Кипя от ярости, бесстыдный карлик покинул зал совета и, думается мне, поспешил вернуться в Свартхейм. Для меня загадка, моя внимательная госпожа, как сумел он избежать солнечных лучей и не обратиться в каменное изваяние. Должно быть, известен ему некий тайный ход, а впрочем… Лучше бы проклятый цверг окаменел на месте! Но судьба благоволила ему. Долгий день ничего о нём не было слышно, не видно было и повелителя, асы и ваны разошлись по домам. Однако стоило погаснуть последнему лучу Соль, как в окутавших землю сумерках Брокк явился снова и в этот раз не один. Он шёл впереди многих своих собратьев, тащивших драгоценные предметы, что освещали им путь подобно солнцу. Всеотец был вынужден вновь собрать верховных богов в Глядсхейме. Разумеется, был среди них и господин.
Дивные дары преподнесли верховным богам ловкие цверги. Должен признать, госпожа моя, поговаривают, что стольких чудес в один день не увидишь за целую жизнь. Первым был вепрь из чистого золота, что летает по небу, каждой щетинкой излучая свет и оставляя за собой сияющий след. Все называют его теперь Гуллинбурсти — вепрь золотая щетина. Асы восхитились работой Синдри, но всё ж рассудили, что чудесный вепрь не может быть полезнее копья, не ведающего промаха даже в самых неумелых руках, или корабля, что может вместить весь Асгард и ещё целое войско в придачу. Тогда Брокк подарил драгоценное изделие своего талантливого брата Фрейру и спросил дозволения показать второе творение.
Им оказалось кольцо, точно сотканное из солнечных лучей. Мне не довелось видеть его, госпожа Сигюн, но говорят, оно сияет так, что взору требуется время, чтобы привыкнуть к его блеску. Имя ему Драупнир — кольцо приумножения. Каждую девятую ночь рождает оно восемь таких же колец, тая в себе невиданное богатство. Благородное кольцо привело богов в великое волнение и восхищение, так что Брокк уже задрал нос выше некуда и с торжеством горящих маленьких глазёнок глядел на повелителя, но и второй дар мудрые асы не признали полезнее и нужнее Гунгнира и Скидбладнира. Провозгласив, что Драупнир — кольцо на правую руку бога, цверг отдал его Всеотцу, и тот с благосклонностью принял бесценное украшение.
Третьим дивом, что подземные жители принесли в Асгард, стал могучий молот, каких прежде не видел свет. Зная слабость Тора-громовержца к данному виду оружия, хитрый карлик передал его сыну Одина. Не передать словами, как загорелись глаза рыжебородого воина, когда с воинственным криком он поднял свой новый молот над головой. Он называется Мьёлльнир, и это превосходное творение не сравнить с теми молотами, что когда-либо были у бога грома и когда-либо будут. Вы знаете, наверное, что в пылу и ярости сражения Аса-Тор крошит их в пыль? Так вот, новое оружие ему под стать: Мьёлльнир способен дробить горы и откидывать турсов так далеко от Асгарда, что и Хеймдалль не разглядит. Увы, моя госпожа, не создано ещё вещи совершеннее и нужнее в крепости асов, чем этот могучий молот. Так рассудил Всеотец.
Скаля зубы от удовольствия и едва не лопнув от гордости, мерзкий цверг потребовал свою награду — голову бога огня. Асы и ваны пришли в огромное смятение, ведь никто не думал, что Синдри и впрямь сумеет одолеть мастеров, что служат Локи. Наконец, вперёд выступил Один-Всеотец. Поразмыслив и помолчав, он потребовал от Брокка выбрать другое наказание, взять выкуп за жизнь. Только дерзкий уродец всё не унимался: кричал и ругался так, как я никогда не посмею омрачить Ваш нежный слух, обвинял асов во лжи и лицемерии, визжал, чтобы верховный властелин заставил бога обмана опуститься перед ним на колени, отдав голову на отсечение.
Верховные боги колебались: они не желали выдать своего, но не могли и нарушить данное обещание, запятнав себя позором нидинга. Тягостное безмолвие повисло в зале совета, когда в центр его выступил Локи, прежде хранивший молчание и только наблюдавший за исходом навязанного спора. Мне поведали, что, несмотря на злой блеск грозных глаз, повелитель ядовито улыбался сомкнутыми губами. Ни за что не угадать, что придумал хитроумный бог лукавства! Отринув гордость, повелитель опустился на колени перед самовлюблённым цвергом — кто бы мог подумать! — и сказал, что отдаёт свою голову, как и обещал. Все вокруг опешили, да только ловкий ас поднял насмешливый взор на противника и велел ему не касаться шеи, отсекая голову. Ведь о шее уговора не было! Можете себе представить, госпожа моя?!
