— Такой не слыхали. Такая не живет.

Решительно рванул он звонок у дверей квартиры Никольского.

— Приехал?

— Нет!

— Нет? Господи, что же делать! — прошептал она.

«Попадись теперь она, попадись только она на глаза к нему!»

Он простирал руки и, шагая по комнате, произносил слова угрозы и мщения.

Кухарка тихо приотворила двери и, при виде этого бледного, с искаженными злобой и отчаянием чертами, черноволосого человека с блестящими глазами из темных ям, разговаривающего в пустой комнате, в испуге перекрестилась, постояла у дверей и пошла будить квартирную хозяйку.

Вдвоем не так страшно. Обе стали у дверей и слушали, что говорит этот странный человек.

— О, подлая тварь! Где ты, где? Отдай мне сына, отдай ты моего Колю, а не то…

Он повторял эту фразу то с угрозой, то с нежным молением, то робко, словно выпрашивал подаяния. Наконец он бросился на диван.

Все смолкло. Только глухие рыдания, сперва тихие, потом все громче и громче, доносились до ушей испуганных женщин.

— Как бы чего не было! — шепнула хозяйка. — Надо завтра дать знать в участок.

— Долго ли до греха! — отвечала кухарка.

Опять бессонная длинная ночь. Опять звонки в ушах, и под утро тяжелый короткий сон.

Заливая блеском ярких лучей, ворвалось солнце в маленькую комнату и разбудило Трамбецкого. Он вскочил с дивана и бросился как сумасшедший на улицу.

Куда теперь идти? Где искать?

Он пошел на Тучков мост. Было еще рано. Прохладное утро освежило немного воспаленную голову. От реки несло приятной свежестью. Он остановился и задумчиво стал смотреть на воду, а в голове мелькали мрачные отрывки прожитой жизни. Сзади сплошная неудача, разбитая жизнь, а впереди?

Он засмотрелся на реку. Ровное движение блещущих на солнце струй тянуло его к себе. Один миг, — и все кончено. Не пора ли? К чему жить? Но образ, милый образ ребенка мелькнул в глади тихо плещущих струй, нежно взглянул на него и, казалось, протягивал к нему ручки, моля прийти на помощь.

Трамбецкий рванулся назад и зашагал быстрыми шагами, не сознавая, куда и зачем он спешит, и не замечая подозрительных взглядов, бросаемых на него прохожими. Он торопливо шел по Васильевскому острову и не заметил, как очутился в одной из дальних линий. Машинально поднял он голову, и в глаза ему бросилась вывеска: «Касса ссуд».

Он вдруг повернул во двор, поднялся по скверной, грязной лестнице, следя за нарисованным на стене пальцем, указывающим дорогу, и вошел в отворенные двери. В небольшой комнате, душной и затхлой, из-за груды разного хлама, наваленного во всех углах, выглянула пара черных глаз и, наконец, обрисовалось типическое лицо старого еврея.

— Продаете револьвер? — спросил Трамбецкий глухим, отрывистым голосом.

— Револьвер? — переспросил еврей, меряя проницательным взглядом Трамбецкого. — А зачем вам револьвер?

«В самом деле, зачем револьвер? Как зачем? Она, быть может, под дулом пистолета будет сговорчивее. Она — трусливая тварь, и довольно показать ей незаряженный пистолет».

— А зачем вам револьвер? — снова повторил еврей.

— Нужно. Хочу учиться стрелять!

На тонких губах еврея уже дрожал отказ, но натура торгаша пересилила страх, внушенный мирному ростовщику неожиданным появлением Трамбецкого.

— Учиться стрелять, а вы разве не умеете?

— Не умею.

— Револьверы есть, превосходные револьверы. Вот один превосходный. Один офицер заложил, да так и оставил. Очень хорошо можно учиться!

Еврей вытащил из какого-то угла маленький карманный револьвер и вертел его в руках перед носом Трамбецкого.

— Что стоит?

— Восемь рублей.

Трамбецкий бросил деньги, сунул револьвер, не глядя, в карман и быстро спустился с лестницы, возбудив любопытство еврея, который из окна следил, как Трамбецкий шел по двору.

Трамбецкий пошел далее, очутился в Пятнадцатой линии. Раздумывая, у кого бы спросить о жене, он вдруг вспомнил, что где-то тут живет полковник Гуляев, которого часто посещала Валентина. Он вспомнил, что дядя помогал Валентине, и радостная мысль озарила его голову.

