— Не спеши, — негромко сказал Нат, качнувшись ближе, и поморщился, как от боли. — Клур придумал занятную штуку. Сработает, не сработает, но уж смотреть все точно будут на него...

Их подтолкнули к помосту.

— Шагайте, — сурово сказал за спиной один из братьев.

— Видите, никак не уйти, даже если бы мы помогли, — почти жалобно добавил второй. — Прошу, смолчите про матушку, и так она от горя слегла. Вам, что ли, легче станет, если старую женщину на смерть обречёте? Не думала она — да кто из нас думал? — что если брат не пойдёт в храмовники, это так обидит богов.

— Если сердце есть и если они правда Йокелю не враги, смолчат. Понимать ещё должны, что мир без жертвы не спасти! Отпустим их, и всем конец, и им тоже, да ещё и похуже, чем в петле. Лучше уж так.

— Так если матушка-то ваша виновата, я, поди, доброе дело сделаю, если расскажу? Мир спасу, во. А то вдруг из-за матушки вашей все старания прахом пойдут.

— Прошу, умоляю, хочешь, на колени встану? Сам понимаешь, не грех это!..

— Йерн!..

— Не крала она, не убивала, зла никому не чинила, чтила богов!

— Йерн, умолкни, смотрят на нас!

Анги Глас Богов застыл, хмуро глядя. Указал рукой, куда вести пленников, где остановиться. Развернулся к помосту.

— Маула, ты обвиняешься в злословии! — провозгласил он. — Ты говорила, дары, принесённые Трёхрукому, служители храма берут себе, а тем, кто нуждается, отдают лишь жалкие крохи, самое дрянное. Так ты говорила, и есть кому подтвердить эти слова.

— А разве не так? — с вызовом воскликнула женщина. — Разве не так?

— Я говорил всегда: злословие и ложь, что лоза раздери-куста. Они оплетают и колют шипами, и трудно бывает очиститься от наговоров. Невинные бьются, скованные ложью, кровоточат незримые глазу раны, и болят они не меньше настоящих. А твой злой язык ранил не людей — богов! И чтобы гнев богов не коснулся нас, невинных, мы должны показать, что нам ненавистна такая ложь. Мы должны наказать тебя, Маула!

— Я не хочу! — вскричала женщина, вырываясь. — Не хочу! Разве это тяжкий грех? Все так говорили!..

— Я всё сказал, — кивнул храмовник стражам. — Начинайте.

С шеи женщины сняли верёвку с петлёй, на которой её волокли, и надели другую, закреплённую на перекладине.

— Легер!.. — надрываясь до хрипа, закричала она. — Как ты можешь молчать и смотреть, как вы все можете?.. Я раскаиваюсь, я раскаиваюсь! Этого довольно, отпустите!.. Не надо!

Клур что-то сказал, рванулся из пут, но храмовник не обернулся, будто не услышал. Он подал знак, и женщину толкнули с помоста. Двое внизу поймали её за ноги, навалились всем весом.

Крик сменился мычанием и оборвался, но отголосок его всё летел над площадью.

Люди молчали, отворачиваясь. Глядели в стороны и на мокрый камень двора, где собирались уже лужи, — куда угодно, только не на помост и не друг на друга.

Загрохотало долго и раскатисто, заглушая другие звуки.

Стражи отошли, оставив безвольное тело качаться в петле. Казалось, полуоткрытые глаза смотрят на каждого по очереди.

— Да идёшь ты? — зло и напугано воскликнул Йерн. — Иди!

Нат упал на колени, забыв, что должен притворяться и держать верёвку, опёрся ладонями на мостовую, и его вывернуло. По счастью, кроме братьев Йокеля, никто не глядел.

— Вот он, знак, что богам угодна эта жертва! — воскликнул старый храмовник, воздевая руки к грохочущему небу. — Вот знак! Теперь ты, убийца.

— Ты сам убийца! — зарычал на него Клур, дёргаясь в путах. — Боги не этого хотят! И если я прав, пусть они явят чудо и вернут мне глаза.

Старик рассмеялся ему в лицо.

— Ты всё так же слеп! На что ты надеялся?..

— Я вижу! Вот, я вижу тебя. Храм — я смотрю на храм. Люди, что стоят вон там, призываю вас в свидетели!

Толпа застыла.

— Ты лжёшь! — в ярости вскричал храмовник. — Ты слышал шум!

— Под навесом белый зверь, он хочет выйти, но ему не нравится вода. По левую руку от зверя статуи Трёхрукого, две, и одна не закончена. Это я тоже услышал? Как тебе этот знак, старый ворон?

