«Она не ушла, она сейчас играет с тобой — ищи, ищи, ищи. Сука! Я искал!».
— Надя, Найденыш, Наденька, где же ты?
— Ты опоздал, Зверь, — тихое и недовольное ворчание откуда-то, словно из подземелья.
— Прости меня… Надь, меня задержали. Прости… Меня.
Она замыкалась в ванной комнате — пряталась и наказывала меня за неоправданную задержку или невежливое опоздание. Я напирал на дверь, грозился выбить и достать ее, Надька пищала и выскакивала сама. А дальше мы были с ней вдвоем, а мир молчал и только слушал нас…
— Господи, я так больше не могу, — что-то тихо шепчет. — Не могу, не могу, не могу. Когда закончится, когда уже прекратится этот дебильный дождь?
— Надь, что не так? — спокойно, чтобы не испугать свою соседку, спрашиваю.
— Эта гроза сведет меня с ума, Максим. Я не могу сомкнуть глаз, словно сплю с включенной настольной лампой, — пытается найти телефон, вижу, как шурует рукой по заднему карману своих брюк. — Сколько уже?
— Думаю, часа три, не больше.
— Это каторга, — затем вполоборота задает вопрос, — я тебе мешаю своей возней? Я сейчас уйду.
— Нет, — вручную останавливаю ее намерение. — Будь здесь и не вылазь. Все нормально, и ты мне абсолютно не мешаешь.
Подтягиваю ближе к себе и сжимаю щуплое тельце на уровне плоского живота.
— Ты совсем не кушаешь, что ли? — пальпирую ее теплую шкурку.
Там нет жировых отложений, ни складок, ни мяска, не чувствуется тот самый спортивный мышечный тонус — какая-то зловещая пустота и рвано раздувающиеся хиленькие ребра. Похоже, что Прохорова сидит на какой-то голодной диете. Куда смотрят ее родители, ее любимый папа, в конце концов? Смирняга прав — мне ноль очков. Я — повар, у которого доходная подруга костями звенит и трусит. Надька Прохорова — костяной мешок!
— Прекрати, пожалуйста. Не распускай свои больные руки. Или уже все? Боль прошла, а кожа заново наросла и можно больше не придуриваться и не изображать калеку.
— Надь, если ты думаешь, что я играл, придуривался, и что-то там изображал, то…
— Хватит, Максим! Ничего не думаю, но и тебя хорошо знаю. Я сейчас к тому веду свой разговор, что не стоит нам начинать то, что уже прошло, окончено, а все концы обрублены и опущены в воду. Все ведь завершилось! Зачем опять бередим друг другу раны?
— Я… Пожалуйста, послушай.
— Перестань! Ты тогда орал и прогонял меня. Забыл? А сейчас у нас какие-то, ей-богу, чудные отношения.
Нечего сказать — все так, она права, а я сам виноват, сглупил тогда, разорался и прогнал девчонку от себя. Теперь вот бесконечно повторяю:
«А на хрена? На хрена?».
— Вот и я все забыла. Ты четко дал понять, что тебя это сплошное ребячество и несерьезность не устраивают, а у меня постоянные истерики о нашем общем будущем потому, что я «сопливый избалованный золотой ребенок». Я правильно цитирую? И что я очень «послушная кукла своего гордого отца» и что…
— Я вспылил, Найденыш. Слышишь, — перегибаюсь через нее, пытаюсь отыскать ее лицо, а отблеск молнии мне в этом помогает. — Я не подумал, сказал, что в голову первое пришло. Не хотел, не хотел, так само вырвалось. Ты меня отвергла, ведь ты так радовалась, а потом сказала…
— Я лишь сказала, что нам рано. Я лишь осмелилась тебе напомнить, что мне восемнадцать лет, а ты… Теперь понимаю, что рано только для меня, а тебе — в самый раз, все в принципе устраивало и подходило. Да чтоб меня! Господи, — еще один молниеносный отблеск и последующий раскат, а кукла подскакивает на кровати. — Не могу, не могу. Сколько можно? Сколько это все будет продолжаться? Откуда эта гроза в ноябре? Тут снегом пахнет и зима на носу. Откуда, я не пойму? Это наказание, что ли?
— Не бойся, ты ведь не одна, со мной. Тшш, тшш, чего ты раскричалась, Надь? — пытаюсь уложить ее и притянуть к себе поближе. — Иди сюда, ко мне.
— Перестань! Отпусти, — выкручивается и не дается.
— Надя, я хочу поговорить, — выдвигаю предложение вместо никак не приходящего к нам сна.
Морфей сейчас двоих, по-видимому, испытывает на прочность — пока победа не за ним, ребята стойкие и не сдаются.
— Не могу запретить. О чем? — тут же уточняет.
— О нас.
