Он мог бы и не пояснять, что перед нами курительная: запах табака мы почуяли заранее. Шеф у меня на руках даже спрятал нос за бортик сумки. А вот наши спутники на эту вонь, похоже, и внимания не обратили. Поскольку Орехов не курил, да и за Соляченковой я тоже не знала этого порока — а я собирала любые сведения о ней довольно внимательно, — оставалось предположить, что на деле курительная пахла вовсе не так ужасно, как мне подумалось. Видимо, снова разница между человеческими носами и генмодными!

К тому же нос кошки далеко не так чувствителен, как нос собаки, поэтому Василий Васильевич не испытывал таких же мук, как, например, мог бы испытывать его друг Пастухов. Что касается меня, то мой нюх еще слабее, хотя и лучше среднего человеческого.

— Поразительно! — воскликнула Соляченкова, оглядывая комнату. Ее стены были обшиты декоративными панелями с изображенными на них лесными видами. — И вы не боитесь пожара?

— Обратите внимание на стенные панели. Они из асбеста. Также из асбеста сделаны столешницы и обивка стульев, а арматура дюралюминиевая, как и сам каркас судна, — пояснил старший помощник. Если у него и был галлийский акцент, то в речи он почти не чувствовался; иностранца можно было распознать разве что по чересчур правильной речи.

— «Прогресс» — чудо человеческой мысли, — проговорил Орехов с удовлетворением. — Каждая деталь на борту продумана до мелочей, каждая стала плодом смекалки и науки!

Я задумалась, стоит ли вероятному покупателю столь явно выражать свой восторг потенциальной покупкой. С другой стороны, вряд ли старпом был вхож в общество владельцев кумпанства «Ния хоризонтер» и мог донести им об энтузиазме Орехова… Да и сам Орехов, уж конечно, куда более искушен в ведение торгов, чем я. Он наверняка знает, что можно делать, а чего нельзя.

— Да, занятная диковина, — вдруг проговорил смутно знакомый мне басистый голос.

Из одного из кресел, стоящего спиной к нам, поднялась высокая массивная фигура, увенчанная тюрбаном из дорогой блестящей ткани. В полумраке курительной я сперва приняла этот тюрбан за изысканный плафон лампы или что-то в этом роде.

Ирина Ахмедовна Горбановская! Именно ее имел в виду Орехов, когда ранее сказал Соляченковой, что видел тут ее невестку.

— Очень рада, что старым паровозам вроде меня не нужно спрыгивать с борта, чтобы подымить спокойно, — продолжила она. — Орехов, любезная сестрица, ну и компания! И сыщик Мурчалов тут как тут! Пожалуй, я упаду вам на хвост, это интересно.

— Пощадите мою конечность, сударыня, — проговорил шеф. — Если, конечно, вы не имели в виду хвост метафорический.

— Последнее, — заявила Горбановская, ничуть не смущенная заявлением шефа.

Последний раз я видела ее больше года назад, в прошлом марте, однако забыть эту даму решительно невозможно. Сейчас она называет себя скромной рантье (в ее собственности несколько доходных домов в самых прибыльных уголках города), но когда-то госпожа Горбановская была, по всей видимости, самой настоящей пираткой. То есть, простите, вольным морским торговцем. Она даже не очень-то это скрывает: по крайней мере, брошь с изображением корабля и черепа носит на своем тюрбане с гордостью.

Кроме того, Ирина Ахмедовна сама по себе выглядит внушительно. Богатырский для женщины рост сочетается в ней с таким солидным сложением, что становится странно, как это под ней не тонули корабли. (Если уж на то пошло, мне начало казаться, что и «Прогресс» рано или поздно клюнет носом по ее вине.)

Добавьте к этому громкий голос, черные широкие брови, внушительный нос и проницательный взгляд слегка прищуренных — возможно, от долгой привычки смотреть вдаль — глаз, и вы получите образ воистину незабываемый. А если добавить, что Ирина Ахмедовна подчеркивала свои природные данные в высшей степени экстравагантными нарядами, думаю, становится понятно, почему ни Орехов, ни Соляченкова — между нею с Горбановской не было особой любви, однако муж одной и брат другой из них скончался, оставив между женщинами взаимные деловые обязательства — не осмелились возразить ей.

