— Чё, чё — загрыз.

— Трепло ты, Одде, быть того не может!

— Да чтоб у меня Трёхрукий удачу отнял! Что слышал, то и говорю. Он потом ещё двоим поджилки перегрыз и уж тогда издох.

— Да ладно!..

— Вот мелет!..

Но слышно было, отдалились. На шаг, может, два. На пятки уже никто не наступал.

— Так может, и этому стоило морду завязать? Ну, или зубы выбить. Вдруг искусает кого.

— Да Одде всё врёт. Кабы то правда была, уж Чёрный Коготь бы сказал.

— Вру? Я вру? Да страшнее выродков только дети леса!..

За лестницей устроен был пост, где караулил страж. Он поднялся, отпер дверь, окованную железом, и отошёл с пути.

— Ну, может, оно и к лучшему, если их всех не станет. Кто в своём уме будет жить, как зверь дикий, без дома, без ремесла? У этих и семьи нет. Твари, одно слово. Тьфу!

Последняя дверь заскрипела, распахиваясь. За ней лежал стылый и светлый мир. Мощённая булыжником площадь, притрушенная соломой, а над нею белый холм, будто там, наверху, выпал снег.

Взревели зеваки. Они уже собрались, ждали. Из толпы метнули капустную кочерыжку, и она упала у ног стража. Тот огляделся недовольно.

Площадь была та самая, где стоял дом Свартина. Шогол-Ву обернулся: так и есть, его держали здесь же в подвале, а не при храме, как полагалось. И дом не сгорел, сумели потушить.

— А ну, шагай! — велели ему, подталкивая цепами. — Шагай давай!

Впереди ждал помост, точно причал в бурных волнах. Люди бесновались, выкрикивая ругательства. Взлетали кулаки, звучали проклятия.

На помосте стоял черноволосый. Спокойно глядел. Ждал.

Стражи отталкивали особо ретивых горожан без жалости. Те лезли, теряя страх. Иногда им везло ударить пленника.

Ни плети, ни кулаки, ни цепы, окованные металлом, не пугали запятнанного. Ему доставалось и хуже, когда учился ходить по бревну, когда прыгал через заросли раздери-куста. Им всем доставалось.

Дети тропы не боялись боли. Не боялись они и смерти: идти к ушам богов не страшно, если жил хорошо и умер честно. Как воин, не как трус. Если не сдался, не проиграл врагу, отплатил за обиды.

Но не было участи хуже, чем умереть в петле. Говорили, и там, наверху, такие бродят с петлями на шеях. Верёвка не даёт идти свободно, тянет незримый груз. Никогда им не достичь ушей богов. Шогол-Ву предпочёл бы, чтобы забили до смерти, только не в петлю.

Он поднял голову, огляделся. Куда ни глянь, кривые рты, лица, перекошенные ненавистью.

Один из горожан качнулся — видно, толкнули — и шагнул в сторону. Ещё двое отшатнулись, и Шогол-Ву увидел знакомое лицо. Спокойное. Полосы на щеках, на подбородке и шее. Раоха-Ур стояла, улыбаясь, здесь, в толпе. Она не боялась. Знала, что лишь один её и увидит.

Люди сдвинулись, и охотница исчезла.

— На что уставился? — рявкнул страж, толкая в спину. — Вперёд пошёл! Тяни, не тяни, конец один.

Толпа ревела.

Гнилые души, они легко предавали и других, и себя. Давно ли тут жили под началом Френа Зоркого Глаза? Разве нет в этой толпе тех, кто бился за Френа, против Свартина, когда тот потянул лапу к Приречью? Разве нет тех, кто шёл друг против друга, проливая кровь?

Но им было удобно забыть о том, и они забыли. А если бы Свартин не солгал, если бы отдал Приречье, как клялся, детям тропы, люди приняли бы и это. Склонились бы перед выродками и молчали, уступая плодородные земли, делясь урожаем.

Но дети тропы проиграли, понадеявшись на клятву лжеца. А проигравшие всегда виноваты.

И вот, эти люди, которые в пору колосящихся полей радовались бы смерти Свартина, сейчас за это же его и убьют. И Шогол-Ву, восходя на помост, растянул губы в улыбке.

Чёрный Коготь поймал его за плечо жёсткими пальцами в задубелых кожаных перчатках. Толкнул к петле.

— Не передумал? — спросил вполголоса. — Назови имя, и даю слово, уйдёшь без верёвки на шее. Лучники ждут знака.

Шогол-Ву поглядел на стену.

