«Как все это было глупо!»

Когда, наконец, поздняя любовь охватила все ее существо огнем пожирающей страсти, она спешила вознаградить себя с силой последней вспышки и ненасытностью долго не удовлетворенного чувства. Последние пять лет она испытала счастие любовницы и вдруг теперь увидела себя покинутой. Это было так неожиданно. Умная, ловкая и практичная женщина была застигнута врасплох и не могла примириться с мыслью, что песенка ее спета, что страсть ее делается смешной и развратной…

Но зачем так безжалостно, так грубо оскорбили ее чувство?

Она, гордая женщина, супруга сановника, репутация которой стояла вне подозрений, она, устоявшая в дни молодости от искушений, отдала весь запас накопившейся страсти человеку, который был ничтожеством; она, пожалевшая скромное, робкое чувство молодого человека, не смевшего и подумать о взаимности, — она отдалась ему вся и полюбила его. Чего только она ни делала ради сохранения этой любви? Она была другом, сообщником, матерью и любовницей. Она, изящная, горделивая, неприступная, старалась перещеголять кокоток, оставаясь наедине с своим возлюбленным. Она прибегала ко всем ухищрениям развратившегося воображения, стремясь вознаградить любовника за недостаток молодости избытком поздней страсти. Она выдумывала, как подогреть любовь и вызвать желания. Не было предела разврату, пред которым бы остановилась Анна Петровна, эта добродетельная мать, верная жена и образцовая хозяйка в глазах света. Одна Параша знала настоящую цену этих добродетелей.

И за все, за все это она же оскорблена!..

Невольно мелькнули пред ней недавние счастливые дни. Давно ли еще он уверял в своей любви. Она ли не верила — ей так хотелось верить! — и вдруг он же, ничтожество, поднятое на ноги благодаря ей, бросает ее, как старый, изношенный башмак, бросает грубо, с цинизмом зазнавшегося выскочки и неблагодарностью бессердечной натуры. Он даже не постарался деликатно расстаться с женщиной, слово которой два месяца тому назад было у него законом. Он даже не хотел прикрыть своей подлой натуры, и когда муж потерял влияние, когда оставаться любовником не было расчета, он сперва перестал бывать, потом оскорблял невниманием и, наконец, написал письмо, над которым вчера ее превосходительство пролила столько слез поруганного чувства и оскорбленного самолюбия.

Этого она не ожидала.

Ее превосходительство старалась отогнать прочь печальные мысли, и в сердце ее нет-нет да и закрадывались проблески надежды, что еще, может быть, не все потеряно.

Пора было, однако, приступать к таинству.

Анна Петровна отперла один из ящиков туалета. В этом ящике хранилась лаборатория, при помощи которой ее превосходительство возвращала своему лицу молодость, свежесть кожи, блеск глаз, нежный румянец, алый цвет губ и даже издали некоторую пикантность.

В ящике было множество разнообразной формы и величины флаконов, бутылочек, банок, коробок, кистей, кисточек, мазков, губок, тряпочек и лайковых, пропитанных каким-то составом, подушечек. Как опытный мастер, приступила она к делу. Ей так хотелось сегодня казаться молодой и красивой.

Сперва она вытерла лицо какой-то пахучей густой жидкостью, покрывшей кожу точно лаком; пока жидкость обсыхала, ее превосходительство сделала несколько штрихов острой кисточкой в ресницах, потом подчернила брови и смазала каким-то составом под глазами. Затем несколько ударов мягкого пуха с пудрой, отдых на несколько минут, после чего ее превосходительство принялась за румяна.

Вся эта процедура длилась по крайней мере с час, и когда ее превосходительство, окончив гримировку, взглянула в зеркало, то зеркало показало ей такое свежее и красивое лицо, что ее превосходительство даже улыбнулась, открыв ряд белых, ровных зубов, частью вставных, частью настоящих. Недаром гордилась Анна Петровна своими изящными руками. Она и им посвятила добрую четверть часа, действуя очень быстро разными пилочками, особенными ножницами и тоненькой роговой лопаточкой с острием на конце. Приведя в порядок руки, она навела каким-то составом розовый блеск на миндалевидных ногтях, надела кольца и, задвинув ящик с косметическим арсеналом, отперла дверь уборной и придавила пуговку электрического звонка.