Трамбецкий не знал, в каком доме живет полковник, знал только, что где-то в Пятнадцатой линии. Впрочем, это затруднение небольшое. Вероятно, такого богатого человека, как полковник, все знают.

В ближайшей же мелочной лавочке Трамбецкому указали на большой серый дом напротив и объяснили, что «полковник квартирует в четвертом этаже, по парадной лестнице».

С надеждой, робко закрадывавшейся в сердце, поднимался Трамбецкий по широкой лестнице в четвертый этаж.

Он рассчитывал, что полковник не откажет в его просьбе. Он будет просить его, умолять, расскажет, как дорог ему сын. Наконец, он станет требовать.

«Нет, это нехорошо. Надо схитрить. Надо как-нибудь иначе. Я просто спрошу, не была ли вчера у полковника Валентина, скажу ему, что она со вчерашнего вечера не возвращалась».

Тихо дернул Трамбецкий звонок. Прошло несколько секунд, — ему не отворяли. Он дернул сильней. В квартире послышались торопливые шаги. В нетерпении схватился он за ручку, и, к удивлению его, дверь тихо отворилась. В прихожей никого не было.

Он громко кашлянул. Опять показалось ему, что кто-то прошел торопливо в дальних комнатах, но никто не явился.

Тогда Трамбецкий снял в темной передней пальто и прошел в гостиную. Там тоже ни души. Из полуотворенной двери виднелся кабинет.

«Верно, полковник там!» — подумал Трамбецкийи прошел в маленький кабинет полковника. Кабинет был пуст. Трамбецкий опять кашлянул, — никакого отклика. Кругом мертвая тишина. Ему вдруг сделалось страшно. Он вспомнил о богатстве полковника, и мысль, что его могут застать одного в пустой квартире, наполнила ужасом его сердце. Он хотел тотчас же бежать с квартиры, сказать дворнику, что квартира отперта, но взгляд его случайно остановился на маленьком конверте, брошенном на столе. Он протянул руку — видит знакомый почерк. Письмо помечено вчерашним числом. Не думая ни о чем, он стал читать письмо и когда дочитал, то радостно вскрикнул: «Наконец-то!»

Трамбецкий положил письмо обратно и поспешно вышел из квартиры.

«Верно, прислуга ушла в лавочку, а шаги мне почудились. В эти дни мне все чудится!»

Он надел пальто, припер двери, отыскал дворника и сказал, что квартира полковника отперта и там никого нет. Дворник бросился на парадную лестницу, а Трамбецкий, встретив извозчика, приказал как можно скорее ехать на Финляндскую железную дорогу.

Радость, что наконец он нашел сына, охватила все его существо.

— Кто знает дачу Леонтьева? — крикнул он извозчикам, стоявшим около Выборгского вокзала.

Оказалось, что все фурманы[19] знают эту дачу. Там живет богатая русская барыня из Петербурга, объяснили ему кое-как по-русски.

Он выбрал извозчика получше и просил ехать скорей. За ценой он не постоит. Быстро покатили дрожки по берегу Финского залива. Трамбецкий рассеянно глядел на чудные виды, открывавшиеся перед ним, то и дело спрашивал, скоро ли дача. Фурман в ответ слегка стегал пару рыжих бойких лошадок и показывал кнутом вперед, но впереди, кроме густого леса, ничего не было видно. Наконец, через час езды, с пригорка открылась красивая дача, приютившаяся на самом берегу залива в сосновой роще.

— Это она? — в волнении спросил Трамбецкий.

Чухонец молча кивнул головой.

— Скорей, ради бога скорей! — умолял Трамбецкий в неописанном волнении.

Валентина, конечно, и не ожидала, какого нежданного гостя посылает ей судьба. Благодаря Евгению Николаевичу Никольскому, изредка навещавшему ее в прелестном уголке в те дни, когда Валентина не ожидала Леонтьева, она совсем успокоилась, и мысль о муже мало-помалу перестала ее пугать, тем более что Евгений Николаевич уверял ее, что за мужем следят и, в случае чего, ему же будет худо. Еще на прошлой неделе был Никольский и снова настойчиво требовал исполнения ее обещаний. Кажется, она ли не свято исполнила свои условия, но он все-таки полушутя-полусерьезно находил, что с ее стороны договор не выполнен, а она, что могла она отвечать, «кроткая малютка», на требования красивого молодого человека, который к тому же так же легко мог бросить ее снова в объятия мужа, как легко избавил ее от них. Он постоянно напоминал ей об этом и понемногу забирал ее в руки.