Бросить, передумать, уйти, сбежать… Смирнов в своем уме или он уже с утра, как говорится, накатил и ни одну?

— Леш, пожалуйста. Ты хочешь за невесту выкуп? Называй цену и на хрен отползай.

— Нет. Всего лишь пока по-дружески и по-братски предупреждаю, и сразу набиваюсь в крестные отцы, пока еще вакантно свято место, которое, как известно, пусто не бывает, — Смирнов сейчас грустит, я вижу по его красивым темно-чайным глазам и слышу по тону, которым он все шутки выдает. — Мы ведь останемся друзьями, Морозов? Ваша свадьба ничего в этом отношении не поменяет? — теперь серьезно спрашивает.

— Да! Абсолютно ничего! Обещаю. Леш, спасибо за все.

— Тогда я пошел, ребята. Надя! Тут к тебе любимый Максим, пришел, а мне пора. И, если честно, то курить, сука, охота.

Не оборачиваясь на меня, на нас, на ту же Надю, пулей вылетает из этой комнаты и, подскакивая на каждой лестничной ступеньке, сбегает вниз:

— Ждем вас у машин, не задерживайтесь. До брачной ночи еще очень далеко, а время уполномоченных свадебных регистраторов ограничено и регламентировано законом… Так что, пора официально подтверждать права и праздновать! Есть очень хочется, я ведь не позавтракал, ребята. Все худел, худел, худел, нагуливал аппетит и чувствую, что прободную язву нагулял. Зверь, тебе тот самый черный шарик в карму!

Ну, лосяра сохатый! Сегодня будет трудно — Смирняга позаботится и стопроцентно постарается украсить наше торжество.

— Надя, — тихо зову и настороженно захожу внутрь. — Надя.

Я был в этой комнате. Когда-то, в детстве, потом в юности. Даже неоднократно. Точных дат, конечно, не скажу — уже не помню, но… Здесь в обстановке ничего не поменялось! Хозяйка только подросла, стала еще красивее и желаннее, а мебель прежняя, всё та же — ее рабочий стол с блокнотами и бесконечной канцелярской чушью, огромное вращающееся кресло, два стеллажа с любимыми изданиями, какими-то альбомами, на стене иконостас черно-белых фотографий, посередине стоит огромная двуспальная кровать, а возле панорамного окна находится сейчас… Она!

Ангел в воздушном многослойном белоснежном длинном платье на тоненьких невесомых бретельках с открытой практически до самой талии спиной. Надя дрожит и громко дышит, перед собой перебирает тонкими руками, а крылья двигаются и мощно, в такт ее дыханию, раскрываются:

— Найденыш, — шепчу. — Детка, я за тобой пришел.

— Зверь… — вполоборота, профилем мне с придыханием отвечает. — Немного волновалась, а вдруг ты передумал…

Она что там, плачет? Отец меня прибьет. Приближаюсь быстро и своей грудью прислоняюсь к тонкой спинке. Господи, сколько тут мурашек! На шейке, на плечах, на тонких ручках, мне кажется, я замечаю парочку случайно забежавших даже не щеках.

— Ты замерзла, что ли? — лицом к плечу склоняюсь и вынужденно теперь заглядываю в мурашечное декольте. — Июль, кукленок! Что с тобой?

— Сейчас пройдет. Это от волнения. Все-таки, — по-моему смеется, — я замуж за дикого Зверя выхожу. Не знаю, как пойдет, как у нас с ним сложится.

— Ну, если взбесится, тогда прибьешь.

Она теперь хохочет, значит, все засчитано! Улыбаюсь и носом провожу по ее шее и выступающим позвонкам. Затем прекращаю нашу вынужденную пытку и немного отстраняюсь.

— Можно? — теперь приближаю свои ладони к ее плечам. — Хочу только посмотреть на тебя.

Она сама спокойно поворачивается ко мне лицом. Я, сука, обомлел… Теперь нет слов! Высокая прическа, как у греческой богини, коротенькая сеточка, скрывающая любимые черты, блестящие глаза и очень черные ресницы, она — немного бледненькая, практически без макияжа, но однозначно уже… МОЯ!

— Надь…

— Угу?

Несколько раз нежно провожу пальцами по резко выступающим ключицам, останавливаюсь на срединной ямочке и медленно спускаюсь вниз:

— Тут…

— Макс, что ты делаешь? Стоит ли?

Строй многочисленных мурашек следует за пальцем, приподнимая тонкие покровные волоски.

