— Найди мясо, — сказал Шогол-Ву вместо ответа, отодвинул корзину и положил нож. — Или вот, промой, я дочистил.
— А, ну да, чего я хотел! Забыл, что с выродком бесчувственным говорю. Лучше б вот, со столбом потолковал по душам, он и то скорее бы пожалел...
Шогол-Ву поднялся, посмотрел сверху вниз и сказал:
— Я не выродок. У меня была мать, и она любила меня. У нас это значит — смерть. Она дала мне жизнь, потом спасла мне жизнь, а потом расплатилась своей, чтобы племя не тронуло меня. А я не знал, кто она мне. Узнал, когда её отправили к ушам богов. Мне тоже не поговорить с ней больше. Не спросить, зачем.
Нат смотрел, забыв про вино, и ждал. Не дождавшись, спросил:
— Зачем — что?
— Зачем всё.
Шогол-Ву развернулся и пошёл через бурлящий зал.
Хоть и не пил, перед глазами всё плыло и в голове гудело. Он бы лучше отлежался, чем стоять у котла, но дал уже слово, что займётся похлёбкой.
Нептица примирилась с псом. Оба получили больше, чем могли съесть, и теперь лежали бок о бок, сыто щурясь. Пёс прижимал лапой кость, плохо обглоданную, и не выказывал опасений, что её могут отобрать. Нептица нежно вычёсывала шерсть за его косматым ухом.
Мясо нашлось легко. Похоже было, люди забили всех кур и овец и стащили во двор все припасы, какие только нашлись. Никто даже не посмотрел, что берёт запятнанный, никто и слова не сказал.
В зале, где свет был ярче, он ещё полюбовался добычей. Повезло найти бараньи рёбрышки. Зверь был молодой и кормили его хорошо, а значит, похлёбка выйдет на славу.
Шогол-Ву поднял взгляд и увидел, что котёл уже над огнём и Нат стоит, что-то в нём помешивая и прихлёбывая вино.
Он вздохнул и пошёл к очагу, пробираясь меж взлетающих рук с зажатыми в них кружками, меж качающихся тел, мимо пьяных криков, и смеха, и слёз, сквозь запахи жаркого, вина и пота.
По пути отыскал пару мисок, глубоких, с виду чистых. Сдвинув пустые кружки, бросил мясо на стол, опустил миски и повернулся к Нату.
— Во, — довольно сказал тот и указал бутылкой на мокрую корзину. Та стояла в луже рядом с ведром — дотекло аж до лавки, на которой храпел рыжий парень. — Промыл, как ты просил. И на огонь поставил, чтоб тебе возиться меньше...
Шогол-Ву отстранил его с пути.
Скрестив руки на груди, Нат смотрел, как запятнанный снимает котёл с огня и раскладывает корни по мискам — в одну рыжие, в другую белые. Когда вода полилась в ведро, Нат не выдержал.
— Да что не так? — возмутился он. — Мясо бросить, посолить, и пусть бы себе варилось!
— Ты даже не нарезал корни.
— Зачем их резать-то? Да и все перепились, жратвы навалом, нужна им твоя похлёбка!..
Всё же он послушался. Крошил корни, пока Шогол-Ву рубил мясо. Нашёл пару крупных луковиц и козий зуб, желтоватый, жгучий. Сел, уставившись на струю масла, льющуюся в котёл. Спросил, подняв брови:
— Ну и кто так делает?
Шогол-Ву не ответил. Он молча следил за котлом и ждал, пока масло нагреется. После бросил мясо, и оно зашипело, подрумяниваясь. За мясом последовал лук.
Когда он изжарился до прозрачности и Нат принялся жадно поглядывать на котёл, втягивая носом воздух, дверь отворилась.
В зал вошёл Клур, хмурый до того, что брови сошлись на переносице. Рванул дверь — хлопнула бы, если бы Ашша-Ри не придержала.
— Я сказал, не ходи за мной! — рявкнул Клур. — Отвяжись!
Он толкнул охотницу наружу, но та устояла. Тогда, бросив дверь, Чёрный Коготь пошёл к лестнице через притихший зал, и рыжухи порскнули со столов на балки, поджав хвосты. Пнул бутылку носком сапога, та зазвенела о другую, отлетела к стене, задев ножку стола, и толстая глина разбилась.
— Во налакался, — отчётливо прозвучал чей-то голос.
Чёрный Коготь развернулся, отыскал человека взглядом.
— Налакался? — спросил он негромко. — Это вы можете налакаться, а у меня уже не получится.
— А чё это? Рот на месте вроде...
