— Пакс, он… — я замолкаю, не в силах произнести настоящие слова.

После торжественного кивка Пакса у меня на глаза навернулись слезы, а желудок скрутило от тошноты. Как мог отец сделать такое со своим ребенком?

Держа голову руками, его плечи дрожат, когда он плачет.

— Я никогда не хотел, чтобы он был там, но он никогда меня не слушал. Он смеялся надо мной.

— Я знаю, Пакс, — достигнув его, я положила руку ему на плечо. Если он оттолкнет меня, я позволю ему, но мне нужно дать ему понять, что я здесь ради него. В ту секунду, когда я прикасаюсь к нему, он поворачивается ко мне и обнимает меня. Он зарывается головой мне в плечо и плачет. — Он никогда не должен был быть там, и ты не виноват, что он там был.

Я не знаю, понимает ли он еще, что я говорю, но тем не менее мне нужно ему это сказать. Я буду повторять это снова и снова, пока у меня не кончится воздух, если понадобится, просто чтобы он знал, что ни в чем из этого нет его вины. Это отвратительное чудовище Адриана.

— Мне нужна помощь, — повторяет он мне в плечо. — Но как мне остановить это, не рассказав всем, что он со мной сделал? Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал. Ты не можешь никому рассказывать, Пи. Ты должна, черт возьми, пообещать мне, что никому не расскажешь, — он отстраняется, чтобы я могла посмотреть ему в лицо, а он хватает меня за руки мертвой хваткой. — Я не могу… Я просто не могу этого сделать, но я не знаю, как еще заставить его уйти.

Я знаю. У меня переворачивается живот, а тошнота усиливается до такой степени, что я начинаю потеть. С той ночи, когда я увидела, как ремень Адриана опустился на спину Рафферти, я сказала себе, что не смогу предать его или подвергнуть еще большему риску ухудшающееся психическое здоровье Молли. Я сказала себе, что не могу жить с последствиями, но теперь, когда я знаю, что происходит с Пакстоном под этой крышей, я лучше столкнусь с этими последствиями, чем позволю Адриану продолжать жестоко обращаться с его ребенком. Позволить этому продолжаться и дальше, когда у меня на компьютере в неотмеченном файле лежит видео, которое может отправить Адриана прочь на годы, — это не хренов вариант.

Я знаю без сомнения, что это всегда будет самое трудное решение, которое мне когда-либо придется принять, и я знаю, что потеряю, приняв его, но я также знаю, кого я спасу.

Мое сердце будет разбито, и Рафферти возненавидит меня, но Пакстон будет в безопасности, и это все, что в конце концов имеет значение.

— Никто никогда не узнает, потому что я знаю, как тебе помочь.

— Ты знаешь?

— Да, я знаю, — мне просто нужно предать обещание, данное Рафферти, чтобы сдержать твое. Я обнимаю его за шею и прижимаю к себе, прежде чем прошептать: — Обещаю, Пакс. Я всегда буду защищать твою тайну, — независимо от стоимости.

Пози

Когда мне было шестнадцать, я пообещала, что буду защищать Пакстона от Адриана, несмотря ни на что. Я сделала это, зная, что весь сопутствующий ущерб и кровь будут на моих руках, и в процессе я потеряю единственного мальчика, которого когда-либо любила. При этом мое сердце разбилось на тысячу осколков стекла, и с каждым ударом эти осколки врезались мне все глубже, но я бы сделала это снова. Какую бы боль я ни чувствовала, на самом деле это не имело значения, потому что облегчение боли Пакстона всегда было моим приоритетом. Я могла бы вынести что угодно, лишь бы он был в безопасности.

Безопасность.

Мне кажется, это неподходящее слово для использования сейчас. Не тогда, когда я сейчас пытаюсь поспеть за поспешными шагами Рафферти, пока мы следуем за медсестрой в палату Пакса.

Возможно, я и спасла Пакса от Адриана, но не смогла спасти его от остаточной травмы, которая его преследует. Быть разоблачителем означало, что я не могла быть рядом и помочь ему исцелиться, как бы сильно мне этого ни хотелось. Тяжесть этой вины на моей груди удушает. Я не могу остановить голос в своей голове, говорящий мне, что если бы я была там, этого можно было бы избежать.

