— Как я могу с ней примириться, если она стала причиной смерти мамы?

К моему ужасу, она резко издевается надо мной.

— Не смеши меня, Рафферти. В смерти твоей матери не было вины Пози.

— Как ты вообще такое можешь говорить? — моя рука сжимает вилку. — Если бы она держала рот на замке, как обещала мне, мама никогда не была бы в такой депрессии, как тогда. Из-за того, что папу отправили в тюрьму, она оказалась в этой ванне.

Клэр выпрямляется на стуле и спокойно складывает руки на столе.

— Не вини эту юную девушку за трагическое решение, которое, по мнению твоей матери, ей пришлось принять, — она делает паузу, опуская взгляд на руки. — И не сердись на Пози за то, что твоя мать должна была сделать сама.

— Что должна была сделать мама? — спрашиваю я.

— Защищать тебя.

— Ты так говоришь, как будто это было так просто.

Ее голова трясется, и она хмурится.

— Ты прав, ситуация была совсем не простой. Это было сложное и очень трудное место для всех вас. Это не меняет фундаментального факта: родитель защищает своего ребенка. Никогда не должно быть наоборот. Тебя несправедливо поставили в такое положение, когда ты чувствовал, что должен сделать это для нее, и из-за этого ты чувствуешь, что подвел ее.

Я тяжело сглатываю, снова сжимая руку на вилке.

— Я потерпел неудачу. Она умерла.

Встав со стула, она обходит стол и становится рядом со мной.

— Посмотри на меня, Рафферти, — делая, как она говорит, она держит мое лицо между своими морщинистыми руками. — Ты должен услышать меня, когда я говорю это; в смерти Молли ты виноват не больше, чем Пози. Это было опустошительно и душераздирающе, но в этом не было ничьей вины. Она была моей дочерью, и я очень скучаю по ней, но это никому не принесет никакой пользы, показывая пальцем и обвиняя. Она бы не хотела этого для тебя.

— Как ты думаешь, чего она от меня хочет?

— Она хотела бы, чтобы ты отпустил все это. Гнев, вина, обвинение. Тебе сейчас только больно, мой мальчик, — наклонившись, она целует меня в лоб, оставляя, несомненно, лиловый отпечаток поцелуя. — Теперь я пойду спрошу у шеф-повара, готово ли следующее блюдо. Не знаю, как ты, а я больше не могу есть эту капусту.

Я еду по шоссе с включенными на полной скорости дворниками и лавирую между машинами в своем Jaguar F-Type, когда в системе Bluetooth автомобиля появляется имя Роума.

Нажав кнопку на руле, я принимаю вызов.

— Привет.

— Пакс в итоге пошел с тобой на встречу с бабушкой В.?

Только Роум может назвать ее так. Если бы кто-нибудь еще попробовал это сделать, она, вероятно, ударила бы его одной из своих книг. Она делает вид, что просто терпит его, но все знают, что она питает к нему слабость.

— Нет, сегодня вечером он остался дома. Не похоже, чтобы он смог проехать туда на машине и не потерять сознание, — что-то не так, если он звонит и спрашивает меня об этом. — Что происходит?

— Я дома, потому что, как обычно, избегаю отца, и я только что везде проверил. Пакс снова ушел.

— Черт побери! — кричу я, ударяя ладонью по рулю. — Ты звонил своему кузену?

— Винни знает, что если он снова продаст Пакса, я заставлю его носить яйца как ожерелье, — уверяет меня Роум.

Я не хочу злиться на своего брата, потому что знаю, что это не его вина, я просто хочу, чтобы он остался в этом чертовом доме, чтобы мне не приходилось продолжать выслеживать его задницу.

— К кому еще ему пойти?

— Подожди, я собираюсь сделать несколько звонков.

Роум завершает разговор, оставляя мне только звук рева двигателя и мои мысли.

Я думал, что смогу справиться с Паксом самостоятельно и что ему не нужно идти в какой-нибудь реабилитационный центр, где есть кружки общения и все такое, но я начинаю беспокоиться, что это все дальше и дальше выходит из-под моего контроля и возможностей. Я просто не знаю, как вести этот разговор с братом. Как мне сказать ему, что я больше не могу ему помочь и нам нужно его куда-то отправить? Такое ощущение, что я еще раз подвел свою семью.