— Не лезь к нему, не лезь! Видишь, тошно ему. Плесни-ка нам лучше, а то уже дно в кружках просвечивает.
Клур не стал затевать ссору, поднялся по лестнице, торопясь, перешагивая по две ступени за раз. Ашша-Ри ещё помедлила у порога, делая вид, что не замечает любопытных взглядов и ничего не слышит, а затем, вскинув голову и ни на кого не глядя, тоже ушла наверх.
Нат присвистнул.
— Видел, а? — спросил он. — Такую потеху пропустил! Она, как собачонка...
— Подгорит, если не следить, — перебил его Шогол-Ву, помешивая в котле длинной ложкой. — И это не наше дело. Подай корни... не белые, рыжие.
— Да какая разница? — проворчал Нат, но послушался. — Свалил бы в одну кучу, да и всё. Будто вкус изменится!
Зал опять шумел и веселился. Казалось, люди забыли обо всём — и о том, что ждёт их, тоже. Дверь неслышно приоткрылась, и на того, кто вошёл со двора, даже не посмотрели.
Женщина, молодая и рыжеволосая — Ингефер, так звал её трактирщик, — неторопливо прошла к очагу, заглянула в котёл. Улыбнулась, поправляя платок на плечах. Цветы алели открытыми ранами.
— И не жалко время тратить? — спросила она. — Глупее только спать, как Фелле...
Женщина кивнула на парня, храпящего на лавке.
— Всё веселье проспит. Трус! Напился, чтобы не видеть, как все мы умрём. А я вот не боюсь. Ничего не боюсь!
Неловко поправив платок, так, что он совсем не скрывал полную грудь в вырезе рубахи, не стянутой завязками, Ингефер взглянула на запятнанного.
— А чего хочешь ты? — спросила она, подходя ближе.
Пламя отражалось и горело в её глазах, блестели губы, алые и мокрые от вина. Бусины, через одну красные, каплями крови застыли на груди.
— Найди мне соль и «птичий глаз», — ответил Шогол-Ву. — И травы, какие тебе по вкусу.
Ингефер усмехнулась, едва заметно хмурясь.
— Оставь похлёбку, — сказала она. — Хоп уже забыл о ней, он не вспомнит. Идём со мной.
— Не могу, я обещал закончить дело.
— Ох ты!..
Она топнула, развернулась на каблучках — зачем-то обула лёгкие туфли вместо сапог — и ушла в каморку торопливо и решительно. Почти сразу и вернулась, прижимая к груди холщовую торбу, сухие травы и бутыль вина. Всё, кроме вина, бросила на стол.
— Вот, раз уж ты дал слово. Может, как закончишь дело, захочешь чем поинтереснее заняться. Моя комната самая дальняя, не ошибись!
И она, покачивая юбками, ушла. Нат дождался, пока стук каблучков затихнет, и загоготал, хлопая ладонью по столу.
Шогол-Ву бросил в котёл «птичий глаз», добавил соли, сколько полагалось. Растерев меж пальцев, выбрал травы. Вытряхнул из стручков козий зуб, опрокинул миску нарезанного белого корня, залил всё водой и обернулся к Нату. Тот ещё скалился, допивая своё вино.
— Ты говорил, любовь похожа на отраву, — сказал запятнанный, хмурясь. — Лишает дыхания, туманит голову...
— Ну, может, и говорил, так что?
— Рядом с этой женщиной я словно отравлен. Может ли это быть любовь? Мне было плохо, точно воздух стал ядом. Я не чувствовал такого раньше — и больше не хочу.
В это время у Ната вино пошло носом. Шогол-Ву терпеливо ждал, пока он утрётся, и хмурился всё сильнее.
— Ну, рядом с этой меня самого чуть не вывернуло, — сказал, наконец, Нат и опорожнил ноздрю, угодив на скамью. — Воздух ядом стал, точнее и не скажешь. Это не любовь, друг мой, а сьёрлигские благовония, полный флакон, не меньше. Ты возиться-то кончил? Идём, подышим. Умора с тобой...
Они вышли наружу. В воздухе, дымном и стылом, звенели крики и смех, трещали поленья костров, плясали искры.
— Любви, может, и вовсе не бывает, — сказал Нат, хлопая спутника по спине. — А если от кого тошно и блевать тянет, это уж точно не она. Смотри-ка, а вот и Йокель!
Торговец подошёл, озираясь по сторонам.
— Вам не встречалась Ингефер? — спросил он. — Сестра хозяина. Может, помните, когда мы приехали...
— Помним, — с готовностью ответил Нат. — Ну, я тебя сейчас повеселю...