Рациональная часть моего мозга постоянно напоминает мне о двух важнейших вещах, и это единственные причины, по которым я не поддаюсь голосу в своей голове.

Первое, что я знаю без сомнения, это то, что даже если бы я изо всех сил боролась за Пакса, Рафферти никогда бы не подпустил меня к себе. Это было бы справедливой реакцией, учитывая, что он знал только ту часть истории, где я предала его доверие и положила начало смерти его матери. Если бы я была на его месте, я бы тоже не хотела, чтобы я была рядом. Во-вторых, если бы я была рядом с Паксом так, как мне хотелось, любая помощь, которую я могла бы ему предложить, не была бы той помощью, которая ему действительно нужна. Травма, которую он пережил, требует такой помощи, которая находится за пределами моих возможностей. Ему нужен профессионал.

Я не знаю, достиг ли он той точки, когда осознал это для себя, но пока он этого не сделает, я буду продолжать поддерживать его всеми возможными способами. И если он попросит дополнительной помощи, я тоже поддержу его за руку. До тех пор мы находимся в его временных рамках. Ему предстоит решить, когда он достигнет своего предела.

Медсестра, одетая в темно-бордовый халат, останавливается у деревянной двери с длинным узким окном и поворачивается к нам.

— Когда он впервые приехал сюда, ему дали легкое успокоительное, чтобы успокоить его. Скоро он должен проснуться.

Она ждет, пока Рафферти склонит голову в знак согласия, прежде чем идти к медпункту неподалеку. Когда она уходит, ее резиновые туфли скрипят по полированному кафельному полу.

Я смотрю на Раффа, надеясь поймать его взгляд, но, как и во время напряженной поездки здесь, он отказывается смотреть на меня. Всю поездку в машине он держал голову прямо, а с тех пор, как мы были в больнице, он ведет себя так, будто меня здесь вообще нет.

Это вызывает воспоминания и эмоции. Я уверена, что он предпочел бы остаться похороненным, но я чувствую, как он отстраняется от меня. Порочная энергия, исходящая от него, как густой туман, напоминает мне, каким он был, когда мы впервые воссоединились.

Не говоря ни слова, он поворачивает ручку и проскальзывает внутрь. Сделав несколько шагов за ним, я тихо закрываю за собой дверь и медленно вхожу в холодную комнату, пахнущую антисептиком.

Аромат напоминает мне о том, как я улетела домой на той неделе после несчастного случая с отцом. Кроме еды и душа, я не отходила от отца. Он был в коме, и мы еще не знали степень повреждения его мозга, но мне нужно было, чтобы он знал, что я рядом с ним. В конце концов мне пришлось вернуться в Нью-Йорк, и тогда меня заменила тетя Джо.

В отличие от моего отца, который был подключен к большему количеству трубок и проводов, чем я могла сосчитать, единственное, что было прикреплено к спящей форме Пакстона, — это единственная капельница с физиологическим раствором.

Я не буду говорить этого вслух, потому что это только разозлит Рафферти, но, учитывая все обстоятельства, Паксу повезло. Его передозировка могла быть намного хуже, чем была на самом деле. Каждый день есть люди, которым не так повезло.

Его кожа немного серая, а круги под глазами интенсивные, но в остальном физически он выглядит нормально. Мысленно это совсем другой разговор.

Хотя я не знаю, как долго это продлится. Рано или поздно он начнет ощущать болезненные последствия абстиненции, и именно тогда ему придется решить, что он хочет делать. Либо обратитесь за помощью, либо продолжайте идти своим нынешним путем.

Оставаясь поближе к дальней стене, чтобы дать ему место, я наблюдаю, как Рафферти приближается к больничной койке. Его лицо холодное и каменное, на нем нет никаких признаков эмоций, пока его рука не обхватывает татуированное предплечье Пакса. Он ломается, сокрушительная реальность того, что сегодня вечером он чуть не потерял брата, обрушивается на него. Грудь вздымается от глубоких вдохов, глаза закрываются, и он опускает голову.