— Полно врать-то… Как, в самом деле, объявлять… Вкратце, что ли?..
— Об этом речь впереди… Эх, быть бы мне, как вижу, обер-церемониймейстером, а подите ж… Спич я вам, Савва Лукич, сочиню. Будет кратко и трогательно, а теперь, после тостов и речей, — речь о значении вас, как действительного статского советника, в экономии природы, я беру на себя! — а теперь, после тостов и речей, мы дадим артишоки aux fines herbes[29], спаржу непомерной толщины, выпьем еще Heidsig или Шандона[30] и угостим свежей земляникой, а затем подадим parfait à la reine Victoria[31] с бриошами à la maréchal Mac-Magon[32]. Затем дюшесы, ананасы, мандарины, стильтон[33], рокфор, кофе и двадцатипятирублевый зеленый чай и, наконец, винт по рублю фишка, с тем, что вы мне держите тридцать пять копеек в случае проигрыша и ни одной полушки в случае выигрыша. Идет?
— Идет… В карты грабить будешь?
— Буду… Надо комиссию за обед взять… Каково меню-то… Хорошо?
— Верно хорошо, только малость не понял…
Николай Васильевич перевел непонятные Леонтьеву названия и проговорил:
— Ну, теперь денег… Обедец этот вам тысчонки в две влезет… Кстати… серебра и всей сервировки довольно?..
— Хоть сто человек зови…
Леонтьев выдал деньги. Николай Васильевич распростился и поехал делать нужные распоряжения.
Савва Лукич был в прекрасном расположении духа. Дело с дорогой спорилось. Впереди мерещились золотые горы… Девка делает хорошую партию. Мог ли он об этом мечтать? Он, Савка, битый не раз исправниками и становыми, мог ли думать, что он породнится с его превосходительством Сергеем Александровичем, по приказанию которого Савку два раза отодрали на съезжей?…
— Сила, силушка — мошна-то! Ох, какая силушка! — самодовольно проговорил Савва Лукич, отходя в тот вечер ко сну.
Ясный, прекрасный летний день второго июня застал Савву Лукича в наилучшем настроении. По обыкновению, сидел он утром в одном нижнем белье с расстегнутой рубашкой и выводил каракули на бумаге и пощелкивал счетами. Но не сиделось ему и не считалось. Он то и дело подходил к окну — взглянуть, не приехал ли кто объявить ему о генеральском звании. Он знал, что чин действительного статского советника будет радостным подарком в этот день, приказ подписан вчера и сегодня будет напечатан, а все как-то не верилось.
Он, Савка, генерал… его превосходительство!
Главное то, что теперь он, Савва Лукич, уже совсем барин, как есть по всем статьям…
Чувство гордости и тщеславия бывшего мужика не могло не отразиться радостным выражением на его красивом, энергичном лице. Он невольно припоминал свое прошлое, сравнивая его с настоящим, перекрестился тихим крестом и проговорил гордо и самоуверенно:
— В пыли был, а теперь, слава тебе господи!
Савва Лукич самодовольно оглянулся вокруг. Действительно, слава тебе господи. И из пыли-то вылез он сам, благодаря уму, смекалке и отваге.
Одна за другой картины быстро мелькали перед ним. Человеку, добившемуся счастия, весело вспоминать, чем он был и чем стал теперь.
А чем он был до тех пор, пока «линия» не пошла?
Широкий простор деревенских полей, запах навоза и спертый воздух покосившейся избы сменился бьющим в нос сивушным запахом кабачного подземелья, где шустрый, черноглазый, бойкий Савка впервые учился житейскому обиходу, всматриваясь пристально в проделки хозяина, скрадывая пятачки и невинно встряхивая кудрявой головенкой при допросах хозяина, почему водка отдает чересчур водой. Случалось, били Савку, больно били, но он только посверкивал глазенками, скаля острые зубки, как молодой волчонок, у которого зубы не отросли еще настолько, чтобы вцепиться как следует… Били Савку и говорили, что Савка плут, что Савка — вор мальчишка, но так говорили, что Савка только весело ухмылялся от таких комплиментов и стал вместо пятаков скрадывать гривны, присматриваясь в чаду кабака в людей и подмечая пакость человеческую… Вырастал Савка удалым красавцем, и когда заходил в свою деревню, девки вскидывали на него глаза, а он так взглядывал, что поневоле глаза опустишь. Пронзительный, плутоватый, насмешливый взгляд был у Савки.
