После завтрака Петр Николаевич с Колей поехали к Трамбецкому в Литовский замок. Был приемный день.

Они въехали в Тюремный переулок. Из окон тюрьмы сквозь железные почерневшие полосы выглядывали бледные, желтые и зеленые лица.

Коля отвернулся, вздрагивая всем телом.

— Бедные! — прошептал он.

Они подъехали к воротам. Тяжелая железная калитка взвизгнула на своих петлях, и Никольский с ребенком очутились в темном пространстве между наружными и внутренними воротами. В этом темном пространстве стояла толпа городовых, мужиков и баб. То и дело взвизгивали двери, и проходили полицейские с книжками под мышками. Полицейские, стоявшие у ворот, подозрительно оглядывали приходящих.

— Вам куда… на свидание?

— На свидание! — ответил Никольский.

Он только что хотел пройти влево, сквозь серую толпу, теснившуюся у маленькой лесенки в ожидании разрешения, как вдруг крикнули: «Посторонись!» Никольский с мальчиком прислонились к стене и услышали глухой скрип отворявшихся ворот. Темное пространство осветилось вдруг ворвавшимся светом.

Из внутреннего двора с глухим шумом выехала маленькая, низенькая тюремная карета, закрытая со всех сторон. Сзади шли два солдата с ружьями. Из крошечного отверстия, закрытого частой решеткой, выглянуло совсем молодое лицо в серой арестантской шинели и уродливой шапке. Других лиц нельзя было разглядеть в темноте кареты. Казалось, что в этой карете должно быть душно, и тот, кому пришлось сидеть у отверстия, был счастливцем.

Никольский взглянул на мелькнувшее лицо арестанта и нервно сжал руку мальчика.

— Папа? — крикнул мальчик.

— Нет… Нет…

С глухим грохотом проехала маленькая карета небольшое пространство. Снова заскрипели ворота, — и стало темно.

Никольский поднялся по лестнице и вошел в маленькую грязную комнатку, где сидели городовые.

— Вам кого?

— Трамбецкого!

— Из дворянского отделения?

— Из дворянского!

Он сунул двугривенный в руку солдата. Солдат поблагодарил и поспешно вышел, проговорив: «Сейчас!»

Минут через пять вышел полицейский офицер.

— Свидания?

— Свидания!

— С кем?

— С Трамбецким!

— Подождите.

Никольский с Колей присели на лавку. В этой комнате дожидалась публика почище. На свидание пускали партиями человек в десять. В комнате шел ти-тий говор. У ждавших свидания лица были серьезные. У большинства в руках были свертки. Эти свертки тщательно осматривали и уносили в другую комнату.

— А у вас что? — подошел чиновник к Никольскому.

— Чай и сахар.

— Больше ничего?

— Еще булки и кусок говядины.

— Птицы нет?

— Нет…

Городовой взял сверток и понес в контору. Мальчик со страхом прижался к Никольскому.

— О какой птице он спрашивал?

— Птицу нельзя сюда носить…

— Отчего?..

— Чтоб арестант не подавился! — улыбнулся Никольский.

— А…

Хотя Коля не первый раз был здесь, но всякий раз он испуганными глазами смотрел вокруг. Около него сидела молодая баба с грудным ребенком и тихо укачивала малютку. Мальчик видел, как мелькало маленькое красненькое пятно из-за полосатого одеяла… Баба искоса взглянула на Колю и, заметив его любопытный взгляд, сказала:

— Тоже мальчик.

Коля сконфузился.

— А ты к кому пришел?

— К отцу! — чуть слышно прошептал Коля. — Он по ошибке здесь.

— И муж мой тоже безвинно! — вздохнула баба. — Из-за пачпорта!..

Немного подалее сидела молодая, хорошо одетая дама. Она нетерпеливо поглядывала на двери конторы и несколько раз спрашивала городового: «Скоро ли?»

Наконец отворилась дверь из другой комнаты, и из нее вышло несколько человек, имевших свидание. На многих женских лицах еще блестели слезы. Когда они вышли, полицейский чиновник стал выкликать имена арестантов, с которыми разрешено свидание. Выкликнули девять фамилий. Молодая женщина, сидевшая сбоку, привстала. Лицо ее, красивое, симпатичное лицо, все вытянулось, и по нем пробегали судороги.

— К Трамбецкому! — крикнул чиновник.

