«Хоть одна ошибка, и я сам погибну, или того хуже испорчу материал».

В ушах стучала вскипающая в жилах кровь, застывшее чуть больше года назад сердце, снова билось, разгоняя по телу пламя. Я чувствовал, как энергия чёрная, противоестественная этому миру пульсирует в каждом пальце, видел, как сила зеленоватыми потоками надрывает барьеры и основы самого мироздания, вырывая из цикла Великого плана душу лежащего передо мной. Труп бился в конвульсиях, его рот раскрывался и закрывался, глаза едва не выскальзывали из орбит… А затем всё кончилось. Морок спал, развеиваясь вместе с моими страхами. В руках исчезла жгучая боль, в голове стихли вопли и стоны. На постели лежал бледный кадавр. Он, казалось, совсем не изменился… Однако на моей шее висел амулет, в котором клубились чёрные тени.

«Получилось, — сказал себе я. — Очнись, пропащая душа».

Ковальский вздрогнул и открыл глаза. Мне бы в пору ликовать и праздновать, но я хотел заплакать от горя и боли. Я провернул это, совершил, сделал собственными руками. Каким бы высоким целям не был посвящён этот поступок, путь назад исчез. Был перечёркнут и стёрт навсегда.

— Теперь ты проклят, Исаак, — сказал я, заглядывая в его окутанные ужасом и непониманием глаза. — Отныне и покуда душа твоя не будет сожжена в Его пламени. Как и моя.

Из его рта вырвался тихий свист. Вот и всё, чем мормилай смог ответить новому хозяину.

— Поднимись и надень форму, — велел я.

Отворив ставни, я увидел, что небо уже светлеет.

— Тебе пора собираться на службу, Исаак, — добавил я.

Мормилай послушно выполнял всё, что говорил голос нового хозяина. Дознаватель оделся и застыл, там, где, стоял.

— Где твоё оружие? — спросил я.

Исаак нечленораздельно и тихо замычал.

— Укажи, где твоё оружие в этом доме, — уточнил я.

Мормилая двинулся вниз по лестнице. Я следовал за ним. Зайдя в кабинет, он ткнул пальцев на стойку за дверью, которую я до этого не заметил. Там висела короткая, больше похожая на церемониальный предмет, чем на оружие шпага. Исаак глядел на меня словно преданный пёс, выискивая в глазах одобрение.

— Пистолет, — проговорил я. — У тебя есть пистолет? Покажи мне.

Он закивал, тотчас отправляясь письменному столу. Отодвинув один из ящиков, мормилай указал туда. Я заглянул и извлёк искомое.

— Заряди его, — велел я.

Дождавшись, пока Ковальский закончит приводить в порядок оружие, я продолжил.

— Теперь иди на службу. Ты будешь слышать мой голос в голове. Вперёд.

И дознаватель Дракул-Тей Исаак Ковальский послушно отправился в тюрьму, где всю сознательную жизнь нёс долгую беспросветную службу. Прикрыв глаза, я отпустил взор следя за ним. Уже наступил день, и моя сила ослабла, однако я чувствовал мормилая так, будто была ночь. Я мысленно управлял им, как кукловод марионеткой. Чувствовал его волнение и страх, даже мысли. Ковальский ещё не понимал, что с ним происходит. Не успел не то что свыкнуться, а даже уяснить, а потому хоть и боялся, но не верил в то, что мёртв. Когда он достиг тюрьмы, его дважды окликивали знакомые и сослуживцы. Я приказывал дознавателю указывать на горло и изображать кашель, мол болен. Никто не привязался, не попытался заговорить, потому, что у Ковальского не было настоящих друзей. Он был стар и холост. Когда мормилай толкнул дверь крошечной каморки, стало понятно, что Исаак на месте. Он был в допросной, я тотчас узнал помещение.

«Он очень плохо видит. Очки оставлены дома. Я приказал одеваться, но не велел их взять. Сколько же в нашем ремесле нюансов. Вот почему я так плохо вижу его глазами… Интересно, а видел ли Антони моими? Не думаю… Возможно, это прерогатива лишь некроманта? Или только мормилая некроманта? Впрочем, неважно. Не отвлекайся».

— Садись за стол, — мысленно велел ему я.

Ковальский повиновался.

— Достань чернила и чистый лист бумаги.

Дождавшись пока Ковальский сделает, я продолжил давать указания.

