За все время работы в кафе я еще не наблюдал столь уникальной картины, а именно огромного числа посетителей, занявших каждый столик — возможно, ввиду грядущего Дня детей. В большинстве случаев с чадами проводили время матеря, пока у их мужей выдавались более важные дела, чем пустая трата будня. Однако после того, как впервые за двадцать пять лет я вспомнил о своем отце, мироздание в одно мгновение перевернулось с ног на голову. Моему удивлению не было предела, когда все — подчеркиваю все! — мягкие диваны были заняты мужчинами с сыновьями самых разных возрастов вплоть до позднего подросткового. Неудивительно, сложись у прохожих впечатление, что кафе принимает исключительно мужчин, а девушкам и женщинам вход сюда воспрещен. В своей фантасмагоричности это походило на горькое издевательство со стороны судьбы.
На долгое время я застыл, парализованный абсурдом происходящего, и безмерно радовался столь ненавистному костюму белки — он скрывал все краски и тона онемевшего лица. Округлая рыжая голова изнутри была устлана мелкой сеткой, которая прятала мой вид и вместе с тем позволяла видеть окружение. Не передать, в какой транс в какое беспамятство мне довелось впасть, когда каждый столик поместился в одном из десятков квадратов этой сетки, и мой рассеянный взор улавливал все изображения одновременно. Воздух переполняли звуки (и даже нечто похожее на запахи) детства: та самая легкая, пустая, но теплая и ценная болтовня об оценках, книгах, фильмах, планах на летний отпуск и ближайшее будущее, обещаниях научить домашним делам, какие должен уметь каждый мужчина и, разумеется, об отношениях с противоположным полом — как мужчины с мужчиной…
Несмотря на прохладу утра, меня окатила волна нездорового жара. Вместе с тем во мне закипало чувство, какому трудно дать четкое название, чувство, совмещающее страх, отчаяние, гнев и зависть. Я был единственным человеком, находящимся в кафе без отца.
К моему великому счастью, бурный поток заказов нахлынул подобно струе холодного душа, смыв все глупые мысли и переживания. Следующие несколько часов прошли в обыденной суете: заказы, приготовление, столик, и все это повторялось мучительной петлей час за часом, день изо дня, из года в год. Разумеется, в одиночку я чисто физически подолгу справлялся со всем этим, а порой путал столики или забывал приложить трубочки. Лишь к полудню я, задыхаясь от перебежек в душном костюме, наконец обрушился на стул позади барной стойки и на пару минут скрыл себя от чужих глаз. Беличья голова вместе с моей опустилась на столешницу, а мысли заструились, сменяясь одна другой в считанные секунды, как вспышки искр.
Погрузившись в грезы, я представлял себя на месте этих юнцов, многие из которых не осознавали своего счастья, принимая все это как данное. Я же просто мечтал провести день, какой мы проводили с отцом в детстве, обнять его — того человека, а не тем, кем он стал в один злосчастный миг памяти… «Так-так, что на этот раз будешь? Снова клубничное?», точно так бы сказал он. «Нет, надоело. Можно мне крем-брюле?», странным образом отвечал я. В то время я обожал клубничный вкус, считая, что клубника и молоко созданы друг для друга, как звезды для небосвода. Теперь же на дух не перевариваю любое мороженое.
Вдруг на барную стойку упали тяжелые руки, зашелестев страницами меню, застучали пальцами. «Так, а кто… у кого бы… Есть тут кто живой?». Я вскочил со стула и звучно задел теменем всю конструкцию моей древесной крепости. Клиенты попятились в страхе и от стука и, к тому же, оттого, что в их сторону смотрела замершая, выпрыгнувшая, как черт из табакерки, белка со скошенной набок головой. Пару мгновений я недоумевал, как мог спутать мысли с реальностью, но затем быстро поправил голову и поприветствовал их.
— Нам, пожалуйста одно крем-брюле мороженое и два молочных коктейля — ванильный и шоколадный. Хоть разик попробую, что за напитки такие. Так-так, — он открыл кошелек и задумчиво осмотрел купюры, — а с сотни сдача будет?
