Сделав новую паузу, чтобы перевести дух. Теперь капитану Келлеру предстояло рассказать еще кое-что.

— Вызывает отдельный интерес мотив этого инцидента. Зачем противнику это понадобилось? Группа диверсантов с такой подготовкой является очень ценным активом, который традиционно используется в особых, я бы даже сказал, исключительных случаях. Здесь же бойцы выступили в роли рядовых ликвидаторов. И это противоречит логике, а, значит, есть что-то, что мы не учитываем.

Келлер вытащил из пачки еще один документ и положил его перед генералом.

— Обратите внимание, господин генерал-майор, на эти фото, доставленные авиаразведкой. Здесь и здесь, несомненно, располагались те самые корпусные склады с продовольствием, амуницией и боеприпасами, о которых вы говорили. Получается, диверсанты просто выигрывали время для уничтожения складов. Вот примерно такая картина у меня вырисовывается.

— Плохо, мой мальчик, очень плохо, — нахмурился генерал, похоже имевший виды на эти самые склады. — Я думал воспользоваться запасами продовольствия. В Белостоке у нас это хорошо получилось. Там все оказалось преподнесено, словно на блюдечке — ворота открыты настежь, охраны нет… Что можешь порекомендовать? Говорят, в абвере у тебя это очень хорошо получалось.

Капитан кивнул. Все аналитические выкладки в первом отделе, действительно, снабжались рекомендациями, на которые потом и опиралось руководство при разработке своих действий.

— Если мои выкладки верны [судя по его безапелляционному тону, он был абсолютно уверен именно в этом], то нужно как можно скорее продолжить наступление в этом направлении. После уничтожения складом Слобожаны, как важный опорный пункт, теряют свое значение. Русское командование, наверняка, уже приняло решение вывести оттуда войска. Отдельно посоветовал бы, вызвать одну из егерских групп, например, под командованием майора Дитриха Вайса. Она как раз дислоцируется в Познани, совсем недалеко. Подразделение себя хорошо показало еще в Испании, потом во Франции в действиях против иррегулярных формирований противника. Полностью состоит из бывших егерей охотничьих хозяйств с военным опытом. Многие имеют спортивные разряды. Вдобавок, сам майор Вайс большой ценитель нетривиальных задач. Уверен, его сразу же заинтересует этот случай.

У генерала под рукой уже оказалась небольшая записная книжка, в которой он что-то чиркнул карандашом. Похоже, заинтересовался, но сначала проверит этого майора и его группу по своим армейским каналам. После, может что-то и решит.

— Хорошая работа, мой мальчик, — генерал с отеческой улыбкой посмотрел на офицера. — Рад, что не ошибся в тебе. Отличный анализ ситуации. Твои выводы точны, выдержаны.

Первая неделя июля катилась к закату. Обстановка на советско-германском фронте продолжала ухудшаться катастрофическими темпами. После краткосрочного, но ожесточенного сражения пал Минск, столица Советской Белоруссии. Немецкие силы группы армий Центр начали развивать наступление на Смоленск, вводя в бой все новые и новые механизированные соединения.

Стремясь не дать развить германским войсках свой успех, советское командование 10–11 июля готовилось нанести очередной контрудар. В направлении Лепеля должны были ударить силы двух механизированных корпусов и 20-ой танковой армии, имевших в своем распоряжении более 900 танков, преимущественно устаревших типов. Для этого на станцию Котельники, место сбора, в срочном порядке стягивались все боеспособные соединения, в том числе и 101-ый пехотный полк под командованием полковника Захарова.

Вдали за спиной снова что-то взорвалось. Растянувшаяся по лесной дороге колонна продолжала идти вперед. Никто не обернулся, ни ухом не повел. Привыкли уже к взрывам, если к ним можно привыкнуть. С самого утра вышагивали под этот жуткий аккомпанемент.

— Товарищ полковник, — рядом с Захаровым откуда ни возьмись появился сержант Биктяков. Мордатый ординарец, шедший рядом, от неожиданности вздрогнул всем телом и побледнел, словно что-то страшное увидел. — Пора ваше колено мазью помазать.

