Раздосадованная, я обернулась в рубку, где старший помощник Клеменс уже оттеснил от руля молодцеватого вахтенного — я подумала было, что это капитан, но он козырнул Клеменсу первым, да и слишком молод был для такого высокого чина — и пояснял о том, как управляется «Прогресс», любовно поглаживая рукояти из полированного дерева.

Штурвалов тут, кстати, было целых два: один металлический, с неким прибором в самом центре. Другой — как раз деревянный, резной, почти антикварного вида. По моим представлениям, он сделал бы честь одному из тех кораблей, на которых хаживала в свое время Горбановская!

— Как видите, «Прогресс» оборудован самыми современными приборами, — говорил Клеменс. — Но все равно визуальный обзор является необходимым условием успешной навигации. Именно поэтому капитанская рубка размещена в носу дирижабля и снабжена смотровыми панелями…

— То есть это не стекло? — перебила Горбановская, бесцеремонно постучав по ближайшей к ней прозрачной поверхности.

— О нет, стекла были бы слишком тяжелы, — ответил Клеменс. — Это одна из новейших разработок…

— И вот про эту навигацию, — снова перебила Горбановская. — Сейчас, я посмотрю, туман. Как вы собираетесь выкручиваться, если у вас полет, а погода плохая? Просто так сесть где угодно вы не можете, вам причальная вышка нужна.

— «Прогресс» вполне способен подняться выше облаков и уйти от непогоды. Кроме того, курс корабля постоянно пишется самописцами на специальную магнитную ленту, — старпом указал на коробку какого-то аппарата у одного из окон. — Таким образом, даже в отсутствие видимости мы всегда можем определить наши координаты, восстановив историю поиска. А что касается причальной вышки, ею может служить…

В этот самый момент завопила сирена.

Бывают ли благозвучные сирены? Очевидно, на «Прогрессе», где все дышало роскошью и комфортом (насколько это возможно, когда вам также приходится ограничивать вес), ее изо всех сил попытались сделать таковой. Оставив при этом достаточно громкой, чтобы она все же исполняла свою функцию — то есть поднимала людей по тревоге.

Низкий, навязчивый звон, похожий на бой церковного колокола, почти немедленно начинал отдаваться в зубах.

— Что это? — спросила Горбановская, нахмурясь.

На ее лице было такое выражение, словно она ожидала нападения какого-нибудь облачного кракена и готова была самолично вызвать его на бой.

Клеменс внимательно слушал: считал удары колокола, я так поняла. Вахтенный, которого он до этого отстранил, дернулся, стоя у двери, явно не зная, как поступить: то ли метнуться и занять места по штатному расписанию, то ли ждать сигнала явно старшего по званию.

— Неполадка с второстепенным оборудованием, — наконец произнес старпом. На лице его отразилось облегчение. — Живучести судна угрозы нет, но при наличии безопасной швартовки пассажиров просят немедленно покинуть борт. Пойдемте, господа.

— Ну вот! — проговорила Соляченкова благодушно. — Только подошли к самому интересному! Никифор, пообещайте, что непременно организуете для нас еще одну такую экскурсию.

Орехов озабоченно хмурился.

— Разумеется, Ольга Валерьевна, — проговорил он. — Если позволят обстоятельства. Пока же нам лучше идти за господином Клеменсом.

— Шеф, хотите на руки? — спросила я Мурчалова, открывая пустующую сумку, которая висела у меня на сгибе локтя.

Тот только головой мотнул.

— Оставьте, Анна, в экстренных ситуациях коты бегают быстрее людей. И по ступеням способны спуститься ничуть не хуже.

Может быть, меня подвели прочитанные книги и просмотренные пьесы (в Народном театре любят показывать сцены затопления корабля, с мигающим светом, трясущимися декорациями и прочими атрибутами катастрофы), но я ожидала, что по тревоге весь персонал дирижабля будет носиться туда-сюда, и нам придется протискиваться мимо спешащих по делам или просто паникующих матросов. При условии, конечно, что экипаж дирижабля называется матросами.

Ничуть не бывало!

