— Нет.

То, как его губы изгибаются в улыбке, напоминает мне о том, как он ухмылялся до того, как сломал кому-то нос или ребра. Никогда эта улыбка не была направлена на меня, и теперь, когда я знаю, что значит быть получателем, мне жаль тех, кто был до меня.

— Ты снова будешь моей, бабочка, — другая его рука убирает распущенные волосы с моих глаз и заправляет их за ухо с устрашающей нежностью. — Ты будешь моей сукой, моим развлечением, а если у меня будет настроение, моей шлюхой. Все, что я от тебя попрошу, ты сделаешь с улыбкой на лице и с непоколебимым энтузиазмом.

Его шлюха. Раньше он меня так называл, но раньше у меня трепетало сердце и сжимались мышцы живота. Раньше этот унизительный термин возбуждал, но теперь это не более чем угроза и злое обещание.

— Если я скажу тебе пососать мой член, ты завяжешь волосы и упадешь на колени. Не имеет значения, когда, где и кто смотрит, ты это сделаешь.

Внутри меня вспыхивает гнев из-за того, что он думает, что я готова это сделать.

— Что мне мешает просто откусить его?

То, как озаряется его лицо, говорит мне, что это именно тот вопрос, который он хотел мне задать.

— Ты будешь послушная, потому что слишком заботишься о своем папочке с поврежденным мозгом, чтобы поставить под угрозу его здоровье или то, что осталось от его счастья.

И вот оно.

Игра, сет, чертов матч.

Я знала, что Рафферти будет вести грязную игру, но не думала, что он втянет в это моего отца.

Ужас, который постоянно лежал у меня в животе с тех пор, как я вернулась в Вашингтон, усилился в десять раз. Настолько, что мне кажется, что меня вырвет.

— Не впутывай его в это, Рафферти. Он достаточно натерпелся.

— Да, насколько я слышал, авария привела к довольно серьезной черепно-мозговой травме. Облом. Но, по крайней мере, он еще дышит. Но мы не можем сказать то же самое о моей матери, не так ли? — насмешка в его тоне заставляет меня бороться с его хваткой. В ту секунду, когда мои руки хлопают его по груди и рукам, он предупреждающе сильнее сжимает мое горло. Я неохотно вынуждена прекратить нападение. — Расслабься. Ты мне не нравишься. Я его не убью, но выгоню. Судя по тому, что мне сказали его бывшие медсестры, стресс для него очень вреден. Вызывает судороги, верно?

Первоначальное повреждение головного мозга привело к геморрагическому инсульту. Длительные последствия этого были пагубными и навсегда изменили его. Никогда больше Генри Дэвенпорт не будет тем человеком, который меня вырастил. Оплакивание этой новой реальности было невообразимо болезненным процессом, и из-за этого я лишилась места в Джульярдской школе. Помимо потери моторики, памяти и когнитивных проблем, после инсульта у него развилась эпилепсия. Предотвращение этих последующих припадков теперь является для него первоочередной задачей. Стресс или возбуждение были постоянной и основной причиной их возникновения. Чем он спокойнее, тем лучше.

Переезд его из единственного дома, в котором он когда-либо жил, вызовет у него неописуемый стресс и беспокойство. Сместить его, когда он так нестабилен, как сейчас, — худшее, что мы могли с ним сделать. Вдобавок ко всему, в его полицейском управлении был организован сбор средств на то, чтобы сделать весь дом доступным для инвалидных колясок. Они сделали все необходимые изменения в ванной и спальне, чтобы моя тетя Жозефина могла должным образом о нем заботиться.

Денег, которые потребуются, чтобы сделать для него еще одну операцию, просто не достать. Это то, что мы знали, когда в последний раз боялись, что нам придется его переместить.

Мы чуть не потеряли дом восемь месяцев назад, когда начали накапливаться счета за медицинские услуги. Джо не видела способа сохранить его, и мы приняли душераздирающее решение продать его, чтобы вернуть как можно больше денег. Она искала маленькие квартиры на нижнем этаже, когда нам повезло. Кто-то хотел инвестировать в недвижимость в Сиэтле и был готов сдать дом обратно Джо и моему отцу.

В то время я думала, что сделка слишком хороша, чтобы быть правдой, и теперь, глядя на понимающую ухмылку Рафферти, я знаю, что так оно и было.

— Это был ты? Ты купил дом, — процеживаю я сквозь стиснутые зубы.

