Марна не знала, сколько она была в бреду. Она очнулась снова привязанной, только теперь к постели. Промежность ее горела, и ее тянуло. Вёльва уже знала, что Синеус надругался над ней, пока она не была в себе. Лицо ее скривилось, она держалась, чтобы не заплакать, ворочалась, пиналась, но ноги и руки были привязаны крепко. Так длилось часами. Невозможность пошевелиться сводила с ума. Марна кричала, звала на помощь. Иттан слышала это и плакала за стенкой, кормя своей грудью Тору, которую Синеус, наконец, вернул ей. Святослав лежал рядом на кровати.

Ее кормили и поили другие рабыни, сам Синеус больше не являлся к ней. Именно от рабынь, которых получилось разговорить, Марна узнала, что Синеус запер Эрика, Рёрика и Бьерна с Аскольдом в темнице, а Иттан угрожал Торой, чтобы та слушалась его, и тогда Марна простила подругу, ибо она бы сделала все то же самое ради своей дочери или сына. Марну омывали тряпками, пока она была привязана к кровати, и она знала, что Синеус снова придет к ней этой ночью. И он пришел.

— Сколько это будет продолжаться? Просто убей меня⁈ — прошипела она, когда он встал с нее и начал затягивать ремень на штанах.

— Посмотрим, это зависит не от меня, а от твоих словен. Я уже отправил им подарок.

— Только не говори, что это мой сын!

— Нет. Вовсе нет. Сын — это последнее, чем я захочу насладиться, и список перед ним еще очень даже длинный.

— Как ты смог уговорить людей Бьерна не нападать на тебя, пока их воевода в темнице⁈

— Их конунг, — посмеялся Синеус. — Разве он конунг им? тот, который влюбился в вёльву? Они сами же и свергли его моими руками и были тому рады! Теперь все они служат мне! Теперь я здесь конунг Синеус! Тот, кто им всегда должен был быть!

Все началось с гонца, который въехал в лагерь Олега с небольшой тряпичной сумкой перед собой. Он не был норманном, чтобы его приняли за врага, и не был славянином, чтобы приняли за своего. Потому к Олегу гонца сопровождали четыре вооруженных дружинника. Его просили подождать, поскольку княжеская чета была занята обедом, но гонец настаивал, что дело это срочное, и тогда, с согласия Олега, его пустили в трапезный шатер.

Мстислав сидел подле Олега и хлебал суп. Кроме них в шатре присутствовали только две служанки, Райан и дружинник, который и то стоял по ту сторону шатра. Итак, когда гонец вошел внутрь, он откинул капюшон назад, стряхнул пыль со шкуры, служившей ему шубой (и зачем в такой жаркий день?), поправил накидку, развязал мешок, потряс его, и на пол с грохотом упала отрубленная голова. Олег не сразу узнал в ней своего брата Глеба. Голова была так давно отрублена, что совсем почернела и сгнила. Либо гонец вез ее слишком долго, что было невозможно.

— Кто это сделал⁈ — Олег соскочил с места, и дружинники тут же со свистом обнажили свои мечи, чтобы казнить гонца по одному только слову князя.

— Он сказал, что не нуждается в представлении, — спокойно и тихо ответил гонец. — Но также предупредил, что вы его спросите. Конунг Синеус.

— Взять его в плен, — тут же приказал Олег. — Эта сука расскажет нам все.

Воины не успели подойти, как гонец ловко тряхнул рукой, и из рукава выскользнул небольшой ножичек. Ни секунды не колеблясь, он открыл рот, высунул язык и демонстративно отрезал его себе под самый корень, не сводя дикого и лукавого взгляда с Олега. Рука мужчины совсем не дрогнула, будто делал он это тысячи раз и только совершал очередной обряд. Кусок мяса упал на пол возле его ботинка. Его тело тряслось от боли. Из глаз брызнули слезы, но гонец, хоть и пошатывался, стоял ровно, как вкопанный в землю, и принимал боль с достоинством. По его подбородку, шее, шубе текла кровь. Гонец слегка улыбнулся, насмехаясь над князем. Дружинники застыли, не зная, что делать.

— Пусть идет, — вдруг ответил Олег, удивив тем Мстислава, и сел обратно на свой стул, подергиваясь то ли от отвращения, то ли от гнева. Его взгляд метался от головы брата к языку гонца на полу.

— Но, князь… — начал один из главных дружинников.

— Пусть идет! — вскрикнул Олег.

