— Максим Александрович? — зовет внезапно подошедшая официантка.
— Без меня там разберитесь, — в ответ шиплю.
— Олег сказал… — продолжает настаивать.
— Я сказал, сами, — рявкаю с бандитским свистом, не глядя на девчонку. — Я занят, неужели трудно подождать.
— Извините…
Где я был? Где я был… Я был тогда…
Пил в той гостинице, пил, как проклятый, как сапожник, три «счастливых» дня — четверг, пятницу и субботу, а в воскресенье вечером Смирняга нашел меня:
— Да ты дебил, МаксиЗверский! Охереть! У тебя полнейшая интоксикация. По тебе вытрезвитель плачет, братуха. Фу! Твою мать! Батя, я его нашел, — Лешка орал в трубку своему Смирному отцу. — Да этот «не пойми какой урод» в явном неадеквате. Привезу в багажнике, весь салон мне заблюет. На хера я с ним вожусь? Да понял, пап, все понял…
После того все еще спокойного разговора на следующее одинокое утро, в придорожной кофейне, когда я все-таки ее нагнал и потребовал хоть каких-то вразумительных объяснений, а не бессмысленных записок каллиграфическим почерком ребенка, мы встречались еще раз с ней накануне отбытия Надежды в столицу нашей родины. В последний, сука, раз! Вот тогда я сказал то, что говорить было нельзя, а потом тупо развернулся и налакался всего дешевого пойла, которое смог собрать с прилавков в магазинчике на заброшенной заправке — хотел запить, залить, заглушить все долбаные слова, которые орал ей в красивое дрожащее от испуга лицо. Этот разговор войдет в анналы нашей с ней истории…
Да я так об этом сожалею, что словами точно не передать, а Надька каждый раз вспоминает именно его, как наше стопроцентное ТАБУ и глупую «о том, о чем нельзя» ДОГОВОРЕННОСТЬ…
— Закрой свой рот, соплячка. Я не насиловал тебя. Все было по обоюдному желанию, ты вешалась на шею, потом просила, потом мы ведь с тобой встречались, мечтали, наслаждались, думали о будущем… Или это только я прогнозы строил? Ты… Ты… Ах, ты… Сука! Тварь! Да пошла ты со своим великодушным и святым папой, со своими загонами и просьбами! Блядь! Пошла ты… Не смей звонить мне! Никогда, тварь, никогда! Знать тебя не хочу! Ни-ког-да!
— Максим! Не смей так о моем отце, я тебя типа обидела, а не папа… Ты его не знаешь, он…
— Что? Твой единственный мужчина? Твой идеал! А я не попадаю под выданные тебе параметры-стандарты, да? А тебе не кажется это аморальным, что каждый раз, когда я трахаю тебя, я словно соревнуюсь с твоим великолепным папой? Когда там снизу ты смотришь мне в глаза, ты видишь его…
— Я ему все рассказала… Заткнись и успокойся, ты ведь этого хотел. Жениться, нарожать детей, зажить в свое удовольствие, Морозовой меня сделать, поехать покорять столичные клубы-рестораны?
— Что? — я не поверил. — Что «все»? Что ты рассказала?
— Да! Да! Да! Нам нельзя! Вот его ответ. Все. Отпусти меня, урод! Мы — родственники, конченый Зверюга. Ты трахал свою двоюродную сестру! На этом все! Отец тебя убьет, если еще раз ты подойдешь ко мне со своими плотскими утехами. Пошел прочь! Козел!
— Она живет у деда, Максим. Еще раз повторяю! — Прохоров поднимается со стула и выпрямляется, теперь мы с ним — глаза в глаза. — Благодарю за кофе. Сколько я должен…
— Не надо, Андрей Петрович. Я…
— Максим, я ведь попросил, не старь меня. И еще, — обходит стол и становится ко мне поближе, — у Надьки чересчур тяжелая судьба. С самого детства, практически с рождения, девчонке не повезло с отцом, но крупно подфартило с матерью. Надеюсь, первое компенсировать с помощью любящего мужа. Я поддерживаю тебя, если это важно, ты — неплохой парень, да и Юрка постарался — вижу руку мастера, тебе бы к ним со Смирновым в часть — отличный был бы спасатель, всем руку помощи подашь, всех спасешь и даже в жертву принесешь себя… Ты мне нравишься, Морозов. Слышишь, Макс? Я не против ваших отношений, но без силы. Запомни, за Надежду я могу… Короче, разберитесь без меня? Лады?
— Спасибо, — шепчу и опускаю глаза.