— А что ж к Никифорову? — спросила дама.

Чиновник взглянул, улыбнулся, кланяясь даме, точно хорошей знакомой, подошел к ней с изысканной вежливостью, ловко звякнул шпорами и произнес:

— Я поставлен в неприятную обязанность сообщить вам, сударыня, что сегодня вам нельзя иметь свидания…

— Это почему?.. Разве…

— Не беспокойтесь… Вашего мужа повезли сегодня к допросу к судебному следователю. Мне, право, очень жаль, что вы напрасно сегодня беспокоились…

— Прошу вас, передайте ему все, что я принесла.

— О, будьте покойны…

Она поднялась, а Коля не спускал глаз с молодой дамы. Она заметила этот взгляд и ласково улыбнулась и потрепала мальчика по щеке. Он почему-то поцеловал ее руку.

— Пожалуйте, господа!

Несколько человек, и о том числе Никольский с Колей, пошли, с чиновником во главе, из комнаты в другую и наконец в третью, побольше, разделенную решеткой пополам. За решеткой было темно. У решетки уже дожидались арестанты. Прибывшие на свидание торопливо бросились к решетке. Городовые стояли около. Раздались сдержанные восклицания и тихий говор. Старались говорить все как можно тише. Около Коли стояла старушка и жадно припала к решетке, целуя какого-то бледнолицего юношу, одетого в обыкновенное платье. Городовой отвернулся при этой сцене.

Трамбецкого еще не было. Коля жадно всматривался в глубь комнаты, откуда выходили арестанты. Вдруг он вздрогнул и дернул Никольского за руку. К решетке поспешно подошел Трамбецкий, улыбаясь на ходу своему мальчику. Он нагнулся, протянул исхудалые руки и прильнул к губам сына.

Грустно взглянул Никольский на старого неудачника, он совсем поседел; лицо было землистое, большие глаза совсем ввалились и лихорадочно блестели из темных ям. Это была тень живого человека, а не человек.

— А я тебе, папа, Петра Николаевича привел!

— Господи! Вас я и не видал! Ну, что? — воскликнул глухим голосом Трамбецкий, крепко пожимая руку молодого человека. — Нашли какие-нибудь следы?

В глазах измученного человека светилась надежда. Но Трамбецкий тотчас же опустил голову, прочитав ответ в глазах Никольского.

— Не падайте духом, Александр Александрович. Я не теряю еще надежды.

— Впрочем, все равно. Через неделю я буду на скамье подсудимых! — проговорил Трамбецкий.

— Тебя оправдают, папа! — крикнул Коля.

— О голубчик мой! Если бы не ты, да разве не все ли мне равно, что со мной будет? Ведь ты, ты один привязываешь меня к жизни.

Он вдруг закашлялся и отвернулся. Из горла хлынула кровь.

— Папа, папочка, что с тобой?

— Ничего, ничего, не пугайся, мой мальчик, пройдет… Вот видишь ли?

Он обернулся и улыбнулся испуганному мальчику.

А в глазах у самого стояли слезы.

— Вас, разумеется, оправдают! — проговорил Никольский.

— Оправдают! А кто вернет мне месяцы тюрьмы? Ах, если бы я знал этого подлеца… Если бы только знал.

Он задыхался, торопясь говорить. При воспоминании об этом подлеце в нем снова вспыхивала энергия.

Занятый своим горем, Трамбецкий и не спрашивал Никольского о подробностях его поездки. Что ему до подробностей? Он видел только, что приятель его ничего не сделал.

Но вдруг он спохватился и сказал:

— Хорош я… Вы ездили, хлопотали, а я и не благодарю вас, но ведь вы знаете, как ценю я ваше расположение… Ведь знаете и без слов, как я вам обязан… Без вас что сталось бы с Колей?..

— Полно, полно… дорогой мой… Скоро все кончится, и мы вас отправим с Колей в деревню… Уж я вам и местечко приискал на юге… Вам хорошо там будет…

Никольский говорил, а сам думал, что дни бедняги сочтены… Едва ли придется ему ехать в деревню. А впрочем…

Трамбецкий оживился.

— Да, папа, мы вместе уедем и уж никогда не расстанемся!

И умирающий верил возможности этого счастья. Ему так хотелось верить. Он стал мечтать вслух, как им будет хорошо вдвоем. Ему так хотелось скорее из Петербурга. Адвокат тоже уверен в его оправдании.