Гонец медленно кивнул князю головой, прощаясь. Дружинники расступились, и посыльный гордым шагом вышел из зала.

— Быть войне… — Олег прошептал. — Завтра же… быть войне.

Марну привели в храм, который был построен ею же. Она знала, что ее привели туда не для того, чтобы помолиться. Димитрий уже сидел на коленях возле креста, приготовленного для него. Он был избит и ранен, с его головы был снят скальп — так Синеус и его люди решили постричь его в монахи еще раз.

— Я буду первым мучеником в этом божьем доме, — успокаивал Марну Димитрий. — Я умру счастливым!

— Это я виновата! Я просила тебя остаться здесь, — ее за руки усадили на табурет и заставили смотреть, приставив лезвие к горлу.

— Откажись от своего ссаного Бога, и я тебя не убью! — заявил Синеус с гордостью.

— Но я готов умереть, — спокойно отвечал Димитрий. — Я видел сегодня Бога. Он пришел ко мне в виде солнечного луча, покуда солнце не показывалось здесь с тех пор, как вы пришли в Ладогу. Я готов уйти к нему, готов уйти домой.

— Димитрий, прошу тебя, — плакала Марна. — Господь поймет тебя, если ты выберешь жизнь.

— Я и выбираю жизнь, Марна!

Тогда Димитрий перевел свой взгляд на Синеуса, которому становилось только не по себе. Убийство монаха, который не боится, уже не было таким забавным действием.

— Сейчас он по-другому у меня запоет! Тащите гвозди!

Крест опустили на пол, а Димитрия уложили на него, раздвинув его руки. Когда его ладони пробивали, он кричал от боли, но вместе с тем смеялся, чтобы показать, что он все же выше этой боли и стерпит все. Так смех его сменялся криком, а крик смехом, и Марна только утирала слезы.

— Нужно было прибивать запястья, вы, придурки, — проговорила она с ненавистью. — У Иисуса на самом деле были пробиты запястья.

— Замолчи, вёльва!

Однако, она была права. Как только крест возвели, гвозди разорвали ладони Димитрия, и он упал на пол с продырявленными руками. Монах катался по полу от боли, извивался и продолжал молиться.

— Значит, забивайте в кисти! — отдал новый приказ Синеус, который был еще злее, чем прежде, из-за своего сорванного представления. — И в пятки!

Димитрий не дожил до этого момента. Он умер от болевого шока, и все же варяги распяли его мертвое тело на кресте, а затем оставили Марну сидеть одну в храме, заперев ее внутри. Одного они не учли. Марна строила этот храм сама, и конечно же, в нем была лазейка. Она вскрыла плиту у одного из алтарей в полу, и там оказалась связка ключей: от храма, от главных дверей крепости, от темницы и от тайной кладовой, где хранилось оружие на всякий случай. Марна знала, что храм оставили охранять одному из варягов, и потому ей пришлось вырвать гвоздь из пятки Дмитрия, но тот варяг стоял у главных дверей, а не черного выхода, который Марна также сконструировала на всякий случай. Она ловко открыла заднюю дверь ключом. Дружинник, услышав это, тут же побежал на шум, но Марна ему легко вспорола глотку ржавым длинным гвоздем. Следующей целью было добраться до кладовой, а затем темницы, чтобы вызволить оттуда свергнутых конунгов.

Молиться в храме Марну оставили на целую ночь, и потому сейчас Синеус скорее всего сладко спал, обнявшись с рабыней после выпитой браги. В кладовой Марна нашла два меча, из которых взяла один, ножичек и лук с колчаном из двадцати стрел, предварительно отравленных.

— Пойдет, — снарядившись, Марна нашла в кладовой мужской костюм и заперлась изнутри, чтобы переодеться. Вёльва засучила рукава, затянула потуже пояс, заправила штаны в сапоги и завязала узлом волосы. У нее чесались руки, чтобы пойти и тут же убить Синеуса, а уже затем вызволить конунгов, но она знала, что они сделают это сами без ее помощи, как только она их выпустит.

Марна убивала всех варягов, которые встречались ей на пути. Она не жалела ничьего живота, вспарывая им кишки или стреляя в глаза из лука. Больше ничего не вызывало у нее сожаления. И если после смерти Бруни еще был шанс на спасение ее души, то после содеянного Синеусом, она сама лично продала свою душу дьяволу, не только не взяв награды, но даже доплатив за это. Когда она убила последнего дружинника, войдя в темницу, все конунги и их люди подлетели к своим решеткам, чтобы посмотреть на своего спасителя.