Командир, уже начавший ощутимо прихрамывать, с благодарностью кивнул. Этой мазью, приготовленной сержантом, он теперь только и спасался. Не знал, что и было бы, если бы не она. Точно его бы уже пришлось на носилках нести, как тяжелораненых.

— Скоро уж молодым козликом бегать буду с твоей мазью, — все-таки поворчал он для порядка, присаживаясь на подходящий пенек. Заодно и дух переведет, а потом снова в путь. — Давай, мажь.

Сел, а сам в этот момент наблюдал за сержантом, с фигурой которого в последнее время в полку едва ли не все не все странности были связаны. Куда ни ткнешься, ни посмотришь, там обязательно его уши торчат. Прямо в каждой бочке затычка. Главное, ведь по его виду ничего такого не скажешь. Совершенно обычный деревенский парень, каких в полку, да и во всей армии, хоть пруд пруди. Но, если присмотреться получше, то буквально из всех щелей начинают лезть всякие непонятности.

— Все, товарищ полковник, — Биктяков уже все сделал. Наложил на колено новую повязку, пропитанную своей мазью. Хитрым узелком завязал, чтобы не сползала во время ходьбы. — Теперь до вечера нельзя трогать.

Кивнув Захаров, вытянул ногу. Как и всегда после такой процедуры, застарелая боль от плохо залеченного ранения на некоторое время ушла. Сустав сгибался и разгибался без хруста и боли. Теперь можно и в путь.

— Спасибо, сер…

Он хотел поблагодарить, но сержанта уже и след простыл. Всегда он так: и появлялся внезапно, и уходил так же.

— Ушел? — подал голос ординарец, до этого где-то прятавшийся. Каждый раз так выходило: сержант появляется, рядовой Вихров исчезает.

— Ушел, ушел, — Захаров уже был на ногах, закидывая на плечо сидор и автомат. — Гриш, ты чего, не ладишь что ли с ним?

Боец чуть замялся, но потом все же ответил.

— Смешно сказать, товарищ полковник, но боязно рядом с ним как-то. Головой понимаю, что глупость все это, а все внутри все равно что-то есть.

Воспринималось это, и правда, довольно смешно. Здоровый детина под два метра ростом, увешанный оружием, как новогодняя елка игрушками, вдруг заявляет, что чего-то боится. Только Захаров на это даже бровью не повел, не то что улыбнуться. Ведь, стыдно признаться, но и он нечто похожее испытывал рядом с этим сержантом. Он, участник трех войн, не боявшийся ни черта, ни бога, чувствовал, что ему не по себе. Как такое возможно? Почему?

— Вроде посмотрит только, а уже поджилки трясутся, — ординарец с таким искренним удивлением и растерянностью смотрел на своего командира, что тому стало его жалко. — И не пойму, как у него так выходит. Я на медведя ходил с одной рогатиной, а тут…

Из-за начатого разговора, как некстати, кое-что вспомнил и сам полковник. Еще утром во время погрузки раненных на подводы сержант Биктяков, наблюдавший за всем этим, возьми и брякни, что всем неходячим нужно дать оружие и оставить их в городе. Мол, судьба каждого воина умереть в бою, забрав с собой, как можно больше врагов, и такой смерти можно лишь позавидовать. Причем говорил это таким уверенным серьезным тоном, что у полковника начинали волосы шевелиться.

— Гм, — погрузившись в свои мысли, Захаров механически переставлял ноги. — Надо же, так сказать… Настоящий воин рад смерти… Откуда только он это все берет…

От этого всего, размышлял полковник, попахивало каким-то религиозным фатализмом, верой в предрешенность судьбы и своего жизненного пути. Биктяков, судя по всему, нисколько не сомневался, что поступать так совершенно правильно. При словах о милосердии у него появлялся такой взгляд, что полковник сразу же закрывал свой рот.

— Хотя… А если прижмет? Если немец так обложит, что с раненными никак?

Будучи опытным командиром, Захаров не мог не признать, что некоторое рациональное зерно в словах сержанта все же было. Настоящая суровая правда войны.

— Что же ты за кадр такой? По возрасту пацан, а по делам и за старика сойдешь, — вздыхал полковник, запутавшись окончательно. — Черт, такое чувство, что воевал и поболе моего…