— Как мы дошли до это, Рафф?

Впервые за многие годы мне не хочется сразу винить ее во всем плохом, что произошло.

— Я не знаю.

Пози

Возраст: 16 лет.

Прошло шесть месяцев со школьных танцев и шесть месяцев с тех пор, как я начала встречаться с Рафферти.

В тот вечер я так и не вернулась в спортзал или к Ченсу. Мы с Рафферти, мокрые и замерзшие от танцев под дождем, побежали к его машине и уехали, никого не предупредив.

Утро следующего понедельника было неловким, когда мне пришлось встретиться с милым мальчиком, которого я бросила. Он задал мне миллион вопросов, пока я пыталась извиниться перед ним за отказ. У меня не было возможности признать причину моего быстрого ухода, когда Рафферти подошел ко мне сзади. На все вопросы Ченса были даны ответы, когда Рафферти обнял меня за талию и поцеловал в шею. Когда пришло осознание, лицо Ченса вытянулось. В конце концов, он был не очень этому рад, но был любезен, и это все, о чем я могла просить в такой ситуации. Две недели спустя я увидела, как он целовался с Ханной на лестнице, так что, думаю, можно с уверенностью сказать, что для всех участников все сложилось хорошо.

Люди смотрели и перешептывались, когда распространились новости о том, что мы с Рафферти вместе, но каждому из нас было плевать, что они о нас думают. Мы были счастливы.

Мы счастливы.

В ту ночь то, что нам обоим было нужно, идеально встало на свои места, и с тех пор мы были бок о бок. Мы не объявили сразу о том, что встречаемся нашим родителями, но когда Молли узнала об этом примерно через месяц, она выглядела искренне счастливой. Пакстон, казалось, тоже согласился с этим, сказав, что всегда подозревал, что у нас обоих есть чувства друг к другу, но, как и во всем остальном в последнее время, он был довольно спокоен по этому поводу. Адриан… ну, Адриан не был и до сих пор не в восторге. Он ничего не сказал, но по тому, как он смотрит на меня, когда он дома, я могу сказать, что если бы у него была такая возможность, он бы выбрал для своего сына кого-нибудь другого.

Мой отец сказал мне, что я достаточно взрослая, чтобы решать, с кем хочу встречаться, и что на самом деле он не имеет никакого права голоса в том, кого я выбираю. Он также прокомментировал, что не удивлен, поскольку я провожу с ребятами из Блэквелла больше времени, чем кто-либо другой. Он пожал плечами и добавил:

— Я всегда думал, что это будет Пакстон, — прежде чем сменить тему на что-то совершенно не имеющее отношения к делу. Я всегда ценила то, как мой отец доверял мне принимать собственные решения и поддерживал меня, чем мог. Это не было исключением.

Накинув халат поверх спального резервуара и шорты, я выхожу из гостевой ванной, которая очень давно стала моей, и иду в свою спальню. Выжимая полотенцем лишнюю воду из волос, я удивляюсь, что не вижу Рафферти, лежащего поперек моей кровати и ожидающего меня, как он обещал, что будет там, когда я выйду из душа. Он не ночует у меня каждую ночь, но становится все чаще.

Я никогда не сплю одна, когда нахожусь здесь, потому что по ночам со мной в постели не он, а Пакстон. Его кошмары становятся все хуже, и он говорит, что сон рядом со мной помогает держать их под контролем. Я спросила его, стоит ли ему поговорить с мамой о том, чтобы, возможно, обратиться к кому-нибудь за помощью, но он каждый раз отвергает эту идею. Поскольку он не хочет говорить со мной о том, что происходит, то позволить ему поспать со мной кажется единственным способом, которым я могу ему помочь прямо сейчас. Я буду продолжать это делать, пока он не решит иначе.

Бросаю полотенце на пол и направляюсь к двери спальни искать Раффа. Его комната находится в другом крыле на противоположной стороне дома, но, когда я доберусь туда, его нигде не будет. Свет выключен, и не похоже, что он пробыл там целый день. Решив проверить внизу, думая, что он, возможно, перекусывает поздно вечером или смотрит телевизор, я на цыпочках спускаюсь по парадной лестнице.

