И полковник вычеркнул племянника-доктора из духовного завещания, о чем и рассказал родным, чтобы те довели до сведения племянника.
Еще более озлобился он, узнав, что доктор принял это известие совсем равнодушно. Озлобился и в то же время при встречах с ним оказывал ему особенное уважение и держал себя с ним совсем не так, как с другими родственниками.
Нравственное превосходство невольно действовало на мрачного старика.
Однажды отправился полковник на Выборгскую сторону к племяннику посоветоваться о здоровье. Лицо молодого врача приняло серьезное выражение. Он как-то строго-официально оказал: «Потрудитесь раздеться!» — и стал тормошить старика с азартом и добросовестностью юного врача. Полковник послушно стал раздеваться. «Совсем, совсем!» — прибавил племянник. Дядя разделся донага и конфузливо смотрел, как племянник отошел шага два назад, приказал вытянуть руки, окинул серьезным взглядом пухлый торс старика, затем приблизился и стал тыкать пальцем в рыхлое тело. Под давлением пальца белые пятна медленно окрашивались розоватым цветом. Несмотря на полноту, тело, очевидно, было больное.
— Теперь мы постучим!
И племянник стал постукивать молоточком, не оставляя ни одного местечка на груди и на спине нетронутым. Наконец молоточек спрятан. Вдавив косматую свою голову в заплывшую жиром грудь полковника, племянник слушал, слушал так долго, что у старика закружилась голова..
— Устали, дядя?
— Устал!
— Сейчас отдохнете, а пока считайте: раз, два, раз, два!
Полковник покорно считал «раз, два, раз, два», а племянник, казалось, хотел съесть глазами дядину грудь. Старик все считал «раз, два, раз, два!», а к сердцу, к самому сердцу подступала назойливая мысль: «Этот подлец — честнейший парень!»
— Довольно? — проговорил он, когда племянник, отирая вспотевший лоб, отвел, наконец, глаза от тела полковника.
— Нет еще. Ложитесь-ка, дядя, на диван… Вот так! — повторял он веселым голосом, помогая полковнику.
Опять самое добросовестное исследование, и когда, казалось, все было осмотрено как следует, племянник разрешил одеваться.
— Однако измучил ты меня, братец!..
В словах полковника звучала ласковая нота. Племянник, некрасивый молодой человек, только усмехнулся в ответ. — А как дела?
— Погодите, дядя… Сперва поговорим…
И племянник стал расспрашивать о том, как живет дядя, что ест, что пьет и тому подобное.
Когда наконец все было расспрошено и племянник задумался, полковник опросил:
— Что ж ты мне пропишешь?..
— Знаете ли, что я вам скажу, дядя?..
— Ну?..
— Бросьте вы все ваши дела и уезжайте куда-нибудь…
— Какая же у меня болезнь?..
— У вас расстройство всего организма. Вам нужен покой, полный покой…
Старик печально свесил голову и проговорил:
— Я давно его ищу и…
— И что же?..
— Не нахожу его! — уныло прошептал старик, взглядывая на молодого племянника каким-то растерянным, виноватым взглядом.
Оба молчали. Обоим было как-то неловко продолжать разговор в этом тоне.
— За границу бы прокатились…
— Разве я так плох?..
— Нет, дядя, вы не плохи, но только, при настоящих условиях вашей жизни, трудно вас лечить…
«Настоящие условия жизни!» — вот оно что! А как их изменить? Куда поедет он, одинокий старик, на чужбину? Кто будет около него?.. Кому может он доверить свои дела, а неконченых дел так много… Сколько денег роздано на руки, и надо эти деньги вернуть!
При мысли о деньгах старик даже оживился.
— Нельзя мне ехать, Володя… Дела…
— По крайней мере оставьте их на время…
Что он говорит?.. Ах, эти доктора, доктора… Они, быть может, знают, как лечить тело, но не понимают человеческого сердца. Оставить на время дела — это значит потерять деньги, а разве он решится сознательно потерять деньги…
— Невозможно… Год, другой… тогда я могу ехать куда тебе угодно.
Племянник только пожал плечами.
— Я вам пропишу лекарство…
— Спасибо, Володя. Только не скрывай ты от меня и скажи: плох я?