Слова моей бабушки эхом звучат в моей голове. Отпусти все это. Гнев, вина, обвинение.

Это последняя часть, с которой я борюсь больше всего.

Обвинение.

Долгое время я мог только винить ее. В красном тумане ярости, который поглотил и ослепил меня, Пози была единственным реальным виновником, которого я мог видеть. Лишь недавно, когда огонь, пылавший под моей кожей, начал тускнеть, я начал задаваться вопросом, не переложил ли я на нее часть своей собственной вины.

Я знаю, что я один обвиняю ее. Все остальные вокруг меня, похоже, никоим образом не привлекают ее к ответственности. Моя бабушка сидела напротив меня с надеждой в глазах и спрашивала, сошлись ли мы снова. Если бы она считала, что виновата Пози, она бы не хотела, чтобы внук был рядом с ней. По ее мнению, действия Пози были добротой.

А еще есть Пакс, который извинился перед ней, как будто это он сделал что-то не так. Его эмоции были притуплены в течение многих лет, и все же, когда он посмотрел на нее, он заплакал. Он плакал и умолял ее остаться с ним.

Остаться с ним…

Стараясь изо всех сил следить за дорогой, я роюсь в кармане и достаю телефон. Приложение, которое Роум установил на мой телефон, находится прямо здесь, на моей домашней странице, и когда я открываю его, я испытываю облегчение от того, что нахожу на видеозаписи комнаты Пози.

Несколько недель назад я был бы в ярости, увидев с ней своего брата, но знать, что он здесь и в безопасности, — это все, что имеет для меня сейчас значение.

Они лежат вместе на ее кровати, накрывшись одеялом. Похоже, Пакс уже спит, но Пози не спит и нежно гладит его по волосам. Она приносит ему уровень комфорта и покоя, который я не мог ему дать, и за это я ей благодарен.

Я повторно набираю номер Роума, переключая передачу и ускоряясь по шоссе.

— Ты нашел его? — спрашивает он в качестве приветствия.

— Да, он с ней.

Долгая пауза, прежде чем он спрашивает:

— Что ты собираешься делать?

— Я сейчас направляюсь туда.

Рафферти

Зейди, которая, судя по ее растрепанным волосам, выглядит так, словно сражалась во сне с медведем, распахивает дверь. Ее усталые глаза расширяются, когда она видит, что я стою в ее дверном проеме, и ее плечи напрягаются.

— Он просто появился сам, — выпаливает она. — Так что не злись на Пози.

— Я не злюсь.

Ее голова наклоняется.

— Ты не злишься?

— Нет я не злюсь, — не дожидаясь приглашения, я проталкиваюсь мимо нее в квартиру, пахнущую сладким цитрусовым ароматом, который прилипает к Пози. Зейди следует за мной по пятам, пока я иду дальше внутрь и к закрытой двери спальни слева.

— Просто чтобы ты знал, между ними нет ничего романтического. Тебе не нужно ревновать или злиться, она позволила ему остаться. Понятно, что она любит его, но это не так, как она любит тебя, — может говорить Зейди приглушенным голосом, но от ее комментария моя спина выпрямляется, как будто она кричала мне об этом.

Я не оглядываюсь на нее, когда спрашиваю:

— Откуда ты можешь это знать?

— Я не знаю всего того дерьма, которое ты с ней вытворил, но я знаю достаточно, и, несмотря на все это, она все еще не готова отказаться от тебя. Она сама сказала это сегодня вечером. Единственная причина, по которой человек так крепко держится за кого-то вроде тебя, это если он любит тебя. Безоговорочно.

В этот момент я ненавижу тебя почти так же сильно, как люблю.

Вот что она сказала мне после того, как я порезал ее ножом. Всю прошедшую неделю я не мог выбросить из головы выражение ее лица. Меня преследовало, когда я закрываю глаза по ночам и чувствую, что на моей груди давит тяжесть. Я увидел свое отражение в ее медовом взгляде, и мне не понравилось то, что я увидел. Или, более того, мне не нравился тот, кого я видел. Как она может после этого не быть готова отказаться от меня?