Так вот в чем причина моего замешательства: голос в страшной степени походил на голос моего отца в те его молодые годы, хотя, быть может, это память нахально сглаживает отличия. Что удивительно, ни внешности мужчины, ни мальчика лет пяти-шести, что стоял рядом и смотрел на меня несколько испуганными глазами, я ничуть не запомнил. Мое внимание заострилось на двух других, казалось бы, маловажных вещах: портмоне в одной руке мужчины и широкой дорожной сумке в другой. В раскрытом портмоне, точно дьявольски подмигнув, блеснула пропускная карта, на которой, кроме имени и должности, виднелся знакомый знак… А когда они рассчитались и направились к столику, я жадно осмотрел и ту широкую сумку, а вернее, ее содержимое — однотонную синюю униформу и цветастую кепку «Тедди’с Хоум». И тогда детали этой скромной мозаики сложились в одну общую, более ужасающую картину. Вчерашний вечер и этот новый день даже человека, который не верил во влияния на его жизнь извне — каким, к слову, считал себя и я — подтолкнули бы заметить череду странностей. Накануне я обнаружил игрушку отца, а утром в кафе жизнь наглядно показывает мне о возможностях упущенных и позже… предоставляет свежие? Неужто судьба отчетливо велит нам встретиться? Что ж, Бенедикт Савва, я не упущу этого шанса хотя бы для того, чтобы взглянуть на удивленное и, надеюсь, покалеченное малиновым стыдом лицо.
Пока я управлялся с аппаратом, взбивающим молоко, пока наполнял вафельные рожки шариками мороженого, мысли мои витали в далеких глубинах разума. Скроенный наскоро план не отличался хитростью и тем более безопасностью, но в тот сумбурный момент это было лучшее, что я мог предпринять. Я медленно продвигался с подносом между ныне пустующими столиками и нервно кусал губы в своей дурной привычке детства. К этому часу кафе заметно поредело, и все же слева от мужчины с мальчиком сидела (впервые за день) рыжеволосая девушка с молодым человеком, мимолетный любопытный взгляд которой вполне мог уличить меня в незаконности действий.
— Ваш заказ, — начал я намеренно тихо и с дьявольской лаской в голосе, — мороженое и коктейли. И поспешу осчастливить: сегодня вы наш пятидесятый по счету гость, и вам положен свежий вишневый морс за счет заведения.
Основные стаканы и чаши я переставил с подноса, разумеется, в высшей степени аккуратно, а обещанный презент резко наклонил, будто у меня вдруг свело руку в страшной судороге. Когда липкий напиток побежал широким пятном по столу, я тотчас же принялся осыпать их извинениями, весьма скромными, чтобы казус не привлек лишнего внимания, и все клялся принести взамен пару кексов. В то же время я еще раз окинул взглядом зал, убедившись, что меня скрывает колонна по центру, а влюбленная парочка за соседним столиком не замечала никого и ничего вокруг. Как же было стыдно обманывать столь приятных людей, которые вместо негодования, напротив, причем как отец, так и сын, бросились промокать стол салфетками.
Безнадзорная сумка осталась на ближней половине дивана, маня видом заветного портмоне. Несколько мгновений я все же решался на свое безнравственное дело и наконец прижался к столу, упорно предлагая помощь, а сам, как ловкий мошенник — во всяком случае мне так казалось — осмелился запустить руку внутрь. Между тем эти добрые люди вытирали дальние уголки стола и даже приподняли вазочку с декоративными цветами, тщательно промокая под ней, как не справился бы, пожалуй, и я сам.
Во мне кипел поток страха, заставляющий сердце биться не слабее отбойного молотка! Отнюдь непросто было раскрыть портмоне одной рукой, затем двумя-тремя пальцами вытянуть пропуск из прозрачного отсека и бросить вещицу обратно в сумку…
— Это, кажется, мое, — сказал вдруг мужчина холодным тоном, как судья, выписавший смертный приговор отъявленному злодею. Он выхватил портмоне, пересчитал купюры и удивленно вскинул бровью, увидев пропуск в моей застывшей руке — мне почти удалось провернуть свой план.
Воистину смехотворно! Я был пойман, как мелкий карманник, юнец-беспризорник, пытавшийся украсть горсть конфет в магазине. И в которой раз за день я поблагодарил костюм за то, что он скрывал всю уродливую глупость моего лица в тот момент.