— Пока ничего, но только состояние ваше серьезно…
— Поправиться возможно?… Знаешь ли, бессонница меня одолевает…
— Вот принимайте это лекарство! — проговорил врач, подавая рецепт.
— А затем еще одна просьба! — начал полковник. — Будешь ты меня лечить… Ездить ко мне, а?..
— Я, дядя, избегаю практики…
— Прошу тебя…
Он проговорил просьбу умоляющим голосом.
— Извольте, Я буду ездить.
— Спасибо! Ну, теперь позволь, Володя, тебя поблагодарить, как пациент.
Молодой человек вспыхнул, отводя руку полковника, сказал: — Не надо… прошу вас, не надо…
«Глупый парень!» — подумал полковник, пожимая руку племяннику.
— Ну по крайней мере, как ко мне станешь ходить, будешь брать…
— На извозчика, дядя…
Полковник покачал головой и, выходя на улицу, задумчиво прошептал:
— Честный парень… Славный парень… Только долго ли будет таким!
Грустный, вернулся он домой. Положение серьезное, необходим покой…
— Господи, да где же его найти? — не раз вздыхал полковник, просыпаясь по ночам в испуге… Ему все чудилось, что ломятся к нему в дверь. Люди такие подлецы и так ведь зарятся на чужое добро!
Уже несколько раз звонили, а полковник не слыхал, погруженный в мысли, навеянные ему его бухгалтерской книгой. Наконец звонок раздался сильней. Полковник вздрогнул, с трудом поднялся с кресла и поплелся на кухню.
— Степанида! Оглохла! Звонят… Да не забудь, старая… Сперва спроси, кто…
— Не забуду! — прохрипела старуха, торопливо направляясь к дверям.
Она приотворила двери, не снимая толстой железной цепи, и спросила, как доложить.
— Подайте лучше карточку!
Степанида отнесла полковнику карточку.
— Пусти… проси в кабинет! — проговорил полковник в необыкновенном волнении.
В кабинет быстро вошел толстенький, кругленький господин с брюшком и лысой головой. Это был господин Сивков, агент сыскной полиции и поверенный полковника.
— Ну, что?.. Удачно ли съездили, Антон Иванович? — спрашивал полковник, со страхом посматривая в лицо господина Сивкова.
— Никаких следов… Я нигде не мог найти дочери Фомы… Она словно в воду канула… Вчера только вернулся.
Старик мрачно опустил голову.
— Значит, надежды никакой?..
— Подождите еще, Иван Алексеевич, отчаиваться…
— Три месяца, сударь, жду…
— Такие дела, батенька, и дольше заставляют ждать… Посмотрим, что на суде окажется.
— Так неужели вы думаете, что Трамбецкий украл мои деньги?..
— Нимало не думаю… Тут Трамбецкий невинная жертва и больше ничего… Того и гляди умрет в доме предварительного заключения до суда.
— А разве он плох?..
— Очень… Только что сейчас виделся с его адвокатом. Говорит: совсем плох… Только еще свидания с сыном поддерживают беднягу да надежда, что какой-то его приятель откроет это таинственное дело…
— Никольский?..
— А вы как знаете?
— Этот господин был у меня вскоре после покражи… Интересуется очень делом.
— Навряд ли только он успеет. Уж если я ничего не мог узнать, то что может сделать этот господин Никольский…
— Нечего сказать, порядки у нас! У человека среди белого дня крадут сто тысяч — и не могут найти…
— Еще подождите, не печальтесь, Иван Алексеевич.
Сивкову легко было говорить «не печальтесь», а каково было полковнику слушать?
В самом деле, история покражи ста тысяч до сих пор нисколько не выяснилась. Трамбецкий продолжал отрицать свою виновность, и следователь не мог от негр добиться никаких указаний, которые бы пролили свет на это загадочное дело.
Тем не менее Трамбецкого держали под арестом и не соглашались даже выпустить из тюрьмы на поруки.
Улики против Трамбецкого были настолько полновесны, что, несмотря на нравственное убеждение следователя в невинности Трамбецкого, прокурорский надзор предал его суду, и газеты уже известили о дне, назначенном для слушания этого таинственного дела, с различными, более или менее пикантными подробностями.
