Из прохода между стеллажами как раз вышла довольная дамочка с плюшевым задом в подмышке, а следом моя Оля, бальзам для глаз. Не устану повторять, как я обожаю ее и все связанное с ней, без задних мыслей дам в морду тому, кто назовет ее несовершенной — если у кого-то проблемы со зрением, магазин очков через дорогу, ничем не могу помочь! Я чуть вытянул шею из толпы, жутко хотел увидеть ее впервые за пару дней, и аж испугался, вся красота потускнела, причем буквально, будто свет неудачно лег, но как бы не так! Можно свалить все на плохой шампунь, мол, это только волосы цвета крем-брюле, такие же вкусно-пахнущие, не блестят, но тут и кожа сероватая, сухая, даже шелушится, а в мешки под глазами хоть муку на зиму складывай. Меня не проведешь, я умею смотреть сквозь эти косметики в самую суть.
Что-что, а глаза и голос ни в жизни не скроешь, особенно от любимого человека и если ты не актер уровня Аль Пачино[4]. Вот нет того огонька, вечного живого блеска, а без него глаза еще серее, будто покрытые мутной болотной пленкой. И обычно это я тарахчу без умолку, признаю, но сейчас каждый звук вылетал в раза три быстрее, как если бы она спешила закончить фразу и вернуться в мысленный омут печали. В лучшие времена она много смеялась и говорила звонким, но глубоким, где-то даже музыкальным, с нежными переливами голоском, не человек, а ходячая гамма до-мажор — кстати, пением она могла очаровывать не хуже каких-нибудь мифических бестий, я помню наши уютные вечера с гитарой, соседи тоже! Ей удалось убедить разве что клиентку, но если знаешь человека, то давно вывел себе представление о нем, эдакую формулу, по которой все работает.
А походка — это вообще ни в какие ворота! От грациозности ни следа, выветрилась, как вино, а я мог часами наблюдать, как она порхает между стеллажами, каждое движение от широких бедер до кончиков пальцев легкое, плавное, спокойное, в ритме самой Вселенной. И вот она за несколько секунд дошла до кассы, щелкнула кнопкой аппарата, вытянула ящичек и отсчитала сдачу — все быстро, нестройно, беспокойно, плечи сведены, а руки прижаты, будто воздух давил на нее со всех сторон. Еще я видел эти страшные расчесы в виде красных пятен и багровых полос, сама не замечала, как ногти, пусть и недлинные, тянулись к коже. Я ругал ее за такое — нервы не нервы, а привычка все-таки гадская, в прямом смысле вредная, а я никому не позволю вредить моей Оле, даже самой Оле.
Первое правило партизана — не терять голову от девушек, а то есть шанс потерять ее в прямом смысле, потому как не успел я опомниться, а она уже тараном шла на меня. Я думал все, пора хоронить маскировку, а то потом хуже будет, но каким-то чудом Оля ушла в сторону, чтоб посмотреть на потоки рек за стеклом. Очень уж она любила это дело и в дождь могла часами меланхолично стоять у окна, сразу видно тонкую натуру. Я решил не испытывать удачу на прочность, расталкивал всех, шептал что-то бессвязное, а лицо такое, будто живот скрутило и каждая секунда может стать фатальной для всех нас. Действие по всем законам физики оказывало противодействие, то бишь толчки в ребра, отдавленные ноги и недовольные цоки, но это пустяки, главное, отпочковаться и рвануться по первому проходу, а там налево и в дальний угол магазинчика. Не знаю, заметила ли она мою трусливую спину, сердце почуяло или мокрые кроссовки чвякали на всю округу, но за мной застучали шаги, громкие, уверенные, как в ужастике, я знатно пропотелся от страха и уже готовился к плахе.
Первый раз в жизни ребенок сделал что-то хорошее для меня, загородил Оле путь и закидал ее кучей вопросов — фух, а то был бы пойман с поличным, будто на мне маячок размером с Австралию висел! Мы стояли по разные стороны стеллажа, по сути, в метре друг от друга, и как хорошо, что между игрушками не было дыр. Ситуация все равно неприятная, дальше в проходе две мамочки бессовестно оборвали путь к отступлению, еще и единственный, додумались же впереться с колясками в магазин. Протискиваться между ними, заглядывать за угол и бежать сломя голову — все это привлечет внимание, а то и сдаст с потрохами, вместо того я усердно делал вид, мол, выбираю плюшевого медведя, прямо-таки рассматриваю каждый шовчик. Отставить панику — Оля выслушивала пожелания девчонки с мамочкой, предлагала варианты, колясочные болтали о своем материнско-бытовом, за ними еще и громко смеялись дети, заглушали все и вся, а я в засаде, тихий, как мышь, до меня никому нет дела.