Параша сейчас же явилась и особенно тщательно причесала и одела барыню.

К девяти часам Анна Петровна была готова, и Параша, оглядывая ее с ног до головы, нашла, что ее превосходительство сегодня очень авантажна и хороша.

Ее превосходительство наскоро выпила чашку кофе, надела шляпку и, сопровождаемая Парашей, вышла из спальни.

— Если Сергей Александрович спросит, скажи, что я пошла гулять.

— В Летний сад? — подсказала Параша.

— В Летний сад! Сергей Александрович встал?

— Встали.

— Занимается?

— Пишут у себя в кабинете.

— Через два часа я буду дома.

— Счастливого успеха, милая барыня! — тихо промолвила Параша, кланяясь барыне.

Швейцар, еще неодетый и несколько изумленный ранним выходом генеральши, бросился отпирать двери подъезда и, пропуская вперед Анну Петровну, пожелал ей доброго утра.

Выйдя из подъезда, Анна Петровна пошла по Сергиевской улице тихой, спокойной походкой, словно она совершала обычную прогулку. Но когда Кривская завернула за угол на Литейную, она быстро опустила на лицо густой вуаль, под которым невозможно было ее узнать, торопливо дошла до первого извозчика и, не торгуясь, наняла его в Галерную улицу.

— Только, пожалуйста, поезжай скорей. Я тороплюсь! — прибавила она, усаживаясь с брезгливым чувством на извозчичьи дрожки.

В щегольском утреннем костюме от Брюно, свежий, румяный, выхоленный, причесанный волосок к волоску, Евгений Николаевич поджидал бывшую свою любовницу, несколько озабоченный предстоявшим объяснением.

Вчера поздно вечером Параша передала ему настоятельную просьбу барыни принять ее. Она будет между девятью и десятью часами и надеется, что в это время у Евгения Николаевича не будет ни души. «Он примет?» — «Разумеется. Он будет ждать».

Отклонить посещение было невозможно. Он, к сожалению, слишком хорошо знал Анну Петровну.

Удивительно навязчивы эти влюбленные старухи! С чего она лезет еще с объяснением? Разве ей мало было намеков, недосказанных слов, невнимания к ее просьбам о свиданиях? Наконец, он написал деликатное письмо, в котором, кажется, он объяснил все… Чего же еще она требует?

Смешные эти женщины! Когда даже умная баба под старость влюбляется, то она решительно дуреет. Неужто она в самом деле воображает, будто можно без конца слушать ее сентиментальные нежности и упиваться ее подозрительными прелестями?

И без того он очень долго был чересчур счастливым любовником, целых пять лет. Пять лет лицемерия, пять лет обязательной службы в качестве любовника пылкой женщины за сорок лет — это даже слишком и для такого решительного человека как Евгений Николаевич.

Это, конечно, не совсем хорошо, но у него по крайней мере есть оправдание, у него была цель. Ему нужно было пробивать дорогу в жизни, устроить карьеру, добиться независимого положения. Он приехал в Петербург, случайно обратив на себя внимание его превосходительства, Сергея Александровича, мелким, ничтожным чиновником без связей, без знакомств, слишком хорошо знавший людей. У него не было ничего, кроме ума, труда и терпения, но с одним этим багажом, — он испытал на себе, — далеко не уедешь.

Он слишком рано выучился презирать тех самых людей, которым завидовал и перед которыми пресмыкался, в то же время презирая их. Он слишком упорно шел к цели, хотел быть человеком, жить, как другие живут, чтобы не быть слишком разборчивым в средствах. На пути попалась женщина, — нечего было разбирать слишком внимательно, сколько ей лет. Довольно и того, что она, не раз с снисходительным величием поучавшая его добродетели, помогла ему скоро стать на ноги и сделалась его любовницей. Это льстило его самолюбию, пожалуй, но пора было покончить…

С торжествующей скверной улыбкой, скользившей по тонким губам, вспомнил Евгений Николаевич, как обращались с ним сперва у Кривских. Едва скрываемое презрение под покровом холодной вежливости. На него все смотрели первое время как на несчастного проходимца, которому странно было подать руку. Анна Петровна едва кивала головой на его поклоны при встречах с ним, робко проходившим с бумагами в кабинет его превосходительства. Борис Сергеевич так презрительно щурил глаза, проходя мимо, что Никольский, бывало, вздрагивал…