— Пиши: Рапорт на имя князя Сигизмунда Денгофа. Светлейший княже! Я Исаак Ковальский дознаватель при губернаторском разряде городового полка Дракул-Тей, вынужден сообщить об одном инциденте, участником которого, я по недомыслию стал. В пятнадцатого октября сего года патрульными был задержан человек, личность которого не удалось установить. Он был без сознания и по всем признакам подвергся нападению. Вопреки протоколу и здравому смыслу потерпевшего взяли под стражу, после чего допросили. Допрос вёл я лично. В ходе отбора показаний я установил, что задержанный является воином Русарии в неустановленном звании. У задержанного изъято письмо следующего содержания:

«Сердечно приветствую тебя, мой дорогой друг! Смею надеяться, что благодать Эвт, как и прежде, довлеет над тобой и твоим народом. До меня дошли слухи, что с юга на континент движется небывало жаркий муссон. Я не агроном, но полагаю излишняя и преждевременная жара может повредить будущей посевной, а там и до голода недалеко. Не стоит ли встретить палящий зной вместе? Да, как твоя нога, не ноет в преддверии смены погоды?».

Мною была допущена вопиющая халатность, что признаю и в чём каюсь, милостивый пане. Я поместил этого доброго человека под арест. Разочаровавшись в нашей справедливости, он попытался бежать, но при побеге был убит. Дабы сокрыть следы преступления, я лично уничтожил письмо и хранил сию постыдную тайну до этого дня. Однако недавние новости меня обеспокоили. Мне стало известно, что на границах сопредельного государства проявлена враждебная активность. Только теперь я понял, какую ошибку совершил. Полагаю, найденную мною тайную записку не фальшивкой, а настоящим зашифрованным посланием, адресованным вам. За сим, прошу вас, светлейший княже мой Сигизмунд, простить верного, но оступившегося слугу. Дабы искупить вину, я сам выношу себе приговор, и да будет он подтверждением правдивости моих слов. Подпись.

Когда Ковальский поставил подпись, он замер в ожидании приказа.

— Достань пистолет, приставь дулом к виску и выстрели, — отчеканил я.

Я почувствовал, как в его душе взметнулся протест и ярость, страх и отчаяние. Но трясущиеся руки всё делали быстро и в точности, как приказано. Громыхнул выстрел, и видение оборвалось. Вокруг меня клубилась тьма, которую едва прорезал бьющий из окна свет. Пальцы вибрировали от потоков силы, бьющей не изнутри, а словно бы снаружи. В ушах снова зазвучали неизвестные мне голоса. Я терпеливо ждал, пока волнения всколыхнувшихся сил уймутся. Настало время снова ждать. С наступлением ночи, когда инстинкты тёмной сути вновь пробудились, я покинул дом Ковальского. На пороге ждал изумлённый кот. Он хотел было проскочить внутрь дома, но не успел. Загородив проход, мне пришлось его разочаровать.

— Ищи нового хозяина, — бросил я на ходу.

Кот мяукнул мне в след, будто что-то ответил. Как вдруг совсем рядом раздался знакомый голос:

— Я ненавижу тебя, ублюдок… Что б ты сдох!

Резко обернувшись, я увидел Ковальского. Вернее, не его самого, а тусклое облако, ни то пара, ни то дыма, в котором проглядывались черты убитого.

— Некроманты говорят тем, кому продают мормилаев, что вас можно отпустить, после распада тела. Закровить палец хозяина, окропить амулет, и назвав слугу по имени, сказать заветные слова, — проговорил я, глядя в глаза полные ненависти. — Только это, похоже, неправда. Людям говорят о так, чтобы они не боялись мести от неистового духа. Теперь я знаю, потому, что сам некромант. Твоя душа проклята и нет тебе места ни там, ни здесь.

— Я ненавижу тебя, ублюдок… — повторил Исаак. — Ты будешь страдать…

— Я уже страдаю и очень давно. Добро пожаловать в наши ряды.

— Ублюдок…

Я развернулся и пошёл своей дорогой. Исаак ещё какое-то время шептал мне в след проклятия и обвинения, но потом так же внезапно, как появился, исчез. Достав амулет с клубящимся дымчатым кристаллом, я извлёк на дюйм рапиру из ножен и полоснул себя по пальцу. Кровь коснулась горячего камня.

— Покойся с миром, Исаак Ковальский, ты свободен, — проговорил я.