Сокол смотрит на меня пристально, так, как может только он. И мне кажется, что он одним взглядом из людей может вынуть то, что ему нужно.

— В душу лезть не буду, — отворачивается и снова смотрит на дорогу, — Но если когда-нибудь, за стаканчиком хорошего вискаря захочешь поговорить, я готов.

Ничего не отвечаю ему. И сейчас молчание лучшее, чем что-либо.

Сокол высаживает меня на повороте. Не стоит ему светить ни себя, ни тачку. Дальше я пойду пешком, тем более, что вечереет уже рано и солнце садится за горизонт.

— Буду ждать тебя за поворотом, — хлопает меня по спине.

Через пост охраны прохожу спокойно. Я же вроде как домой иду. Хотя после всех событий, что в нем произошли, хочется спалить этот дом к чертям собачьим.

Внутри тихо. Райского еще нет дома и мне это на руку. Я заберу договор и тогда начну играть в открытую.

Поднимаюсь к нему в кабинет и прямиком, не теряя времени, подхожу к сейфу. Набираю заветную комбинацию и открываю металлическую дверцу. Достаю все бумаги, которые в нем лежат и нахожу то, зачем пришел.

Но мое внимание привлекает еще одна папка с какими-то бумагами и фотографиями. И когда я мельком пробегаюсь взглядом по ее содержимому, у меня чуть ли глаза на лоб не лезут.

Помимо имен всех своих партнеров по бизнесу, в том числе и уже почивших от моей руки, внутри находится компромат на каждого из этих людей. И это лучшее из того, что попало мне в руки. Это просто бинго!

— То, что ты мне сейчас показал, это бомба замедленного действия, Богдан!

Платов был не просто доволен, он сиял. Компромат на самых мерзких уродов города, включая самого Райского, давал возможность прикрыть все эти лавочки в один момент и достойно уйти на пенсию. Хотя это чисто формально. Такие люди, как Николай Иванович, не смогут и дня прожить без своей любимой работы.

— Я предпочитаю не ждать. Он где-то держит Иру с Катей, и мне необходимо, как можно быстрее их найти!

Никто не представляет, что сейчас творится у меня внутри. Мне хочется крушить все вокруг от злости, ненависти и этой долбаной неизвестности. Я никогда и никого так сильно ненавидел, как своего отца, которым, по сути, он не был мне ни единого дня.

— Ты подумал над моими словами? Мы можем засадить его за решетку очень надолго, Богдан. И всех остальных тоже. Пока это все на уровне нас, но в любой момент могу это сделать и тогда…

— Нет! — не даю ему договорить, — Это слишком мягкий для него приговор! Он не достоин просто гнить в тюрьме. Он не только мне жизнь покалечил, понимаете? Ире, Кате, которую он родителей лишил, другим девушкам, которых он пользовал, продавал и убивал! А их родители тоже согласятся с вами, как думаете? Чего им больше захочется? Видеть его за решеткой или в могиле?

— Иногда, жизнь за решеткой более суровое наказание, чем просто смерть.

— А она не станет для него простой!

— Богдан, не бери грех на душу! Тебе с этим жить потом!

— Он убил мою мать! — ору в ответ, еде сдерживаюсь, — Я с ЭТИМ живу всю жизнь, как вам?!

Воцаряется минутная тишина. В воздухе столько напряжения, что можно подпитываться электричеством.

— Я понимаю тебя, сынок. Но поверь, когда все закончится, ты будешь жалеть об этом. Ты изменился, Богдан, очень. И это благодаря любви. Как думаешь, твоей Ире понравится это?

Ира. Вспоминаю ее слова и условие, которое она мне поставила. Никакой мести! Но то, с чем мне сейчас приходится бороться внутри себя, невозможно выжечь даже коленным железом. Но и Ириску свою потерять я не могу.

— Буду действовать по ситуации, — отвечаю я и выхожу из дома Платова.

***

— Это его последнее дело! Больше не будет, хватит! Парню надо дать жить нормальной жизнью! — Платов разворачивается к Соколу, — Пригляди за ним.

— У таких как мы, давно уже нет понятия нормальная жизнь. Но вы правы, каждому надо давать шанс, чтобы попробовать.

— Ты видел ее? — в глазах Николая Ивановича явный интерес.