Свет был выключен, когда Молли поднялась наверх, чтобы лечь спать, но теперь из кухни льется мягкий свет. Я надеюсь найти Рафферти в конце освещенной дорожки, но единственное, что я нахожу на кухне, — это полная миска давно остывшего попкорна, приготовленного в микроволновой печи.

Моя теория о том, что он перекусил, оказалась верной, с той лишь разницей, что он здесь не ест.

Выйдя из кухни, я брожу по большому дому в поисках его следов. Я даже выглядываю в большие окна и на задний двор, чтобы узнать, не решил ли он искупаться в бассейне с подогревом, но и там его не видно. Моя следующая догадка: возможно, он занимается в домашнем спортзале. Лестница, ведущая в готовый подвал, находится на другой стороне дома, поэтому я спокойно двигаюсь в том направлении. Я не хочу случайно разбудить Адриана. Сегодня он вернулся домой поздно вечером и сразу же поднялся наверх, в свою спальню. С тех пор я его не видела и предполагаю, что он спит.

Моя теория оказывается ошибочной, когда я поднимаюсь по лестнице и вижу свет в кабинете Адриана в арочном коридоре. Рафферти там никогда не бывает, так что я даже отдаленно не думаю, что это место его укрытия, пока не услышу его голос.

Я знаю, что не следует этого делать, но обнаруживаю, что делаю шаг в этом направлении, прежде чем успеваю остановиться. Что-то внутри подсказывает мне, что мне нужно посмотреть, что там происходит так поздно ночью. Плотнее закутавшись в серую пушистую мантию, я двигаюсь так тихо, как только могу, к треснувшей деревянной двери.

Когда я узнаю, что за этим происходит, моя кровь превращается в лед.

Сколько себя помню, я спрашивала отца, каково это видеть ужасающие места преступлений и жестокие поступки, которые люди совершают друг с другом. Он всегда говорил, что это трудно описать, если ты сам не стал свидетелем этого. Стоя здесь и наблюдая, как Адриан опускает свой коричневый кожаный ремень на спину Рафферти, я наконец понимаю, что имел в виду мой отец.

Трудно описать эмоции, потому что невозможно точно определить, что вы испытываете. Ты чувствуешь все сразу, но при этом онемеешь. Ваша кожа нагревается, но вы замерзаете. Все движется быстро, но в то же время мучительно медленно. Вы хотите помочь, но страх и шок удерживают вас на месте.

Как это может происходить? Как долго это продолжается? Почему Рафферти не сопротивляется? Вопросы крутятся в моей голове, как испорченная пластинка, но внезапно прекращаются, когда звук ремня по коже Рафферти снова достигает моих ушей.

Он стоит на коленях перед большим деревянным столом своего отца, а перед ним выброшенная рубашка. Его голова склонена, а руки лежат на ковре по обе стороны от ног. Когда кожа хлещет его, он остается совершенно неподвижным и молчаливым. Единственное свидетельство того, что ему вообще больно, — это то, как его глаза закрываются, а губы кривятся в малейшей гримасе. Понятия не имею, как он там сидит и принимает это, но, как и ко всему остальному, он относится к этому с непоколебимым стоицизмом.

Я знаю Рафферти, и поэтому я знаю, что, хотя он, возможно, и не показывает внешней боли, его разум в тоске. Его тело излечится от этой жестокости, но сможет ли его голова когда-нибудь восстановиться после чего-то подобного?

Я стою там дольше, чем следовало бы, и ничего не делаю, не зная, как я могу помочь ему прямо сейчас. Могу ли я рассказать отцу, и сможет ли он тогда что-нибудь сделать, чтобы положить этому конец? Ему понадобится нечто большее, чем просто мои показания, чтобы выступить против такого человека, как Адриан Блэквелл. Шестизначные адвокаты Адриана добьются прекращения дела еще до того, как оно дойдет до присяжных. Нет, моему отцу понадобятся вещественные доказательства.

Затаив дыхание, моя рука скользит в карман халата до бедер, а пальцы обхватывают сотовый телефон. Если меня поймают за этим, это не пойдет на пользу ни Рафферти, ни мне, и именно поэтому мое сердце почти болезненно колотится о грудную стенку, когда я начинаю запись.