— За что?
— За ключи и за Надежду.
— Поживем-увидим, Макс, поживем-увидим. Пока! Ты ведь поедешь к ней туда, проведаешь, посмотришь? Там тихо, хорошо. Как раз для молодой влюбленной пары. Так я могу не волноваться за свою дочь?
Безусловно! Я не стал ждать окончания своего рабочего дня. Все полномочия возложил сегодня на вездесущего и вещего Олега — он за первую половину смены чересчур задрал меня своими просьбами, неуверенной подачей и какими-то странными подливами, вот я и дал шанс парню искупить свою вину делами, то есть заячьими потрохами. Пусть наращивает опыт и получает оплеухи сегодня за меня. Вызвал такси, назвал нужный адрес и через каких-то двадцать минут был уже на том самом месте.
Снег, что ли, пошел? По крайней мере, с неба точно сыпалась какая-то белая, колючая и острая, слишком мелкая крупа. Моя Надька совсем о безопасности не печется — калитка открыта, первый ключ не пришлось даже использовать. Аккуратно толкнул и прошел во двор. Тишина! Где-то, правда, что-то скрипит и гулко бухает. Направляюсь к крыльцу огромного наследственного дома — дед любил свою единственную внучку, правда, и мы здесь с пацанами-не родственниками иногда время проводили, те же дни рождения кукленка или Новый год, пикники, каникулы. Все детство, отрочество, даже юность. Последнее — из-за нее! Прекрасно помню, что на заднем дворе росла вековая ель — в прошлый свой недавний визит сюда ее тоже приметил, и был когда-то импровизированный детский дворик — огромные качели, песочница, маленькая горка и тарзанка из старой покрышки, прицепленной чуть ли не морским канатом к ветке молодого дуба.
Бум! Скрип! Бум! Скрип!
Что это такое?
Входная дверь в дом заперта, но у меня есть ключ — тут не возникнет никаких проблем, даже звонком пользоваться не буду — может ведь не открыть разобиженная кукла. Тихо, стараясь не шуметь, погружаю пластину в скважину и, приподнимая ручку, прокручиваю замок. Там спокойствие и немота — в доме вроде никого и нет, какое-то нежилое холодное, словно стерильное, помещение! Хотя, вот же неразобранные чемоданы — пять дней живет, а вещи все еще на первом этаже, практически у входа. Прохорова, Прохорова… Что нам делать с тобой, кукленок? Как дальше быть?
Бум! Скрип! Бум! Скрип!
— Найденыш? Детка? — стараюсь не кричать, но говорю с повышенной громкостью, она должна понять, что в доме не одна, что, кажется, на сегодня у нее образовался сосед, который не намерен покидать это жилище. — Надя?
Бум! Скрип! Бум! Скрип!
Прохожу на кухню. Твою мать! Что она ест? Чем вообще питается? Коробки из-под пиццы неизвестного изготовителя, какая-то китайская лапша, вижу недоеденные пресные лепешки, упаковки с суши, васаби, залитый соевым соусом, разбросанный на столе имбирь… Что это такое? Похоже, Надежда пыталась сварить яйца — это, как оказалось, тоже мимо, но печку хорошо изгадила белково-желтковой массой. Криворукая моя! Ладно, разберемся! А где она сама?
Бум! Скрип! Бум! Скрип!
Я брожу по дому, заглядывая в каждую комнату. Естественно, натыкаюсь на «будуарчик Наденьки-кукленка» и на те же коробки с ее личными вещами — Прохоровой нигде нет. Зато на всем пути моего путешествия по дому меня отчетливо преследует однообразный надоедливый шум:
«Бум! Скрип! Бум! Скрип!».
Достаю мобильный телефон и набираю Надю — слышу только старую до боли знакомую мелодию и пронзительный великолепный женский вокал:
«Spending my time, Watching the days go by, feeling so small, I stare at the wall, hoping that you think of mee too»*.
Прелестно! Где она? С телефоном, очевидно, Найденыш распрощался на втором этаже, а сама куда подалась? Пора в полицию заявление подавать — шесть дней уже прошло! Еще раз обхожу территорию, теперь заглядываю под кровати и даже в углы, хлопаю дверями ванных комнат, включаю свет в каморках и кладовых. Одна комната только не поддалась — заперто, но там ее точно нет, потому что краем глаза в одно из окон, выходящих на тот самый детский задний двор я замечаю наконец-то тот самый источник странных «бумко-скрипящих» звуков… Да чтоб меня! Серьезно, Надь?