— О нас? Мы же договорились, Зверь. Опять? Черт! — отбрасывает мои руки, затем отодвигается и усаживается по-турецки на кровати, грозной орлицей смотрит сверху вниз на мое лицо. — Ну, ладно. Есть некоторая проблема! Как я ее вижу, хочешь знать?
— Да, кукленок.
— Ты сказал про исключительно деловые отношения, а сам растрепал Смирнову о том, что было шесть лет назад. Деловой подход к общему делу, я так понимаю. Теперь он скалит свои зубы каждый раз, как видит меня, а если еще и ты рядом крутишься… Господи, Максим, как ты мог?
— Я ничего не рассказывал, Найденыш. Повторяю, если это важно, — никогда, никому, даже под страхом смертной казни. Лешка сложил два и два и, ты знаешь, кукла, у него получилось уверенное четыре — Смирнов хорошо учился в школе, там Тонечка с математикой, как со своим мужем, спит. С арифметикой у Лешки нет проблем, он умный верткий малый, поэтому и добивается успехов всюду, где коснется его счастливая рука. А Велихов, — присаживаюсь так же, как и она, — он резвый проныра-адвокат. Еще тогда, в твоем доме, утром, когда я ждал отца, а вместо него приперся Гриша, он задал мне вопрос, не буду ли я возражать, если он за тобой приударит. Я сделал вид, что ни хрена не понял, о чем он вообще говорит, к чему затеял тот разговор, а он не унимался и продолжал пытать — я и выдал, что не против. Извини меня. А крестная, она просто вошла, когда мы с тобой были на кухне рядом… А так я…
— Все мужики — интриганы и сплетники, — с громким вздохом шипит в лицо. — Все! Без исключения!
Прелестно — пусть будет так! Надеюсь, твой отец находится в нашем тесном кружке по тем же интересам. А вы, женщины? До чего вы со Смирновой дошептались? Может быть, Шевцов уже к твоему сватов заслал, только я еще не в курсе?
— … я никому ничего не говорил, — по-прежнему пытаюсь оправдаться.
— Максим…
— Тебе придется выслушать меня до конца, а я пока только начал, кукленок, и даже не с того, с чего надо бы начать. Мне важно именно сейчас, сегодня это сделать, — рассматриваю свои разодранные ладони, а затем усаживаюсь удобнее, упираюсь спиной в обрешетку и тут же хорошо прикладываюсь затылком о литую вязь. — Надя, пожалуйста. Ты согласна? Раз уж мы все равно не спим, давай спокойно все обсудим и поговорим.
— Я слушаю, Максим, внимательно, — зеркально повторяет все мои движения.
Сидим с ней плечо к плечу и даже смотрим друг на друга — впервые тихо и мирно рядом, с того проклятого сентября можно сказать, что это наш спокойный «первый раз».
Сука! А тяжело ведь разговор начать. Пытаюсь, пытаюсь, трижды рот безвольно молчаливо открываю и все… Блядь! Только откровенная гнетущая тишина.
— Можно я скажу, Морозов, раз у тебя затор…
— Извини, — опускаю взгляд вниз, — не думал, что будет трудно.
— Ты заставил меня бежать из родного города, Зверь. Ты! Тогда, шесть лет назад. Прогнал меня. Я ушла из дома, Макс, потому что…
— Господи, Надя, это ведь неправда. Чушь какая-то, поклеп, если угодно. Я этого не делал. Ты путаешь или специально придумываешь, — перебиваю и выпучиваю на нее глаза. — Не прогонял и не заставлял. Что ты?
— … больше не смогла бы смотреть тебе в глаза. Я понимаю, что натворила, все-все понимаю. И прекрасно отдавала себе отчет тогда и отдаю его по сей день в том, что не было никакого принуждения или силы, все добровольно и по-взрослому, и мне кажется, ты знаешь, я не уверена, но все-таки думаю, что я тебя тогда любила, ждала, доверяла и была только с тобой. Ты — моя первая любовь, Морозов. Да! Наверное! Господи, я не знаю, Максим. Да! Я тогда ошиблась, ошиблась, ошиблась. Все они — не ты! Любого из встречающихся теперь мужчин я сравниваю исключительно с тобой. Что это такое, как называется, по-твоему? Не знаю. Ни с кем ведь не могу построить отношений, никого не подпускаю, словно храню тебе второпях обещанную верность. Зачем? Кому? Они меня пугают, Макс, своим напором, своим телом, вообще присутствием — я задыхаюсь, когда кто-либо стоит рядом, а если… Он ведь трогал меня, нагло и бесцеремонно, даже схватил за шею, шипел в лицо, а я не могла дышать, зато про честь свою зачем-то в тот момент думала, что, мол, я потеряю, если лягу с ним кровать — каких-то жалких пять минут, он кончит, а я буду свободна и с построенной на веки вечные карьерой. Я этого не терплю, ты же знаешь.
