«В том, что ты только что сказал, так много неправильного». Я качаю головой. «Во-первых, я имел в виду два, как две тысячи. Это было бы больше, чем я бы потратил на… что угодно. А во-вторых, ты не соревнуешься с моим покойным отцом».

«Во-первых, — его тон насмешливый. — Я, вероятно, потрачу сегодня две тысячи. А во-вторых, твой отец все еще впереди меня с оплатой обучения, которую он оплатил. Но я скоро это выровняю».

«Я даже не знаю, что тебе сказать».

Рука Дома сжимает мою. «Ты мог бы просто сказать спасибо, муж. Как насчет еще одного потрясающего минета, муж?»

«Доминик!» — прошипела я, заметив приближающуюся к нам его маму.

Он смеется. «Ты чертовски милый».

Мое лицо кривится, когда я пытаюсь решить, хочу ли я, чтобы Дом считал меня милой.

«Мои любимые молодожены». Биби приветствует нас с распростертыми объятиями, ожидая их.

Желая избавиться от неловкости, я делаю шаг вперед и обнимаю Дом первым. «Приятно снова тебя видеть».

Она отстраняется и хватает меня за плечи. «О, посмотри, какой ты милый!»

Доминик фыркает, но я его игнорирую.

Я не осознавала, насколько обширным будет этот рынок, но Доминик сказал мне, что это будет на открытом воздухе и что нужно одеться потеплее. Так я и сделала, надев темные эластичные джинсы, заправленные в кожаные ботинки, свитер под коричневым бушлатом и ярко-белую вязаную шапку, которая сочетается с моими варежками.

Биби делает движение, чтобы обнять Доминика, и я немного таю, наблюдая, как он наклоняется, чтобы крепко обнять свою мать.

Он в своем обычном черном, длинное черное шерстяное пальто — его единственная уступка холодному декабрьскому воздуху. Его татуировки на руке и шее — единственные, что видны, и они играют на фоне его красивых голубых радужных оболочек.

Я уже знаю, что каждая женщина здесь будет пялиться на него. Показательный пример: мимо проходит высокая красотка, рядом с ней мужчина, но ее глаза устремлены на Доминика. И мне хочется задушить ее ее же шарфом.

Глубокий вдох, Вэл.

Не могу поверить, что уже половина декабря. Кажется, моя жизнь перевернулась с ног на голову только вчера, но прошли уже недели.

Я не думаю, что я полностью простила Доминика, и, вероятно, я еще некоторое время буду испытывать неуверенность по отношению к нему. Но я провела с ним достаточно времени, чтобы понять, что тот мужчина, которого я встретила в аэропорту, тот, с которым я переписывалась больше месяца, тот, кто заставил меня чувствовать себя хорошо… Это он. Он тот самый мужчина, которого я думала, что знаю. Я просто не знала всего.

«Ну что ж, пойдем, принесем твоей жене чего-нибудь выпить. А потом мы сможем заняться шопингом», — бросает Биби через плечо, направляясь по гравийному проходу.

«Ты слышала, что сказала леди?» Дом кладет руку мне на спину, и мы следуем за ней.

Рынок занимает большое открытое пространство, которое должно быть чем-то вроде парка, так как мы находимся недалеко от озера. Но по ощущениям он размером с городской квартал, и здесь так много людей, что я бы сказал, что он переполнен. Очереди у всех продуктовых лавок, толпы перед торговыми лавками, люди стоят плечом к плечу вдоль окраин, потягивая дымящиеся напитки.

Такое ощущение, что людей слишком много.

Я дергаю Дома за куртку, заставляя его наклониться, чтобы услышать меня.

«Здесь безопасно находиться?» — спрашиваю я. «С теми, кто там есть?»

Я не знаю подробностей о том, кто убивает людей Доминика. И, честно говоря, я не хочу знать. Но каждую ночь после той рождественской вечеринки и потрясающего секса с Домом в спортзале я ложусь спать одна, потому что он допоздна не ложится спать, выискивая виновных. Обычно я немного просыпаюсь, когда он приходит в постель посреди ночи и накрывает меня собой, но когда утром звонит мой будильник, его снова нет.

Я была удивлена, когда он пришел домой сегодня вечером и сказал мне, что мы идем гулять. И теперь, когда я смотрю на эти толпы, я еще больше удивлена.