Я удивляюсь, как Оля терпит это, у писклявой девчонки на редкость вредный характер, даже по меркам детей — размер, мол, не тот, цвет тоже, такой медведь яркий, а этот блеклый, один плохо пах, другой слишком твердый, и в таком духе. Мой мозг сразу встал в защитную стойку, в смысле отключился от этого фонового шума, и внутреннее радио настроилось на мамашинскую волну, поначалу там тоже чушь о подгузниках играла, но вдруг наклюнулось что-то интересненькое.
— И как там твой сейчас?
— Да как-как — ужасно спит, поганец! Прибегает к нам в спальню посреди ночи. А позавчера кричал от страха, всех соседей разбудил! Мы так испугались, думали, маньяк этот в дом пробрался. Джек чуть ли не с кочергой наготове в комнату забежал… А Дэнни, знаешь что? Начал мямлить про ветки за окном, будто бы они заползали внутрь, а под кроватью слышал шуршание (тут, может, и правда: крысы в подвале развелись). И это после того, как мы и так разрешили ему не гасить ночную лампу. Я ему задала тогда, ох задала! Он думает, это шуточки такие и мы будем это терпеть? Ничего-ничего, ремень отлично лечит всю эту детскую глупость — как миленький спит уже две ночи подряд. И без света — нечего палить электричество! А если не поможет и все это продолжится, то уж и не знаю, поведу его к врачу, что ли. Должен же кто-то заниматься такими вот странностями.
— Ты бы помягче с ним: это у них по всему миру эпидемия. А все из-за глупых фильмов, сначала чудовищ и крови насмотрятся, а потом заснуть не могут — я считаю, это вообще нужно запретить снимать! А сейчас еще такое происходит в городе, что никаких жутких фильмов не захочется и в помине… Фрэнк тоже ругал моего за чрезмерное воображение, долго беседовал, пытался успокоить, убедить, но все без толку. Так вот я придумала кое-что, я ж тебя за этим и позвала… Купила я, значит, своему плюшевую игрушку, вот смотри, точно такого же медведя, самого простого, на пробу, так сказать. Сейчас дети с ума сходят по ним, вот я и сказала, что он защитит его от всех монстров. И что ты думаешь — как рукой сняло! Конечно, спать с игрушкой для тринадцати лет — это стыдно, но лучше, чем с родителями, а потом и сам поймет, что взрослый уже и перестанет. А твоему десять, вообще в самый раз.
— Думаешь, поможет? У нас сейчас нет лишних денег на безделушки…
— Дорогая Клара, я тебе когда-нибудь что-нибудь плохое советовала? Нет. Вот и не сомневайся во мне, пожалуйста. Еще спасибо скажешь за такую дешевую наводку, а то на психолога потратишься в десять раз больше и не факт, что с пользой.
Да-да, именно так, наши игрушки лечат детей от ночных кошмаров, писания в кровать, заиканий и простудных болячек, прямо-таки от всего и сразу. Шутки шутками, а я всерьез уставился на плюшевую изгородь, взгляд скакал от одних пластиковых глаз-бусинок к другим — папа Тед, ты что, охраняешь сны от чудовищ, или ты, мама Бетти, волшебная медведица?
И все равно что-то непонятное… Я имею в виду, Мудрый Филин так трясся, когда я проучил… Богатую Выскочку (много чести, но буду звать ее так), а потом наказал продать игрушку этому Фирдану, аж убеждал в важности назначенной миссии. На секунду в голове зажужжал рой подозрений, он откуда-то знал имя и адрес, что уже намекает на странные наклонности, так еще и что у его сына нет игрушек. На фоне сплетен про городского маньяка и кучи объявлений о пропажах можно представить, будто один создает спрос на игрушки, а другой — предложение, неплохая бизнес-схема, все в плюсе. Может, так Мудрый Филин помечает своих жертв, а по ночам выходит на охоту, хищная птица же… Какая же отборная бредятина плавает мысленном супе иногда, высший сорт!