Сбился — и сам кабачишко открыл. Люди помогли, и своя рука владыка помогла, а Савка был отважен… Дальше — дела шли лучше, и Саввушка уже три кабака снял, стал от своих деревенских рожу воротить и одеваться по-купечески… Тоже и в долг за «проценту» стал давать, — видит, дело не мудрое, а прибыльное… Стал Саввушка у крестьян и мещанского люда Саввой Лукичом. «Савва Лукич, не обессудь. Савва Лукич, помоги. Савва Лукич, нельзя ли…» Все можно. Неси заклад. Вся округа понесла…
В те поры, в городишке, где свил себе гнездо Саввушка, жила бедная дворянка и была у этой бедной дворянки дочь — бледная, худенькая, тщедушная, из лица приятная, с голубыми глазами. Саввушка посматривал, заглядывался и стал мимо окон ходить. Ни малейшего внимания. Плюнул было Саввушка и подумал: «Не нам с дворянкой связываться», а сердце клокочет. Эта худенькая белобрысая дворянка понравилась красавцу Саввушке, что-то в ней было такое сиротливое я жалкое… Семейка бедная, а туда же, дворянство… Стал Саввушка чаще под окнами ходить и однажды повстречал девушку одну и так взглянул на нее, что девушка покраснела и, как испуганная перепелка, засеменила прочь.
Стал Саввушка наводить справки. Офицер ходит, жениться собирается… «Голь голь разводит!» — подумал Саввушка, а сердце все клокочет. Однако бросил ходить под окнами. Прошло полгода. Повстречал он девушку в церкви, и, боже ты мой, какая она стала печальная да жалостная… Дело, видно, с офицером врознь. Опять справки. Дело дрянь: офицеришко обманул и бросил, девка младенца ждет, а мать воет, воет и поедом девку ест. Призадумался Саввушка — и к матери. Бедность непокрытая, а тоже форс какой. «Так и так». — «Ты с ума спятил, мужик». — «В купцы выпишусь и перестану мужиком быть». — «Подумаю».
Через три месяца бледнолицая девушка венчалась с купцом третьей гильдии Саввушкой. Плакала она и спрашивала перед свадьбой, не станет ли он бить ее. А Саввушка в ответ так обнял ее, что бледнолицая с благодарностью поцеловала у него руку. Но благодарность — не любовь, и Саввушка скоро увидал, что жена не любит его… Стал он сперва поколачивать ее, больше для срыва сердца, а потом перестал. Младенец умер, а как родилась дочь Дуня да сын, Савва Лукич увидал, что жена и совсем сохнет, и оставил ее в покое. Тут вдруг подошла линия. Савве тесно стало в трех кабаках. Савве захотелось простору. Приглядывался он долго. Надо было действовать.
День этот, когда «линия» вышла, Савва Лукич помнит, как будто сегодня это было… в городишко приехал большой петербургский барин заглянуть в свое имение. Имение большое, а доходу никакого или очень мало. Саввушка призадумался, заглянул в кубышки, оделся и пошел к барину. «Тебе чего?» — спрашивает камердинер. «С его сиятельством насчет дела». — «Насчет какого?» — «Насчет важного», — а вместе с тем Саввушка синенькую и просит доложить. Пустили. Поклонился и глазами вскинул. «Ты кто такой?» — «Купец». — «А по какому делу?» — «По вашему, ваше сиятельство. Слышали мы, что имение доходу мало дает?» — «Это правда. Мошенники обкрадывают». — «Это точно, ваше сиятельство; нонче мошенник как клоп развелся, а что ваше имение — дно, золотое дно. Нам это известно, и если бы ваша милость, то я бы аренду со всем моим удовольствием». — «Какую же аренду дашь?» — «А на первый раз десять тысяч, а там видно будет, как по совести». Его сиятельство чуть не привскочил. Никто двух тысяч не давал, а нашелся человек — десять дает, да еще обещает больше.
Поманил пальцем — подойди поближе. Саввушка подошел. «Расскажи, как ты с имением-то». Саввушка подробно насчет золотого дна: и тут доход, и там доход, и отовсюду доход. «Ты, вижу, умный мужик?» Савва только встряхнул кудрями.
