Валентина, по мере того как говорила, раздражалась все более и более и смеялась злым смехом.
— Вы пили из-за меня… не правда ли? Из-за того, что я любила других… Но разве вы не видали, что вас, вас я не любила и не могла любить?..
Трамбецкий слушал, опустив голову. Но при последних словах он вскинул на жену глаза и проговорил:
— Я не стану спорить с вами — не стоит! Но об одном попрошу вас. Скажите только правду, слышите ли, правду, во имя самого святого, что для вас существует. Любили ли вы меня вначале, когда выходили замуж? Любили ли вы меня когда-нибудь?
Чувство злобной радости охватило сердце маленькой женщины. Доконает же она его теперь совсем!
Она взглянула на мужа с насмешкой в глазах и отчетливо проговорила:
— А вы думали, что любила?..
— Думал! — тихо обронил Трамбецкий.
— Так напрасно думали… Я вас никогда не любила. Я вас, слышите ли, вас, считаю виновником моих страданий, но теперь, слава богу, довольно их. Я свободна.
Трамбецкий как-то печально качал головой, взглядывая на жену. О господи, как прелестно это испорченное создание! «И я любил ее… и теперь люблю!» — со стыдом признался себе Трамбецкий.
— Вы вынудили меня обманывать вас и хлопотать об отдельном виде, и если теперь вы недовольны, пеняйте на себя…
— Довольно, довольно… прошу вас…
— Нет, не довольно… Вы теперь желаете взять от меня сына…
— Я возьму его.
— А если я не отдам?
— Валентина… Довольно, говорю тебе… Коля! — крикнул он. — Пойдем.
— Остановитесь. Мне стоит крикнуть людей, и… — Но Валентина уже раскаялась, что зашла далеко.
Трамбецкий побледнел, схватил ее за руку и проговорил:
— Так ты вот как… У тебя ни стыда ни совести… Ну, так смей пикнуть!.. Пойдем в твое логовище, развратница!
Он повел ее в комнаты, достал чернильницу и бумагу и, усаживая ее, прошептал:
— Пиши!
Она было схватилась за звонок.
— О подлая!.. Смей только! — сказал он таким голосом, что Валентина вздрогнула. — Пиши!
И он продиктовал ей записку, в которой мать отказывалась от прав своих на сына.
— Теперь проститесь с сыном!
Валентина безмолвно поднялась, но идти не могла.
В изнеможении опустилась она на кушетку и зарыдала. Рыдания перешли в истерику. Бедняжке сделалось дурно, и она раскинулась перед мужем в самой соблазнительной позе.
Трамбецкий отвел глаза.
Валентина тихо позвала его.
— Александр! — прошептала она. — Я готова на все, но не бери только ребенка… Умоляю тебя!..
И она вдруг обвила своими руками шею мужа и страстным шепотом проговорила:
— Ради твоей любви, не отнимай ребенка!
Трамбецкий тихо оттолкнул жену и заметил, какой злой взгляд бросила она на него.
Все было кончено. Его нельзя было уговорить.
Когда Коля, грустный и смущенный, пришел в кабинет, Валентина припала, крепко прижимаясь, к сыну, и просила не забывать ее. Ребенок заплакал.
Трамбецкий отвернулся.
«Все ж она мать!» — пронеслось у него в голове.
Через несколько минут Трамбецкий с сыном ехал в Петербург. Отец все схватывал мальчика за руку, словно бы желая удостовериться, что он тут, подле него. Теперь никто их более не разлучит, и остаток дней он проживет по крайней мере не одиноким.
А Валентина по отъезде мужа тотчас же послала нарочного в Выборг с телеграммами Леонтьеву и Никольскому.
О, она отомстит этому человеку и, назло ему, отнимет ребенка во что бы то ни стало.
Трамбецкий еще вспомнит, горько вспомнит, как трудно бороться с женщиной, когда она ненавидит!
Поздно вечером Трамбецкий приехал в Петербург и бережно донес на руках заснувшего мальчика на квартиру Никольского. Петр Николаевич был дома и обрадовался, встречая Трамбецкого.
— Сами добыли сына? Рассказывайте, как?..
— А я вас ждал, ждал!.. — упрекнул Трамбецкий.
— И напрасно не дождались! Завтра сын ваш был бы у вас, — верьте мне. А опоздал я не по своей вине; за вашим же делом хлопотал… Брата моего не было в Петербурге. Ну, все обошлось благополучно?
