Если уж, ослеплённая своей болью, я не замечала даже сына, то с лёгкостью упустила и то, что однажды вечером Аста не вернулась. В тот день, после вечерней трапезы, бог огня приходил ко мне, чтобы снять жар и унять своё дитя, и в который раз попытался заговорить со мной, положить конец нашей разлуке. Он всё так же не воспринимал нанесённое оскорбление всерьёз, чем рождал во мне неудержимый гнев, ненависть и упрямство, которые только отдаляли нас друг от друга. Я упорствовала в своём молчании, и моя неприступность доводила его до неистовства. Я знала это, и, ведомая мелочной женской мстительностью, снова и снова провоцировала его холодными безразличными взглядами и презрительным выражением изогнутых в язвительной насмешке губ, позабыв всякую осторожность. Мне хотелось вывести его из себя, из ненавистного равновесия. Мне хотелось, чтобы он страдал, как страдала из-за его решений и поступков я. Не имело значения, от ярости, одиночества или бессилия.
И я добилась своего. Мы расстались в гневе ещё более сильном и непонимании ещё более глубоком, чем когда-либо раньше. Я ощущала и удовлетворение, и опустошение. Спустя несколько часов я сидела на постели, распуская сложную причёску из множества переплетённых кос и совершенно ни о чём не думая, не замечая времени. Ида устроилась у огня, не сводя с меня встревоженных любящих глаз, но я не замечала и её. Разум мой помутился на какое-то время, и я со стыдом и раскаянием вспоминаю тот период своей жизни. Время стояло позднее, чертог давно погрузился в сладкую полудрёму, а я и не думала ложиться в постель, возбуждённая последними событиями. Ида не ложилась тоже: она не смела хоть на мгновение оставить госпожу без присмотра и в последние дни спала в моих покоях, отходя ко сну уже после того, как я затихну.
То, что произошло дальше, я помню словно сквозь мутную дымку. Перед глазами стоят лишь расплывчатые очертания тех событий, собеседников, слов. Зато помню свои чувства — резкие, неуправляемые, поглощающие. Те, что впоследствии я начала считать позором для себя. В покои вошла Аста, но я не узнала её. В прежние времена бойкая и пышущая жизнью девушка была бледна, как смерть. Если что-то и врезалось мне в память с поразительной точностью, так это её лицо, белое, как молоко, и отсутствующий взгляд потухших глаз, как будто впавших. Служанка шла, покачиваясь, точно пьяная, она забыла постучать в дверь и не соизволила поклониться, а почти ввалилась в опочивальню. Мы с Идой вскочили со своих мест, напуганные донельзя. Выглядела несчастная так, словно она вот-вот повернётся, а в спине у неё торчит предательский кинжал.
Сердце моё остановилось при виде подруги, а затем дрогнуло, сжалось и помчалось вперёд с сумасшедшей скоростью. Я покачнулась, и Ида поспешила на помощь, чтобы поддержать меня. Так я и замерла, бессознательным порывом вцепившись в плечо служанки, не до конца понимая, что же настолько поразило меня. Набравшись смелости, я снова обратила взгляд на Асту. Спутанные рыжие локоны, болезненно поблёскивавшие глаза без какого-либо осознанного выражения, дрожавшие губы, точно она готовилась заплакать. Плечи содрогались от сухих и судорожных позывов, простенькое светлое платье было порвано, а на лице застыл ужас. Первобытный природный ужас, который и заставил моё сердце остановиться, однако я не сразу осознала это.
— Госпожа… — в испуге шепнула Ида, совсем как когда Локи застал меня наедине с Эйнаром, и, почти не отрывая ладони от бедра, указала кончиками пальцев куда-то чуть ниже пояса. Я взглянула вновь и похолодела. Разодранные складки платья обнажали красивые крепкие ноги и кровь, стекающую по внутренней стороне бёдер. Горло сдавило судорогой, потому что я сразу догадалась, что произошло. Я ещё не готова была поверить в это, но стремительная мысль пронзительной молнией вспыхнула в голове, оглушила. Кровь прилила к вискам, в ушах зашумело. Сквозь рокот, похожий на звук прибоя, я расслышала собственный голос — ледяной, как глаза Скади.
— Говори, Аста, — бедная девушка вздрогнула при упоминании своего имени, при звуке голоса госпожи. Губы её искривились, портя прелестное личико, глаза заблестели, из молодой груди вырвался судорожный вздох, и она зарыдала. Не заплакала, а сразу разразилась рыданиями, точно гром среди ясного неба. Я ощутила, как руки заходили ходуном. — Говори, что с тобой случилось. Я хочу знать всю правду.