— Решайся! Или умрёшь как ничтожество, той смертью, которой не желают и врагам. Чего ради тебе молчать? Тебе уже не будет дела до оставшихся.

Чёрный Коготь ждал ответа, стиснув зубы, и глаза его делались всё холоднее. А толпа бесновалась и шумела, требуя покончить с выродком не медля.

— Что ж, ты подохнешь, и мерзкая то будет смерть. Не знать тебе покоя, и поделом. А дружки твои поделят вырученное и о тебе если и вспомнят, то чтобы порадоваться, что на их долю больше досталось. Но знаешь, я думаю, в награду они получат совсем не то, что им обещали. Белый камень — не та вещь, за которую заплатят честно.

— Чего тянут? — донеслось из толпы.

— Во-во, до ночи стоять будем?

— В петлю его, в петлю! Охота поглядеть, как пляшет!

— Что ж, — сказал Перст, — будь по-твоему.

Он отошёл к краю помоста и начал:

— Добрые жители Пограничной Заставы! Честные люди! Этой ночью злодеи пробрались в город, и Свартин Большая Рука был вероломно убит.

— И Унгель, трое детей малых осталось! — крикнули из толпы.

— Убийца, проливший кровь Свартина, вот, перед вами. За деяния свои он примет позорную смерть, и те, что были с ним, далеко не уйдут. Все, кто идёт против честных людей, кто сеет зло, будут наказаны. Это обещаю вам я, Клур Чёрный Коготь, Указующий Перст, перед лицом богов.

Он толкнул запятнанного ближе к верёвке, свисающей с перекладины.

— Кровь? Мы не тронули Свартина. Разве он умер не в огне?

— Ещё не поздно дать знак лучникам. Имя!

— Мы не убивали Свартина. Я не убивал!

— Ты поступил хуже, — сказал Чёрный Коготь, набрасывая петлю ему на шею. — Помог украсть камень. Тебе-то что, сдохнешь сейчас, а мне расхлёбывать.

Он взялся за верёвку, готовясь затянуть.

— Ну? Последний раз спрошу. Кто...

Над голосами толпы, слившимися сейчас в один, низкий, предвкушающий и довольный, взлетело визгливое:

— Выродки!.. Ой, люди, выродки здесь!

И почти сразу:

— А-ай! Убили, убили!..

Первые ряды отшатнулись к помосту. Началось волнение и давка, крики зазвучали там и сям. Стражники, подняв цепы, ринулись в гущу толпы.

Чёрный Коготь, выпятив подбородок и всё ещё удерживая руку на плече запятнанного, цепко озирал площадь.

Со стены боком, головой вниз, свалился лучник. Второй крикнул, обернувшись, и захлебнулся кровью. Осел, подняв руки к горлу, цепляясь за древко.

Хлопнуло, будто развернули полотнище, и откуда-то сзади на помост упала нептица. Проехала, скребя когтями дерево, оставляя борозды. Пошла на Перста, шипя, расставив крылья. Стрела ударила, срезав конец пера.

— Не стрелять! — закричал Чёрный Коготь, бледнея. — Опустить луки!.. Опустить луки!

Он отступил, уходя от удара клюва, и крикнул в толпу:

— Улле!.. Лучники, двое!.. У стены, слышишь?..

— Понял!.. — донеслось в ответ.

— Уходи, Хвитт, — велел запятнанный. — Уходи! Лети прочь!

Нептица не послушала. Стояла, раздувшись, защищая его от толпы, от всего города. Но толпе и дела не было: люди бежали в страхе. Раздавались крики, резал уши визг.

Шогол-Ву извернулся и выскользнул из петли.

Он поглядел на Перста. Тот застыл, злой и белый, мог и убить, но отчего-то не стал. И ждать, пока он передумает, запятнанный не собирался.

Он закинул руки на шею зверя. Связанные — даже лучше, крепче будет держаться. Перебросил ногу.

Нептица прыгнула, наступая на голову стражника, торопящегося к помосту. Оттолкнулась, хлопнула крыльями. Под крики и оханье пробежала по головам, как по качающемуся мосту, ударила по воздуху раз, другой и сумела перелететь на крышу. Не останавливаясь, поскакала, рванулась всем телом, хрипя — и вцепилась когтями в стену, замолотила крыльями.

Шогол-Ву подался вперёд, перенося вес, и зверю удалось не сорваться. Растерянные стражи с луками глядели издалека, любой из них поразил бы цель без труда, но они замерли, повинуясь приказу, с которым — по лицам видно — не были согласны.