И уж точно протеста нельзя было ожидать от бедного господина Клеменса, который и вовсе исполнял свои служебные обязанности.

Итак, наша экскурсия увеличилась на одного человека и довольно сильно замедлилась: большинство проходов на дирижабле были узкими, конструкторы никак не рассчитывали на человека габаритов Горбановской.

И все же бедный господин Клеменс сделал все, что мог.

Он показал нам пассажирские каюты — все они отделялись от коридора такими же синими занавесями, что и гигантская столовая; двери отсутствовали ради экономии веса. Показал служебные помещения, в том числе и кухню, из которой блюда поднимались в столовую на электрическом лифте.

Но особенно меня заинтересовали двигательные гондолы.

Тут надо сделать небольшое пояснение. Большинство дирижаблей — как их строили до сих пор — представляли собой огромный баллон, этакий поплавок в воздушном океане. К днищу баллона подвешивали гондолу, где находилась рубка, пассажирские и грузовые помещения, а за гондолой помещались двигатели.

— К сожалению, — проговорил господин Клеменс, — это весьма ограничивало грузоподъемность. У «Прогресса», как вы могли заметить снаружи, гондолы нет… Точнее, у него нет одной большой гондолы. Вместо этого под днищем баллона крепятся четыре малых гондолы с двигателями. Каждая сообщается с центральным техническим коридором с помощью небольшого мостика, — он кивнул в сторону неприметной двери, такой же вогнутой, как и бок дирижабля, вдоль которого мы шли. — В случае необходимости инженер или техник может выйти и обслужить двигатель.

— Прямо на высоте? — я понимала, что в такой компании лучше помолчать, но вопрос вырвался у меня сам собой.

— Так точно, — кивнул господин Клеменс, выдавая тем самым свое военное прошлое.

Затем он показал нам зал с огромными баллонами, которые обеспечивали подъемную силу дирижабля. По его словам, «Прогресс» поднимался с помощью смеси водорода с гелием, что должно было предотвратить возгорание: ведь если водород проникнет в воздух, в сочетании с кислородом он породит гремучую смесь!

— Почему же нельзя было использовать только гелий? — спросила Соляченкова, которая оглядывала эти емкости со скучающим видом. — Слишком дорого?

Явственно поколебавшись, Клеменс проговорил:

— Водород обладает значительно большей грузоподъемностью.

— Да, — неожиданно мурлыкнул шеф (к этому времени он покинул сумку у меня на руках и шагал совершенно самостоятельно — дирижабль заинтересовал его настолько сильно, что он хотел обнюхать его изнутри). — А то, что гелий сейчас в промышленных количествах производится только в Каганатах, с которыми у Юландии не самые лучшие отношения, ваше начальство, разумеется, не учитывало?

— Не могу знать, — с той же военной четкостью ответил Клеменс.

— Мурчалов, оставьте вы мальчика в покое, — благодушно проговорила Соляченкова. — Зато у Необходимска с Каганатами прекрасные отношения… Если Никифор вложится в «Ния хоризонтер», проблем с покупками гелия у них не будет.

Орехов как будто не расслышал этих слов: он стоял и, запрокинув голову, глазел на высокий свод огромной каверны, в которой размещались баллоны с подъемными газами. Должно быть, снова восхищался.

Затем исполнительный Клеменс отвел нас в капитанскую рубку. Здесь всю переднюю стену занимало выпуклое панорамное окно — прямо перед приборами… Или, точнее сказать, большинство циферблатов приборов, из которых я узнала разве что альтиметр и датчик топлива, располагались вдоль ажурной полукруглой балки, опоясывающей рубку примерно на уровне груди. Еще одно ребро внутреннего каркаса находилось выше человеческих глаз и обзору не мешало; прочие ребра, легкие и ажурные, пересекали рубку в разных направлениях.

К панорамному окну я кинулась первым делом. Поскольку рубка находилась в передней части дирижабля, я ожидала восхитительного вида на ночной город: должно было уже совсем стемнеть. Увы! Нельзя было разглядеть ничего, кроме серой пелены. Должно быть, с Неперехожей опять наполз туман. Ну что ж, в это время года и в такую погоду это вовсе не редкость…