— Видел, — отвечает Сокол, — Красивая, даже очень! А главное, они с ним похожи. Если бы видели, как она его в один момент к ногтю прижала! Хищница, под стать зверю!

— И ему это нравится? — вскидывает брови Платов, — Его это так зацепило?

Сокол довольно улыбается и даже тихонько посмеивается.

— Не-а! Не поверите! От нее конфетами пахнет!

Глаза, немало повидавшего на своем веку мужчины, расширяются от услышанного. Он проводит рукой по волосам и громко выдыхает.

— Животные…Ни дать, ни взять…

***

Дверь тихо открывается, и я чуть ли не подскакиваю на кровати. Катюша все еще спит. Она снова горячая и у меня уже начинается паника.

— Вызови врача, урод! — шиплю на стоящего перед собой Томаша, — Ей плохо, у нее жар!

— Никакого врача не будет. Нашла дурака. Чтобы он помог тебе сбежать или передать весточку на волю? Нет, вы останетесь здесь и точка. Хватит и того, что я выделил вам комнату с нормальной кроватью.

У меня внутри все кипит. Как же я всех их ненавижу! Если с Катей что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

— Привези хотя бы лекарства! Сам! — сверлю его взглядом, — Или тебе нужен труп маленького ребенка для коллекции?!

— Следи за своим языком! На мне, в отличие от твоего хахаля, ни одного трупа нет! В этом я чист и совесть меня не мучает. Я не убийца!

— Тогда привези лекарства!

Томаш разворачивается и уходит, снова запирая нас на ключ. И теперь я понимаю, что творится в душе Богдана. Только сейчас мне стало ясно, каково это. Испытывать злость, гнев, чувство мести от безысходности. И пока я еще сдерживаюсь, чтобы не расцарапать наглую чешскую рожу. Но если с Катюшей что-то случится, я даю слово, что сама лично устрою этому уроду ад на земле.

Снова мочу оторванный кусочек ткани и обтираю Катю. Она ежится от ощущений и прижимается ко мне, крепко обнимая своего плюшевого медведя.  К ни го ед . нет

В бреду что-то говорит, но я не могу разобрать ни слова. То ли зовет кого-то, то ли просто бормочет несвязные слова. Но тут я четко слышу слово “мама” и меня прошибает, словно через тело пустили разряд в 220 вольт.

Глажу ее по спине, целую в сладкую макушку и сердце готово выскочить из груди от эмоций.

— Мама…мамочка…Ты же не уйдешь? — бормочет Катя и тянет свои ручки к моему лицу, которое уже все мокрое от слез.

— Нет, доченька, не уйду. Никогда, слышишь? Я тебя не брошу, и все будет хорошо.

Я стала слишком сентиментальна, и в то же время жестока. Жестока по отношению к таким, как все эти люди, принесшие в наши жизни лишь беды и горе.

Они лишили Богдана матери и детства, вынудив тем самым, стать таким, какой он сейчас. Катю оставили сиротой в пять лет, не дав познать настоящей родительской любви и ласки. А меня лишили веры. Веры в людей, разбудив во мне самые страшные грехи.

И если я под сердцем ношу ребенка, то он потенциально, но тоже сейчас в опасности. А этого я не прощу никому, даже самой себе.

Резкий приступ тошноты заставляет бежать в туалет. Меня выворачивает наизнанку, до боли в животе и я очень хочу пить. Но нам даже воды не оставили.

Открываю кран, умываю лицо холодной водой, чувствую небольшое облегчение. Я теперь практически не сомневаюсь, что беременна, и в данной ситуации меня это пугает. Ребенку надо есть и пить, а я тут, вместе с Катюшей, которая вообще лежит с температурой, словно тряпочка.

Набираю в ладони воды и жадно пью. Сразу становится легче. Знаю, что больным нужно больше жидкости и, разбудив Катю, помогаю ей дойти до раковины. Пою ее со своих рук и умываю прохладной водой.

— Ира, а когда Богдан придет? Мне плохо, очень плохо, — шепчет она.

— Скоро, моя хорошая, скоро!

Снова укладываю Катю в кровать и она тут же проваливается в сон. Сейчас мне хочется прирезать кого-нибудь, правда. Сколько нас будут еще здесь держать? Кате все хуже становится, а я ничем не могу ей помочь и от этого всего начинаю тихонько звереть.