— Я не виновата, госпожа! — захлёбываясь рыданиями, несчастная служанка упала передо мной на колени, хватаясь не слушающимися руками за подол моего ночного платья. Ида испугалась и отшатнулась, вскрикнула. Я осталась на месте, не произнося ни звука, глядя на Асту, не в силах поверить в происходящее. — Мне ничего не оставалось, у меня не было выбора! Он… Он поймал меня у дверей, точно поджидал. А я… Я… — девушка задохнулась, поперхнулась и закашлялась. Я ощутила, как руки похолодели сильнее, в кончики пальцев вливался могильный холод. Я сжалась, точно тщетно пыталась согреться, склонила голову, взглянула на раздавленную жертву чужого вероломства, распластавшуюся у моих ног. — Что я могла сделать, госпожа?.. Он приставил клинок к моему горлу, сказал, если воспротивлюсь… Если… Моя жизнь перед ним ничтожна… Да и разве смела я перечить повелителю?..
В ту минуту что-то внутри меня разорвалось, и гнев пульсирующими толчками наполнил всё тело, каждую жилку. Я ослепла от ярости, перед глазами стояли яркие пятна, застилая взор. Не до конца понимая, что делаю, я вырвала подол у Асты из рук, оттолкнула служанку прочь. Движение не отличалось резкостью или силой, однако сломленная девушка не ожидала его, потеряла равновесие, прокатилась по полу. Испугавшись скорее происходящего, нежели увечий, приподнялась на локте, бросила на меня взгляд преданных и полных горечи глаз.
— Госпожа спросила, что случилось с тобой, — вновь лёд и сталь, а не мой голос. Только надменность и презрение, а больше никаких чувств. Никакой жалости или сострадания. Никакого утешения, одна лишь ненависть и безразличие. — А ты двух слов связать не можешь. Господин растлил тебя силой? Ты сопротивлялась, кричала? Вижу, что нет. Ты смалодушничала, испугалась за свою жизнь и подчинилась. Ублажала повелителя, хотя клялась мне в вечной преданности. Какой стыд… — Аста сжалась, опустила голову и зарыдала с новой силой. Алые капли её предательства окропили светлую ткань платья клеймом позора. Ида позади меня стояла, не двигаясь, кажется, даже не дыша, словно и вовсе забыла, как это делается.
— Пощадите, госпожа, что мне оставалось делать?.. — взмолилась Аста, опять подползая к моим ногам, протягивая руки в поисках поддержки и защиты — маленькая, униженная и сломленная. Я отшатнулась, в тот миг испытав тошнотворную смесь отвращения и брезгливости, словно передо мной валялась не девушка вовсе, а непонятная мерзкая тварь. Кровь стучала в висках всё с новой силой, жар ударил в голову. Я почти не могла дышать, а соображать и подавно. — Госпожа моя, мне так жаль!.. Но что я могла? Что мне оставалось делать?.. Что мне оставалось?.. — снова и снова повторяла она, доводя меня до совершеннейшего исступления, почти до сумасшествия.
— Тебе жаль?.. — голос мой дрогнул, затем надломился. Мне понадобилось некоторое время, чтобы совладать с собой и найти в себе силы заговорить. — Ты мне нож в спину вонзила, Аста! — ни с того, ни с сего закричала я, сорвавшись. — Я тебе верила, как никому, считала своей сестрой! Ты должна была умереть, но не предать меня! Слышишь?! — не помня себя, я подскочила к ней и схватила за волосы, обратила бескровное лицо на себя. — Ты должна была умереть, а не навлечь такой страшный позор и на себя, и на меня! Вместо того чтобы исполнить свою клятву, ты развлекала Локи! Ублажала моего любимого мужчину, растоптав мои чувства! Клятвопреступница! Предательница! Убирайся! Я не желаю тебя больше видеть! Я не желаю тебя больше видеть никогда! — ощущая, как слёзы сжимают горло, подступают к глазам, кричала я, одну за другой отвешивая замеревшей служанке оплеухи. Аста не сопротивлялась, с равнодушной покорностью принимая удары. Казалось, мои слова окончательно лишили её воли. Она уже даже не плакала — пришёл мой черёд — только покачивалась из стороны в сторону, ведомая движениями госпожи, словно утратила рассудок и сознание.
