Не зная, как ответить Зейди, я поворачиваю дверную ручку и вхожу в темную комнату. Осторожно, чтобы не производить слишком много шума, я закрываю за собой дверь с тихим щелчком. Единственный свет исходит из маленького окна в дальнем конце комнаты. Лунный свет струится внутрь, отбрасывая тени на пространство.

Света достаточно, чтобы я мог разглядеть их свернувшиеся калачиком силуэты на ее огромной кровати. Где-то во время моей двадцатипятиминутной поездки сюда Пози тоже уснула. По середине кровати она прижимается спиной к Паксу, а голова покоится на руках. Татуированная рука Пакса откинута в сторону, а его грудь поднимается и опускается с каждым ровным глубоким вдохом. Сон у него спокойный, но я думаю, что он на самом деле потерял сознание от алкоголя. Сомневаюсь, что завтра он вспомнит, как сюда попал.

Единственным человеком, с которым я когда-либо терпел делить Пози, был Пакс. Их дружба и связь были крепкими и нерушимыми с тех пор, как они были малышами. Предупреждение Зейди о том, что между ними нет ничего романтического, не было необходимости. Я никогда не сомневался в этом, но ничто из этого не может остановить приступ ревности, который вспыхивает в моих венах при виде того, как они делят постель.

Подойдя к кровати, напротив которой спит Пози, я приседаю и тянусь к ней. Мои костяшки пальцев скользят по ее лицу, а когда мой большой палец скользит по ее нижней губе, она вздрагивает. На мгновение она напрягается, а затем расслабляется с мягким выдохом через мои пальцы. Во многом этот момент напоминает мне те утра, когда я просыпался рядом с ней в постели. Это было в те первые несколько мгновений дня, когда я сосредоточился только на нежном взгляде ее глаз и мире, который окружал нас. Я знал, что будет ждать меня за дверью моей спальни, и наслаждался каждой секундой тех тихих минут, которые я провел с ней.

— Не заставляй его уходить, — шепчет она свою мольбу. — Ему это было нужно.

— Я не заставляю его уходить, — отдернув от нее руку, я встаю в полный рост и снимаю ботинки.

Она поднимается на руке, и я чувствую на себе ее взгляд в темноте.

— Что ты делаешь?

Я снимаю темно-серую спортивную куртку, которую надел, чтобы успокоить Клэр, складываю ее пополам и кладу поверх кожаных туфель.

— Я тоже не ухожу.

— Что значит, ты не…

Ее вопрос оборван, потому что я отвечаю на него, когда ложусь рядом с ней на кровать. Там тесно, и между нами едва ли дюйм, но если она потребует, чтобы я ушел, я не собираюсь уходить с этого самого места до утра.

— Что ты делаешь? — спрашивает она, ложась на бок, прижав руки к груди.

Хотя я знаю, что это не вся правда, я говорю ей:

— Он, должно быть, был в очень плохом состоянии, раз появился здесь. Я не выпускаю его из поля зрения, — я поворачиваюсь на бок, так что мы практически нос к носу.

Она лежит лицом к окну, и тусклый свет освещает мягкие углы ее лица.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — она колеблется, нахмурив брови. — Ты собираешься снова на меня кричать?

— Нет, — я заправляю ее прямые волосы за ухо, и она наклоняется в моих прикосновениях. — Не сегодня ночью.

Я не знаю, как и смогу ли я пообещать ей, что больше никогда этого не сделаю. Отпустить и преодолеть гнев, который насыщал меня все эти годы, — непростая задача. Прощение также не является для меня чем-то естественным. Это чуждо, и во многом до сих пор кажется предательством памяти моей матери, но я не могу игнорировать ту часть себя, которая хочет попробовать. Если я не хочу становиться отцом, мне нужно придумать, как сделать то, что сказала Клэр, и отпустить это.

— Тогда ты можешь остаться, — между нами ее пальцы рассеянно играют с тонким хлопком моей черной рубашки. — Я хочу, чтобы ты остался, — ее слова настолько тихие, что их едва слышно для моих ушей, но они заставляют мое сердце колотиться в груди.

— Я не понимаю, как ты все еще можешь этого хотеть.

— Я тоже, но это правда.

Она придвигается ближе, и ее нос касается моего. Движения Пози мягкие, нежные, но они словно разрушают мою защиту. Каждое ее мягкое дыхание на моих губах разрушает еще один кирпичик, который я построил вокруг себя. Мы были физически близки с тех пор, как она вернулась, но это другое.