Дом скользит рукой по моей спине и по моим плечам. «Я знаю, что здесь много людей. Но сотня из них — мои».

«Сто?»

Он кивает. «Половина из них по периметру, а половина идет сквозь толпу».

Мне хочется спросить его, знают ли они, кого ищут. Но я не знаю.

* * *

Я качаю головой. «Я не могу съесть ни кусочка».

Биби смеется. «Ладно, отлично. Мы просто встанем в очередь и встретимся здесь».

Она указывает на палатку с крендельками, расположенную в нескольких палатках дальше, и вместе с одной из тетушек Дома направляется туда.

Среди пончиков, глинтвейна, сосисок, штоллена и горячего шоколада я не знаю, куда эта маленькая женщина собирается положить еще один кусочек.

Стойка с ярко расписанными деревянными мисками находится прямо по другую сторону прохода, поэтому я подхожу к ней, ожидая, пока дамы получат свою еду.

Цвета на всех предметах потрясающие, но мои пальцы скользят по поверхности одной чаши, которая расписана так, что выглядит как переплетенные витражные звезды.

Я беру его в руки, медленно поворачиваю, впитывая оттенки синего и золотого.

Мне совершенно не нужна эта расписанная вручную сервировочная миска, но я все равно переворачиваю ее, чтобы посмотреть цену, указанную на наклейке снизу.

Я уже почти отдал его обратно, так как цена была выше, чем я обычно мог себе позволить потратить на что-то подобное, но потом вспомнил о восьмидесяти тысячах долларов, которые только что добавили на мой банковский счет, и решил, к черту все это.

«Мне бы вот это, пожалуйста», — говорю я женщине за витриной, протягивая ей миску и свою дебетовую карту.

Доминик оторвался от нас некоторое время назад, чтобы побродить с одним из своих дядей. Он не объяснил, почему они не могли просто пойти с нами, но потребность его мамы останавливаться и рассматривать каждую игрушку, вероятно, имела к этому какое-то отношение.

Женщина заворачивает миску в коричневую бумагу, затем кладет ее в простой белый пакет.

Я благодарю ее и кладу визитку обратно в кошелек, затем беру сумку в одну руку, а кошелек — в другую.

Сначала мои ноги поворачивают меня не в ту сторону, и я замечаю это только тогда, когда не вижу стенд с крендельками, поэтому я останавливаюсь и поворачиваюсь в другую сторону. За исключением того момента, когда я замечаю крендельки, я не вижу Биби.

Извиняюсь, когда натыкаюсь на кого-то, прохожу мимо стенда. Но их там нет.

Я разворачиваюсь.

Может быть, они пошли искать меня.

Но я не видел, чтобы они шли сюда.

Я делаю несколько шагов.

А что, если я пойду не в ту сторону?

Я останавливаюсь.

Они не ушли.

Я снова говорю это себе.

Они не ушли.

Я снова оборачиваюсь. Я их не вижу.

Сохраняйте спокойствие. Всё в порядке.

Отвернувшись от киоска с крендельками, я начинаю идти.

Рынок не так уж велик.

Они не могли уйти далеко.

Доминик где-то здесь.

У Доминика здесь сотня человек.

Только я никого не узнаю.

Я стараюсь идти быстрее, но все равно очень много народу.

Дышать.

Я снова останавливаюсь, и кто-то сзади врезается в меня.

«Извините», — бормочу я, открывая свою маленькую сумочку.

Я просто напишу Дому, попрошу его найти меня.

Но я не вижу своего телефона.

Я сдергиваю варежки и засовываю их под мышку. Голыми руками я роюсь в содержимом сумочки, но уже вижу, что телефона там нет.

Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить, где я его оставил. Затем я вспоминаю, как Доминик вынул его из моей руки, когда я смотрел на деньги, которые он послал.

У меня нет телефона.

Я живу отдельно, и у меня нет телефона.

Паника прорывается сквозь мою хрупкую защиту, и я снова оборачиваюсь.

Где все?

Изгибая тело, я пробираюсь сквозь толпу людей, пока не добираюсь до одного из перекрестков, где тропинки рождественского веселья расходятся во всех четырех направлениях.