— Я пойду, — зачем-то с этой информацией к Морозову обращаюсь. — Я тут больше не нужна.
Он не отвечает, но всем видом демонстрирует, что мне пора. Пора! Не стоит тут больше ни одной секунды оставаться — я спешно удаляюсь.
В машине с родителями, по дороге домой, сохраняется гробовая тишина — мама куняет рядом с отцом на пассажирском сидении, а я без конца ловлю его взгляд в зеркале заднего вида. Господи, он смеется, что ли? Надо мной? По крайней мере, я вижу добрые морщинки вокруг его уставших глаз и иногда задорное подмигивание, словно он играет — так было неоднократно в моем детстве, папа в зеркале по-доброму всегда дразнил меня:
— Надь, очень достойная работа. Вы постарались хоть куда! Твои фотографии, если честно, — папа даже вздыхает, — очень стильно смотрятся. Лешка — молодец, скажу сейчас тебе кое-что по большому секрету, слышишь, дочь?
— Да, пап.
— Смирный просто обомлел! Не знаю. Там, падла, такой неподдающийся характер, прямо как у меня, — никогда ведь не похвалит, но это, однозначно, высший класс. Мы когда курили…
— У Леши очень тонкая работа, он — въедливый профессионал, я с ним устала, только тебе в этом откроюсь. Он иногда такой зануда, но Смирняга — наша светлая голова, по совместительству еще золотые руки, да и нерастраченная энергия у него бьет через край.
— Я наелся, если честно, Надь, от пуза. Максим дает, конечно…
— А как тебе мой декор? Ничего об этом не сказал. Что еда? Еда, еда, кругом одна еда. Ты и сам классно готовишь! Как тебе оформление, пап?
— Опять в моде старина, то самое ретро, Надежда? Я кое-что узнал из твоих работ — видел в цифре, а сейчас вживую. Твои черно-белые фотографические эскизы, словно ручная графика. Мне зашло! Надь?
— Да?
— Ты отогрелась? Все нормально? Нашла ведь дело по душе и компания у вас молодая и задорная, даже Шевцов молчал потому, как не успевал за полетом мысли младшего Смирнова, а Смирный просто тихо ел…
— По душе? Не знаю, если честно. Морозов говорит, что рано о чем-то загадывать. Мы, мол, только начинаем, и нам не стоит поддаваться эйфории.
— А я думаю, что тебе уже все очень нравится, кукла. Ты расцвела…
— Мы уже приехали? — мама сонно задает вопрос и нас перебивает.
— Практически, птенец. Ты…
— Я так устала, — потягивается и вполоборота разворачивается ко мне. — Малыш, там нужно будет подписать инструктаж по пожарной безопасности. Я уже не буду вас лично посещать с инспекцией, но правила есть правила, их никто не отменял, родная.
— Хорошо, — тихо отвечаю.
— Я передам тебе, а ты среди своих распространишь, проинструктируешь. Особенно и несколько раз — осужденного племянника-пиромана. Надь, это никакие не шутки — я могу одной своей подписью вас закрыть! — последнее строгим тоном говорит, а отец мне в зеркале моргает, мол, расслабься малая — мама шутит, она совсем не грозный «зверь». — Морозов в вашем заведении на моем особом контроле, не хотелось бы все заново с ним проходить…
— Мам, я думаю, Максим извлек уже урок из пройденного материала и такое больше никогда не повторится.
— Там пострадали люди, Надя. А ты моя дочь! Тебе там хорошо слышно? Проверка связи.
— Угу, — сосредоточенно мычу. — Я поняла.
— Очень на это надеюсь, детка, — и тут же обращается к отцу. — Андрей, что такое, что ты на меня так смотришь?
— Я смотрю, мать проснулась и, видимо, не в духе! Галь, ты голодная, я не пойму? Что странно, ведь мы только из французского ресторана, где нас очень щедро и профессионально накормили! Птенец, ты что, не с той ноги из-за стола встала?