— Значит, ты и не был слеп! Ты всё видел и смеялся над нами!

— Тогда вот что! — воскликнул Клур. — Дай мне повисеть в петле, сколько сочтёшь нужным, а потом опусти на землю. До тех пор никого не убивай. Если я встану живым, ты признаешь, что это воля богов, и дашь нам уйти, и больше никого не тронешь!

— Безумец! — вскричал храмовник. — Будет тебе петля, и ничего кроме петли! Ради такого, как ты, боги не пошевелят и пальцем!

— Дай клятву, что если я встану, ты отпустишь нас!

Они стояли друг против друга, скалясь, как разъярённые звери, и все, кто был на площади, смотрели и молчали.

— Или ты боишься, что будет так, как я говорю? — усмехнулся Клур. — Боишься давать обещание, ведь прав могу оказаться я, а не ты!

— Чего мне бояться? Я, Анги Глас Богов, отдал жизнь служению! То, что ты говоришь, насмешка над богами, и в этом участвовать я не желаю! Соглашусь, значит, признаю, что верю в безрассудство богов. Довольно слушать эти речи, в петлю его!

Клура потащили по ступеням. Он упирался, рвался из чужих рук, крича:

— Я встану, вот увидишь! Встану и заставлю тебя пожалеть!

Бежать нужно было сейчас, но Нат всё так же стоял на коленях, лицом к мостовой, и не слышал, не видел ничего вокруг. Страж тянул его и не мог поднять.

— Гляди, а ведь он правда верит, что боги ему помогут, — пробормотал Йон, глядя только на помост, где Клуру на шею уже набрасывали петлю.

— Остановитесь! — взлетел над толпой женский голос. — Как вы смеете!

Люди расступились, не пытаясь задержать, и на площадь выбежала Ашша-Ри. Накидка сползла и больше не скрывала ни перьев в её волосах, ни полосы на лице.

— Как вы можете! — гневно вскричала она, обращаясь к ним всем — к стражам и храмовникам, к горожанам, к Анги Гласу Богов, так и застывшему со вскинутой ладонью. — Вы, знающие матерей! Что вы устроили в божьем месте? Так нельзя! Если боги сегодня плачут кровью, то из-за вас!

— Уходи отсюда! — зарычал Клур, пытаясь освободить руки. — Пошла вон! Убирайся!

Но она, не слушая его, взлетела на помост, обойдясь без ступеней. Толкнув, сбила с ног опешившего стража. Второй опомнился, но тут же и отступил подальше от блеснувшего ножа. Сам был без оружия — оно не требовалось, чтобы удерживать связанного пленника — и связываться не пожелал.

Однако нож предназначался не ему. Охотница поддела верёвки на руках Клура, рванула их.

— Что уставились? Взять её, взять! — завизжал старый храмовник, указывая рукой, и на губах его выступила пена. — Взять её, бесчестную!

— Нат! — позвал Шогол-Ву. — Поднимайся, ты должен подняться!

Он толкнул упавшего ногой, но тот лишь застонал.

К помосту спешила стража. Они поняли наконец, что дочь детей тропы не поднимет против них оружия в этом месте, и набросились всем скопом. Клур отшвырнул одного — тот, коротко вскрикнув, упал, цепляясь за висящих мертвецов. Ударил второго, и тот, запрокинув голову, рухнул с помоста спиной вперёд.

Но петля на шее держала, как цепь, и не дала уклониться. Ему заломили руки, повисли по двое, трое — теперь он едва стоял. Ашшу-Ри схватили и грубо поволокли прочь, как жестом велел старик.

Она извивалась всем телом, лягалась и кричала:

— Вы гнилое племя, племя трусов! Вы предаёте своих вождей, предаёте богов! Пойдёте на любую подлость, чтобы спасти свои жалкие жизни! Вы всё равно умрёте, — все умрут, но вы умрёте подлецами!

— К храму её, повесить на балке! — воскликнул старик. — Её первую, и заставьте её замолчать!.. Все, кто не верил, что Чёрный Коготь пал так низко, уверьтесь: мои слова не лживы! Вот она, женщина из выродков, с которой он делил постель, не обойдя храмы! Убийцам и осквернённым не место среди людей, так пусть она висит в петле, а он — он пусть смотрит, а после отправится за ней!

Клур дёрнулся, разбрасывая стражей, но забыл о верёвке, наброшенной на шею. Она не причинила вреда, но удержала, и пока пытался снять, его схватили опять.