Узкий технический коридор, которым мы спешили к выходу, был совершенно пуст — ни единой души не попалось навстречу. Только продолжал бить колокол, да разливался в воздухе запах озона. На меня это начало наводить жуть. Озон — значит, электричество. Если что-то электрическое вышло из строя на дирижабле, может ли весь каркас сработать как проводник и поджарить нас? Дюралюминий — это металл, он должен проводить электричество…

Шеф бежал впереди, высоко подняв и распушив хвост, словно молодой кот. Очевидно, его ситуация совсем не беспокоила, только воодушевляла. А вот Орехов хмурился все сильнее и сильнее. На Соляченкову и Горбановскую я не глядела, они шагали позади меня.

Когда мы спустились в нижний коридор, он же пассажирская часть дирижабля, я наконец и столкнулась с долгожданной паникой. Мимо нас промчались по очереди трое стюардов; я услышала возмущенные вопли и звон посуды из столовой.

— Ларс, позаботься о наших почетных гостях, — Клеменс поймал одного из стюардов за рукав ливреи. Слово «почетных» он выделил голосом.

— Есть, сэр, — отозвался тот, немедленно оставив дело, за которым бежал. Затем обратился к нам: — Господа, следуйте за мной!

— А вы, Клеменс? — спросил Орехов.

— Я нужен в другом месте, — проговорил старший помощник напряженным тоном.

— Прошу вас, господа! — с нажимом повторил стюард. — Безопасность пассажиров прежде всего!

Его тон я расшифровала примерно так: экипажу нужно разобраться с поломкой как можно быстрее, а вы тут отвлекаете!

Не споря, мы последовали за стюардом.

Однако удержаться от того, чтобы заглянуть в столовую по пути, было выше моих сил. Я ведь так и не рассмотрела, как там все устроено.

К счастью, из-за того, что гости спешно покидали помещение, синие портьеры были раздвинуты, и я успела разглядеть довольно много. Сама по себе комната особенной роскошью не отличалась — примерно как ресторан средней руки, убранный к банкету — но ведь надо было вспомнить, что это все находилось на борту воздушного судна, где экономили каждый грамм веса!

Тогда совсем по-другому начинали восприниматься и белые накрахмаленные скатерти, и хрустальная посуда, и столовое серебро… Или все-таки это были приборы из алюминия, просто блестели так?

Кто-то из гостей генмодов — небольшая собака — проскочил у меня под ногами, я запнулась в дверях.

— Загораживаете проход! — недовольно проговорил знакомый голос козла Матвея Вениаминовича Рогачева, знаменитого медика. Надо же, и он здесь!

После чего знаменитый медик наступил мне копытом на ногу, да так больно, что я вскрикнула и едва ли не ввалилась в столовую, которую все пытались покинуть.

Тут-то я и разглядела причину паники. Оказывается, столовую перегораживала красивая ажурная арка, похожая своим видом на дизайн опорного каркаса дирижабля. Она занимала всю ширину комнаты: кто бы ни вошел в столовую, неминуемо должен был бы рано или поздно пройти под ней, если бы только не стоял столбом.

Несмотря на характерные для всего здесь круглые отверстия для облегчения веса, арка не выглядела неотъемлемой частью дирижабля. Металл не походил на дюралюминий: другого оттенка и даже на вид более тяжелый. Понятно было, что ее здесь смонтировали, и что она тут временно.

Арка была убрана воздушными шарами и букетами цветов. Под нею висел плакат с хорошо нарисованным изображением какого-то представительного господина (видимо, этому художнику заплатили больше, чем тем, кто оформлял коридоры башни). Под портретом в три четверти красовалась надпись: «Ваш лучший мэр!»

Ну надо же, выходит, это мероприятие было частично проплачено каким-то политиком, который вздумал баллотироваться в мэры? А я и не поняла…

Однако гораздо больше меня заинтересовало то, что арка гудела и тихонько потрескивала. То, что я приняла за декоративные плафоны по ее сторонам, вдруг начало искрить…

Да уж, искры на борту дирижабля — последнее дело! Почему никто не несется сюда с огнетушителями?