Вот так вот нежно и по-доброму, шутливо препираясь друг с другом, мы добрались домой. Спокойно разошлись по комнатам, пожелав приятных сновидений, а потом я вдруг ни с того ни с сего погрузилась в рой своих счастливых и не очень воспоминаний. В памяти ожило все, что уже и не думало дышать…
Это было наше первое свидание, которое на самом деле и свиданием-то тяжело назвать, потом на ум пришли совместная ночь, следующее утро, целый день, жаркий вечер и наша взрослая ночь с Максимом…Господи! Он ведь мне и тогда помог! Видимо, у Зверя карма на судьбе такая — всем шальным бабам свою руку помощи предлагать. Я очень хорошо помню, что был вечер встречи бывших одногруппников по художественному училищу — жаркое начало июня, шумная ватага слишком бойких девчонок и, как обычно, совсем небольшое количество стеснительных ребят. Мы отмечали на природе, за городом — финансово вложились, купили все необходимое и заказали место. Я выпила — со мной такое бывает редко, практически никогда, но в тот день, я не знаю, что произошло, что случилось… Чего душой кривить, на том безумном празднике жизни я основательно перепила и чем-то даже из съестного отравилась! Потом зачем-то пробовала что-то противозаконное курить… А по факту, после всей этой вакханалии и нашей жаркой встречи, я осталась на обочине одна с практически полностью разряженным телефоном и в разорванных по швам штанах.
— Максим?
— Что ты хочешь, Прохорова? Я на работе.
— Мне больше некому позвонить. А родители не поймут… Мне очень стыдно! Максим…
— Не сомневаюсь. Что надо?
— Ты не мог бы меня забрать?
— Я на работе. Разбирайся сама! Нет!
Боже, он ведь не хотел! Не хотел и не горел желанием, а я не нужна ему была — зверь грязно матерился, затем отнекивался, ссылаясь на свою занятость, но, в конечном счете, по какой-то только одному известной причине, все же сдался.
— Диктуй адрес. Но только после смены, еще часа два, Прохорова. Не напивайся там. Как поняла?
— Максим, пожалуйста. Я тут одна. Темно. Лес, тут воют волки…
— Жди меня и не скули там побитой сукой, не привлекай самцов. Не варнякай Прохорова, тебя противно слушать. Одно сплошное «бу-бу-бу»…
Я мычала в трубку и умоляла как можно быстрее забрать меня — он приехал примерно через полчаса, а говорил ведь, что будет только через два. Что это означает?
Взрослый, в своем поварском кителе, прикрытым каким-то легким пиджаком, выбрался из своей машины с очень брезгливым выражением лица и недовольным внешним видом, а я… Сидела на каком-то спиленном бревне, подтянув чуть ли не до ушей свои тощие ноги и тонким прутиком гоняла суетящихся и взбесившихся от страха муравьев.
— Твои родители в курсе, что с тобой тут происходит? Они разрешили такое несанкционированное одиночное рандеву?
— Нет. Я не смогла им признаться и ребятам не сумела отказать. Пойми, пожалуйста.
— Фу, блядь! Воняет дешевым помойным пойлом. Это что плодово-ягодная бурда? Портвейн 777? Докатилась, Наденька?
— Это дорогое полусладкое вино, я не помню названия… Но завтра смогу в супермаркете показать.
— Сука! Ты что нажралась, Прохорова? Обкурилась и обнюхалась? Ну и стерва же ты, золотая кукла! Поднимайся! Не время тут рассиживаться! Комары сожрут твою драгоценную личину, что мы папе скажем? Надя окочурилась под забором, не поминайте лихом? Твою мать! Сказал, подъем. Ненавижу пьяных девок!
— Не могу! Ты же видишь, что я не в силах. Максим…
— Надь, правда, я отпросился на чуть-чуть, меня уволят, пока я буду твою тощую жопу из дешевого болота тянуть. Ты меня слышишь?
Нет! По-видимому, уже нет! Тогда я резко отключилась и больше, если честно, и по сей день ничего не помню. А утром мы проснулись с ним в двухместном номере в каком-то придорожном, загородном отеле — Морозов спал, скрутившись огромным бубликом, подложив обе руки под свою щетинистую щеку, в широком, но слегка продавленном бессчетным множеством задов, кресле, прикрытый своей белоснежной формой, а я, по-барски развалившись, заняла имеющуюся двуспальную кровать. Хозяйка, твою мать!
Но этот же дешевый, слегка помятый жизнью, номер потом стал постоянным местом слишком частых встреч с ним, с Максимом, и там же я впервые стала его женщиной… И это все тоже было с ним! И в тот же день, но… Однозначно после моего похмелья! Уже на абсолютно трезвую голову я сказала ему «Да» — на иное он бы просто не пошел и мне ничего подобного бы не позволил! Благородство у Максима, видимо, в крови, да и сознание всегда присутствует… А я вот его подвела! Со мной у него одна беда.