Он радостно кивает.

— Формально, дом купил Л. Л. К. В любом случае, я переплатил за эту чертову штуку, но она стоила каждого пенни, потому что теперь я загнал тебя в ловушку, — его палец ловит падающую слезу и вытирает ее. — Твои слезы по отцу или по моей маме? Может быть, они влюбляются в меня?

— Я не могу плакать по всем вам?

— Нет, — огрызается он. — Не тогда, когда ты та, кто сожгла все дотла. Ты по ошибке заставила себя поверить, что ты тоже жертва всего этого. Что ты тоже потеряла вещи. Даже сейчас ты смотришь на меня с жалостью и сочувствием в глазах, как будто мы каким-то образом разделяем эту боль. Я собираюсь это изменить. Когда я закончу с тобой, ты будешь ненавидеть меня так же сильно, как я ненавижу тебя.

Ненавидить его? Я знаю, в какой беде я нахожусь, и полностью осознаю, насколько опасным он стал, но все равно ненавидеть Рафферти кажется невозможным. Как можно ненавидеть того, кто когда-то был твоей второй половинкой? Ненавидеть его означало бы признать, что мальчик, которого я когда-то знала, действительно умер, и я не готова тоже его скорбеть.

— Поможет ли то, что я тебя возненавижу, тебе исцелиться? Это то, что тебе нужно, Рафф?

Еще до того, как я зажгла спичку, которая все взорвала, я поняла, что наступит день, когда Рафферти возьмет правосудие в свои руки. Той ночью под дождем он даже предупредил меня, что отомстит. Тогда я сказала себе, что справлюсь с этим как можно изящнее, когда придет время, но теперь, когда он стоит передо мной с убийством в глазах, я не могу не хотеть бежать. Исчезнуть. Рафферти пошел дальше и сделал единственное, что могло заставить меня остаться. Он угрожал моему отцу.

— Хорошо, постарайся изо всех сил. Пока ты держишься подальше от моего отца, я буду играть в твою отвратительную игру.

Его брови скептически хмурятся.

— Просто так? Ты бы так легко сдалась? Ты меня разочаровываешь.

— Я не позволю тебе поставить под угрозу здоровье моего отца.

— Лицемерие этого заявления смехотворно, — он замолкает, как будто пытается понять, не пытаюсь ли я его обмануть. Я уверена, что он ожидал от меня такого шага: действовать так, как будто я охотно буду участвовать в его игре, только чтобы убежать, когда его защита ослабнет. Наконец, со вздохом, его рука отпускает мое горло, и он встает передо мной во весь рост. Если бы мне пришлось угадывать, сейчас его показатель был бы близок к шести-трем.

— Ладно, Пози, давай посмотрим, насколько ты можешь быть покладистой и послушной.

Сидя на пятках, я смотрю на него.

— Чем ты планируешь заняться? Надеть на меня ошейник и заставить выполнять трюки, как выставочную собаку?

— Интересная идея, но нет. Ты собираешься мне отсосать, — он сжимает свой член сквозь выцветшие джинсы. — Моя ненависть к тебе угнетает меня, и ты собираешься что-то с этим сделать.

Губы приоткрыты в ужасе, я смотрю на него, а затем на белое мраморное надгробие рядом со мной. Имя его мамы видно в полоске лунного света.

— Здесь? Ты не можешь быть серьезным.

— Почему? Тебе было бы удобнее в моей машине?

У меня переворачивается желудок, и ладони вспотели. Я должна спорить с самой мыслью о том, что он хочет, чтобы я это сделала, а не с местом, где это происходит. Но есть что-то жуткое и вульгарное в том, чтобы сделать это над местом последнего упокоения его матери.

— Я имею в виду… да.

Он ухмыляется, на его лице явно виден триумф.

— И именно поэтому ты делаешь это прямо здесь. А теперь займись этим, у меня нет всей ночи. Вытащи мой член и положи в свой рот, — из-за моего кратковременного колебания он зарычал. — Либо ты сделаешь это добровольно, либо я сделаю это сам, а если мне придется это сделать самому, я сломаю тебе челюсть и заставлю тебя задохнуться от этого. Пока ты в отключке, я сделаю все необходимые звонки. Завтра вечером твой отец будет ночевать в кишащем клопами мотеле № 8, пока твоя тетя будет искать для него новое жилье.