— Погоди немного. Мне кажется, — быстро, от греха подальше, убираю руку и передаю ей цветок, — здесь чего-то не хватает.

— Тебе не нравится? — кукленок нюхает огромный зонтик и пробует губами розовый лепесток.

Да чтоб меня! Я без ума, ослеп, оглох — утратил животные и человеческие ориентиры. «Тебе не нравится?». Просто нет слов! Ни слов, ни выражений, одно беззвучное желание обладать — плевать на штампы и условности. На всю эту гребаную торжественность плевать.

К ее кольцу на пальце прилагалась капелька-подвеска, об этом я ей не сказал тогда, ну а сейчас как раз все будет к месту. Вытягиваю из внутреннего кармана темно-красный бархатный футляр и приоткрываю, показывая Наде драгоценное содержимое.

— Максим…

Раскрываю шире.

— Боже мой, какая красота, — шепчет.

Темно-синяя слеза в золотой аккуратной оправе на длинном из того же уникального металла витом шнурке ждет свою хозяйку.

— Это же… Максим, это ведь сапфир?

Молчу и только утвердительно киваю.

— Я… У меня нет слов, — поднимает руку, рассматривает свой безымянный палец и качает головой. — Просто самоцветное великолепие. Ты украсил меня таким богатством. Озолотил…

— Ты позволишь? — улыбаюсь всем ее эпитетам и спрашиваю разрешения на то, чтобы кулон пристроить ей на шейку.

Надя громко выдыхает, спокойно опускает руки с розовым цветком и приподнимает острый подбородок. Сейчас мы смотрим друг на друга, глаза в глаза, сканируя друг друга взглядом. Один взмах ее ресниц и я бережно накидываю цепочку на длинную шею. Драгоценная капля аккуратно укладывается в ложбинку, где ее тут же обступают заинтересованные мурашки. Ребята принимают бесценный дар.

— Кукленок, перестань дрожать. Что это такое? — прикасаюсь пальцем к синей драгоценной капле.

— Сейчас-сейчас, все пройдет. Я немного успокоилась, когда увидела машину у ворот, потом Лешенька сказал, что ты в дом вошел, а когда…

— Ты сомневалась? Не верила, что я приеду? Ты что, Найденыш? Как же так?

— Максим, я просто очень волновалась. Пойми, пожалуйста. Ночью плохо спала, все думала, думала, представляла, мечтала. И все! Я ждала тебя и переживала. Не знаю, как сказать, чтобы понятнее объяснить. Ты…

— Тшш, тшш, малыш, — беру ее за кисть и проглаживаю каждый миниатюрно-тонкий пальчик. — Я ведь уже здесь. Пойдем тогда? Нас там родители и друзья ждут, плюс государственный регистратор. Идем, Надежда? Пора.

Мы начинаем двигаться на выход, но Надя нас внезапно останавливает:

— Погоди. Хочу кое-что сделать. Напоследок.

Даже интересно, что? Найденыш вытягивает свой мобильный телефон, что-то ковыряет там в настройках, по-моему, выставляет какие-то параметры, определенно вижу «выбор вспышки», «портрет, пейзаж, микро/макросъемка», «живая фотография», «выдержка» и тому подобная ерунда.

— Одно фото, Макс. На память! Всего одно и очень быстро.

— На телефон? — ухмыляюсь. — Ты ведь выбрала свадебного фотографа.

— Я отменила все.

Я поднял брови:

— Отменила?

— Сама. Максим, ту память, которую я хотела бы иметь, хранить, беречь и передать нашим детям, сегодня сделаю сама. Не трудно!

— Твое право, кукла! — улыбаюсь.

Хотя, если откровенно, то я не понимаю, как это вообще возможно, но пусть будет так.

Надежда становится ко мне спиной и прижимается всем телом, затем выставляет руку и мгновенно оставляет на телефоне селфи-след.

— Все! Теперь идем.

— Ты даже не посмотришь, что там получилось. Мне вот очень любопытно, например!

Загадочно улыбаясь, пролистывает папку с сохраненными фотографиями и, выбрав нужную, показывает мне. У Прохоровой талант — безоговорочно, сто процентов. Профессионально, скромно, просто — очень хорошо. Такое впечатление, что мы лежим на кровати, парим над землей, словно без поддержки, без крыльев куда-то ввысь летим.

— Тебе нравится, любимый?

— Очень! Надя…

Зовут! Сигналят, воют и… Свистят? Вот же Смирняга гад!

— Только один вопрос, можно, кукла?

— Конечно, — с серьезным видом разрешает.