Мы были на войне. Мы окровавлены и покрыты шрамами, но сегодня вечером мы размахиваем белыми флагами. Я не уверен, что битва возобновится с восходом солнца, и не уверен, хочу ли я этого больше. Все, что я знаю, это то, что капитуляция звучит не так уж и плохо.

Глаза закрываются, мой лоб прижимается к ее лбу. Между нами ее пальцы переплетаются с моими. Мы остаемся такими — тихими и спокойными, как в те утра, когда мы были подростками, — и я позволяю себе вспомнить, каково это — чувствовать по отношению к ней что-то кроме гнева.

Я помню, что это приятно.

— На минутку, можешь ли ты быть со мной честным? — спрашивает она, снова пробегая носом по моему.

— Может быть.

Долгая пауза, как будто она пытается уговорить себя заговорить.

— Ты когда-нибудь скучал по мне?

Было бы легко солгать — обычно для меня это самый простой путь — но что-то в невинности и искренности ее вопроса заставляет меня хотеть быть честным.

— Каждый день, бабочка. Каждый. Чертов. День. И это только заставило меня ненавидеть тебя еще больше.

Глаза все еще закрыты, я чувствую, как ее губы касаются моих. От этого краткого контакта по моим венам пробегает успокаивающее тепло. Она всегда находила способ успокоить мой хаос.

— Я не хочу, чтобы ты больше меня ненавидел. Мне больно, что ты это делаешь.

Моя рука сама по себе тянется к месту на ее груди, которое я порезал. На ней только кофточка, и кончики моих пальцев касаются обнаженной повязки. Тяжелая тяжесть возвращается в мою грудь, и я заново переживаю этот момент в своей голове. Вместо того, чтобы позволить гневу подпитывать меня, я позволил ему контролировать меня. Точный план, который я вложил в ее возвращение, улетучился, и в ту ночь я стал пассажиром в собственном теле. Пози обращалась со мной с таким изяществом и храбростью, насколько могла, пока я не пролил кровь. Это был наш переломный момент.

Высвобождая одну руку из ее хватки, я беру ее лицо в ладонь и запускаю пальцы в ее мягкие волосы.

— Я знаю, — говорю я ей едва уловимым шепотом, прежде чем прижаться губами к ее.

Мой общий план появления здесь не был полностью продуман, но я знаю, что пришел сюда не с намерением поцеловать ее. После того, что произошло на прошлой неделе, вероятность того, что Пози захочет этого, казалась крайне маловероятной. Похоже, я ошибался, потому что при первом же прикосновении моих губ к ее губам она вздыхает с облегчением, и ее тело расслабляется в моем.

Клочок пространства, который был между нами, исчезает, когда она тает рядом со мной.

Оказывается, это именно то, чего она хотела, и именно то, что мне нужно, я даже не подозревал.

Мне никогда не удавалось выразить свои мысли и эмоции словами, и всю неделю я пытался придумать, как сказать ей, что я не полностью превратился в своего отца. Что я не полностью испорчен и что я все еще здесь, под завесой тьмы. Мне могли дать шесть месяцев, чтобы придумать подходящие слова, чтобы сказать ей, но они так и не пришли ко мне.

Что я могу сделать — и что мне всегда удавалось — так это показать ей.

Говорят, дела говорят громче, чем слова, и я могу только надеяться, что она все еще слышит меня в моем молчании.

Проведя языком по уголку ее губ, я уговариваю ее открыться мне. Пози, которой всегда нравилось следовать моим указаниям, делает то, что ей говорят. Поцелуй становится глубже, наши языки скользят друг о друга, а руки начинают блуждать. Ее стройные мускулы сильны под моими кончиками пальцев от часов, посвященных ее искусству, а ее мягкая кожа согревает мою. Ее рука скользит под подол моей черной рубашки, и мой пресс напрягается под ее нежными прикосновениями.

Мне казалось, что я вспомнил, каково это — целовать ее, но когда она уступила мне, и ее тихие стоны заполнили мои уши, я понял, что забыл. Что еще более важно, я забыл, как мне это нравилось. До Пози мне не нравилось целоваться с девушками, а после нее — еще меньше. Само мероприятие превратилось в неряшливую дегустацию несвежей текилы, которую я просто делал, чтобы получить то, что я действительно хотел. Бездумный секс с безликими женщинами.