И это то, с чем я боролся, когда был один на прошлой неделе. Можно ли отказаться от всего этого так легко? И что еще более важно, должно ли это быть так просто?

Конфликт, происходящий в моей голове, рассеивается в малейшие моменты. Например, когда ей ночью становится холодно и она приближается ко мне, или когда она мягко улыбается мне, когда я вхожу в комнату. Мои опасения полностью затихают, когда я вижу ее с Пакстоном. С тех пор, как она стала ночевать, я заметил в нем перемены. Его глаза, хотя и стеклянные, стали яснее, чем когда-либо за последние годы, и он проводит меньше времени, запираясь в своей комнате. На этой неделе он улыбался. Это было быстро, и если вы моргнули, то, возможно, пропустили это, но оно было там.

Именно эти маленькие моменты не дают мне снова погрузиться в темный злобный туман.

Стоя перед большим окном своей спальни, я снова полностью теряюсь в этих мыслях, пока поправляю свои серебряные запонки, но как только в стекле появляется ее отражение, они затихают.

— Ладно, прическа и макияж мне никогда не удавалось, но я сделала все, что могла, — она весь день была в стрессе из-за того, что сегодня вечером пойдет на сбор средств к мистеру Холлоуэю, и по ее тону ясно, что она все еще не в себе из-за всего этого. — Кроме того, ты знаешь, что это платья практически не прикрывает спину? Одно неверное движение, и будущий президент может увидеть, как моя задница треснет.

Пози нервно бродит по моей комнате, собирая разные вещи, чтобы положить их в свой маленький клатч. Натыкаясь на открытую коробку с кожаными туфлями, которые я купил для нее, она наклоняется в талии и поднимает их вверх.

— Я не знаю, почему я тебя об этом спрашиваю. Вероятно, именно поэтому ты выбрал его в первую очередь, — в отражении стекла она подпрыгивает на одной ноге и засовывает в четырехдюймовую шпильку, а потом и другую.

— Это определенно был решающий фактор.

Отвернувшись от окна, я наконец-то вижу ее целиком. В черном шелковом платье есть разрез, доходящий до самого верха ее бедра, а бретельки-спагетти, перекрещивающиеся над ее обнаженной спиной, представляют собой, по сути, толстые кусочки зубной нити. Ее волосы, которые она носит распущенными и прямыми, ниспадают ей на плечи. Светлые концевые детали красиво контрастируют с темным платьем. Ее светло-карие глаза окружены дымчатыми тенями, а полные губы накрашены оттенком, напоминающим мне красное вино.

— И, похоже, я решил правильно, — возможно, я выбрал слишком удачный выбор. Судя по тому, как она выглядит, я уже знаю, что сегодня вечером мне придется выбивать зубы. Они уже глазеют на нее, когда она одета не в лучшем виде, а теперь я фактически завернул ее в красивый пакет, чтобы подать им.

Ее глаза скользят по мне, и я не упускаю горячего блеска, который вспыхивает в них.

— Я никогда не увижу тебя в настоящем смокинге, не так ли? — подойдя ближе, она проводит пальцами по воротнику моей черной рубашки. Верхние пуговицы расстегнуты, потому что я категорически отказываюсь носить чертов галстук-бабочку. — Всегда приходится идти против течения. Думаю, мне следует просто порадоваться, что ты не носишь эти свои ботинки.

Лучшее, что они от меня получат, — это черную спортивную куртку и брюки в тон. Мои туфли с такой же красной подошвой, как и каблуки Пози, почти подталкивают меня к щедрости.

— Очень плохо, что я стал часто бывать на подобных чертовых мероприятиях. Я с трудом терплю пребывание там и не позволю себе выглядеть пингвином или официантом, стиснув зубы во время бесконечных светских разговоров.

Дело не в том, что я не понимаю важности моего присутствия в подобных вещах. За одну ночь я смогу подмазать локти многим людям, которые будут обеспечивать мои контракты в столице. Пока я это делаю, возможно, мне повезет, и я получу несколько долгов и секретов для своего растущего бизнеса.

Не обращаясь за помощью, она берет запонку, которая все еще у меня в руке, и ловко прикрепляет мне рукав.

— Могу сказать почти со стопроцентной уверенностью, что никто никогда не примет тебя за официанта. Ты не излучаешь вибрации типа «как я могу вам служить?».

