-ка, мой пельмешек, скушаем за маму. Где же наша мама? Где наше солнышко? Где твоя куколка? А? Так, Сашка, вкусно же…

Тем более, что пюре не из банки, а натуральное, собственноручно сделанное — только что перетер, взбил и немного проварил. Вот вредина! Плюется-кривится! Такая же, как и ее мамочка! Аристократическая школа, твою мать!

— А хочешь кофе? Еспрессо, капучино, мокко? Шоколад или мороженое?

Малышка улыбается и, по-моему, даже качает головой! Прелестно! Истинная дочь своих родителей.

— Рановато, пельмешек. Но, поверь, я полностью понимаю и поддерживаю твои желания, — при этом пробую, что вынужденно ест ребенок. — Твою ж налево! Какая-то бурда. Малыш, как ты это ешь? Погоди, сейчас папка сделает вкусняшечку.

Вот она — моя доченька, Александра Максимовна Морозова! Имя выбрали с женой одновременно, не сговариваясь. Надька пискнула, когда малышка в первый раз взяла в рот предназначенный ей по праву сосочек, и прошептала:

— Словно наждачком по нежной коже. Смотри, как она жадно грудь берет. Папина школа! Жадина-говядина! Максимочка, смотри, берет ведь, не стесняется! Ой, мамочки-мамочки, она причмокивает и глазками следит. Ну, прелесть же!

— Тебе больно? — я, бесцеремонно заглядывая Надьке в рубашку, поинтересовался.

— Нет, конечно, но очень непривычно, любимый. Ах ты, моя маленькая шКурочка! Смотри, как губками активно двигает. Кушать любит доченька моя!

А потом куда-то пропала буква «К» из этого шутливого прозвища — случайно вылезла, да и родители постоянно переспрашивали:

«Кто-кто? Как-как? Как вы зовете ребенка? Вы не могли бы имя выбрать немного побыстрее, герои? Это — человек, а не название картины, что за тягомотина, в самом деле! Максим! Надька! Охренели? Вашу мать!».

Тогда жена нашлась быстрее и предложила:

— Давай ее Сашенькой, Александрой, назовем? Макс, ты как? Не возражаешь?