Более того, хитрый повелитель призвал верховных богов быть тому свидетелями и покарать дрянного карлика, если он тронет шею. Я не сдержал любопытства и уточнил дважды, как на это отреагировал Брокк. Говорят, он побагровел так, что его едва не разорвало на месте! Наглец попытался воззвать к правосудию Всеотца, однако Один, посмеиваясь, рассудил, что у гнусной сделки и последствия будут гнусными. Кузнец рассвирепел и затопал ногами от злого бессилия. Господин молчал и только ухмылялся. Сдаётся мне, это вконец вывело безобразного цверга из себя. Он сказал, что, раз не в его власти забрать голову бога огня, он сошьёт ему губы, чтобы хитрец больше не смел насмехаться и язвить. И на это асам пришлось согласиться. Думаю, Вы понимаете сами, моя трепетная госпожа, что господин не мог пойти против воли Всеотца, даже если бы захотел. Пылая от гнева оскорблённой гордости, он всё же склонился перед врагом.
Остальное Вам известно. Брокк своими руками сшил губы бога обмана ремнями и добавил, что уличённый во лжи больше никогда не станет похваляться, после чего с торжеством покинул и зал совета, и Асгард. Прочие цверги следовали за ним, едва не воспевая превосходство отвратительного грубого уродца. Асы и ваны разошлись следом, и они очень торопились. Немудрено, моя госпожа, кому захочется лицезреть подобный ужас? Полагаю, спустя некоторое время хозяин возвратился в свой чертог… — Варди замолчал. Я молчала тоже, и несколько долгих минут мы провели в гнетущей тишине. Сама того не замечая, я сопела от гнева и в кровь кусала губы. Не передать словами, как возмутил и взволновал меня рассказ стражника.
Чтобы какой-то дрянной цверг смел оговорить верховного бога, а затем требовать над ним расправы! Такое и представить было нельзя! Тем карликам, что не являлись подчинёнными асов и ванов, и делать-то в Асгарде было нечего, а уж тем более посметь обратиться к собранию богов! Всё внутри меня восставало против речей стражника и клокотало от ярости. Мне потребовалось много времени, чтобы унять хоть часть своего негодования и вернуть если не самообладание, то, по крайней мере, внешнее спокойствие.
— Что-то тут не сходится, Варди, — постаравшись унять злую дрожь голоса, задумалась я. — Отчего же Локи не избавился от оков сразу же, как только остался один? Что не так с этими заговорёнными ремнями, почему они не поддаются самому острому лезвию? Разве цверги наделены такой силой?
— Цверги смыслят в колдовстве, госпожа моя, — пояснил собеседник, — но только не в таком тонком и сложном. Их умения в основном направлены на кузнечное дело — то, чему они посвящают большую часть своей жизни. Если Вы позволите, я осмелюсь предположить, что всему виной слово Одина, дозволение, которое он дал Брокку. Мне неведомо, сделал ли он это случайно или намеренно, однако Всеотец был очень рассержен проступком, касающимся волос богини плодородия, и ещё больше разгневан необдуманным спором, поставившим окружающих в неловкое и затруднительное положение. Конечно, асы заполучили неповторимые чудеса Свартхейма, да только случившееся — унижение для всех богов, не только для повелителя. Асы стали заложниками собственного слова, гордости и чести. Не будь бог огня так вспыльчив, всего можно было бы избежать. Что, если это наказание, избранное отцом ратей?
Я нахмурилась, выслушав сообразительного стражника, предвосхитившего мои самые страшные опасения, чтобы тьма Нифльхейма поглотила его! Слов для ответа у меня так и не нашлось, так что я лишь сжала губы и коротким кивком головы отозвала Варди прочь. Я осталась одна, если не считать двух сонных служанок, замерших у дверей в достаточном отдалении от госпожи, чтобы можно было поразмыслить в тишине. Хорошо, что я успела закончить с поздней трапезой до того, как красноречивый слуга перешёл к той части своего повествования, которая касалась наказания и больше всего взволновала и возмутила меня. В рассерженном состоянии, как теперь, я не смогла бы проглотить ни кусочка.