Рука скользит между высоким швом ее платья, кончики моих пальцев скользят к внутренней стороне ее обнаженного бедра.

— Я почти уверен, что вчера вечером я излучал те же вибрации, когда уткнулся лицом в твою киску, — мои глаза останавливаются на ней, когда я чувствую ее обнаженную плоть. — Без трусиков?

Верхушки ее скул краснеют.

— В этом платье? Это не вариант. Шелк не совсем скрывает линии трусиков.

— Позволь мне сказать это прямо. Ты там совсем голая? Без бюстгальтера и нижнего белья? — я был так близок к тому, чтобы сказать ей «к черту» и сказать ей, что мы остаемся дома, когда она злобно улыбается и с ложным сочувствием похлопывает меня по груди.

— Спорим, ты сейчас жалеешь о своем выборе наряда, — повернувшись, она выхватывает клатч из моей незаправленной кровати и направляется к двери. Глядя на меня через плечо, она выгибает бровь. — Ну давай же. Мы не хотим опаздывать, не так ли?

Рафферти

Художественный музей Сиэтла увешан безвкусными красными, белыми и синими воздушными шарами и баннерами. Если на стене нет бесценной художественной инсталляции, занимающей ее место, то на ней жирным шрифтом написан лозунг предвыборной кампании сенатора Холлоуэя.

Гости, как влиятельные по статусу, так и те, кого просто пригласили для голосования, общаются, с удовольствием потягивая шампанское комнатной температуры. Они улыбаются и смеются, наслаждаясь посредственными поверхностными разговорами. Их просто порадовало то, что их включили, в то время как я чувствую себя некомфортно в своей собственной шкуре, находясь здесь.

— Если ко мне подойдет еще один человек, чтобы обсудить «чудесное наследие», которое оставил после себя мой дед, или то, как он и моя мать будут мной гордиться, я окажусь в тюрьме, — я рычу на Роума, прежде чем сделать большой глоток своего старомодного напитка.

Есть много причин, по которым Холлоуэй является человечным куском дерьма, но я должен похвалить его за открытый бар. Это единственная причина, по которой я хоть как-то переживаю эту утомительную ночь. Это и женщина в другом конце комнаты, которая продолжает смотреть на меня поверх своего бокала с шампанским. Пози была рядом со мной в течение первого часа, но Ларк увела ее полчаса назад и до сих пор не вернула мне.

Ларк, как дочь настоящего политика, водит ее по комнате, знакомя с людьми, с любезной и приятной улыбкой на лице. Роум, Пози и я, наверное, единственные во всем этом здании, кто знает, насколько она несчастна. Если бы ее родители знали, им было бы наплевать. Счастье их детей всегда было второстепенным по отношению к карьере отца.

Куда бы Ларк ни повела Пози, я не спускаю с нее глаз. Как будто я телохранитель или что-то в этом роде, я осматриваю людей вокруг нее, чтобы убедиться, что они не смотрят слишком долго на то, что принадлежит мне. Меня не волнует, что это модный политический сбор средств. Я не стану дважды думать, прежде чем пролить кровь, если они подойдут слишком близко.

Роум поворачивается ко мне с дерьмовой ухмылкой.

— Ну, посмотрим на светлую сторону. Если это произойдет, у тебя может появиться шанс сблизиться со своим отцом.

Я смотрю на него прищуренными глазами.

— Что? Слишком рано?

— Какого черта я снова с тобой дружу? — спрашиваю я.

Он щелкает пальцами и указывает на меня.

— Знаешь что? Я все время задаю себе один и тот же вопрос о тебе.

Покачивая головой, я отвожу от него взгляд и ищу в толпе знакомые лица.

Это последнее место, где вы ожидаете встретить сына босса итальянской мафии, но Роум был вынужден посещать эти мероприятия столько же, сколько и я. Может быть, дольше. Валентино и Холлоуэй связывают давнее партнерство. Сенатор дергает за ниточки и предлагает законопроекты, которые принесут пользу бизнесу итальянца и в то же время помогут Валентино продолжать выглядеть в глазах закона семьей магнатов недвижимости. Взамен Валентино берут на себя грязную работу, которая часто скрыта в политике, и жертвуют большие суммы денег на прошлые и будущие кампании сенатора. Руки семьи Роума окровавлены, а Холлоуэи остаются чистыми.