— После, после расскажу, а теперь давайте-ка устраивать постель Коле, — отвечал тихо Трамбецкий, боясь разбудить мальчика.
Заснувшего ребенка положили на диван, осторожно раздели его и продолжали разговор вполголоса.
Трамбецкий рассказал свои тревоги за эти дни, рассказал, как случайно он добыл адрес жены и как взял сына.
— Теперь за работу! — восторженно проговорил он. — Теперь вот для кого жить!..
Он вдруг схватился за грудь и прибавил:
— Буду ли только жить?..
Он приложил платок к губам и, когда отнял его, платок был весь в крови.
Трамбецкий как-то печально улыбнулся и уныло покачал головой.
Когда Никольский стал утешать его, Трамбецкий перебил его словами:
— Мне бы только шесть лет… только шесть лет, пока мальчик подрастет и будет на дороге… Я буду лечиться… Ведь правда, шесть лет немного?..
Он не докончил речи и, усталый, опустился на стул, беспомощно свесив голову на грудь.
— Говорю и сам не верю своим словам, — начал он грустно. — Ну, где мне прожить шесть лет. Что будет с мальчиком?.. Неужели он опять будет у нее!.. Послушайте, Петр Николаевич, ведь это ужасно!..
Грустные мысли закрадывались в голову больного человека. Он подошел к сыну, поцеловал его и обронил слезу на раскрасневшуюся щечку мальчика.
Долго еще он просидел над ребенком и наконец заснул крепким сном около сына.
После нескольких бессонных ночей Трамбецкий проспал долго. Под утро ему послышались незнакомые голоса, произносившие его фамилию, и он не мог разобрать хорошенько, во сне ли это ему слышится, или наяву. Кто-то толкнул его в плечо, и он проснулся.
Открывши глаза, он увидал наклонившееся над ним бледное, серьезное лицо Петра Николаевича и Колю, испуганно взглядывавшего на него своими большими глазами.
Чего это они так смотрят?
Он приподнялся и увидал в комнате посторонних лиц: незнакомого господина, городового и дворника.
— Одевайтесь! — проговорил Никольский.
— Зачем эти господа здесь? — спросил Трамбецкий.
Ему ничего не отвечали. Все это показалось ему очень странным. «Уж не за Колей ли?» — вдруг промелькнула мысль у Трамбецкого. Он быстро оделся и схватил мальчика на руки, словно бы желая не расставаться с ним. Мальчик прижался к его щеке. Трамбецкий чувствовал, как горячая щека согревала его холодное лицо.
— Судебный следователь по особо важным делам! — проговорил белокурый господин среднего роста, приближаясь к Трамбецкому.
Трамбецкий вопросительно глядел на судебного следователя.
— Я должен допросить вас по весьма важному делу.
— Меня?
— Вы входили вчера в квартиру отставного полковника Гуляева?
Трамбецкий похолодел.
— Входил…
— В квартире обнаружена кража бумаг на пятьдесят тысяч рублей серебром…
— Но при чем же я-то тут?..
— Вы извините, но я должен произвести обыск…
— Сделайте одолжение! — проговорил Трамбецкий, — но предупреждаю вас, господин следователь, что квартира эта не моя…
Стали делать обыск. Перешарили всю комнату. На лице судебного следователя появилось недоумевающее выражение, когда в комнате ничего не нашли. Стали обыскивать прихожую.
— Там, кроме пальто, ничего нет! — весело сказал Трамбецкий. — Вот мое пальто!
Он указал его. Помощник частного пристава засунул руку в карман пальто, и вдруг лицо пристава приняло серьезное выражение. Он взглянул на судебного следователя каким-то странным взглядом и вытащил оттуда поспешно сложенные несколько банковых билетов.
Все глаза устремились на Трамбецкого.
Он, казалось, ничего не понимал и бессмысленно глядел на банковые билеты.
— Это ваше пальто?
— Мое! — автоматически отвечал Трамбецкий.
— А деньги?
— У меня не было денег…
— Не потрудитесь ли вы объяснить, как попали к вам эти билеты?..
Трамбецкий стоял молча, опустив голову. Кругом его все закружилось… Что это значит?.. О господи, за что еще испытание?.. Он зашатался и, бледный, упал на руки Никольского.
