Они уселись за тот же столик в углу, и Линда подходила к ним каждый раз, когда в кулинарии не оставалось клиентов. Она спросила следователя через Марту, понравился ли ему пирог, когда заметила, что у него с собой больше не было коробки. Марк закивал головой, чтобы не дать Марте рассказать постыдную историю о девочке, которую он пытался накормить.

— Он ведь не пробовал пирога, верно? — спросила с доброй усмешкой и хитрой улыбкой Линда, поглядывая на «Макконахи» сверкающими глазами. — Ну признавайся, Марта. Я там на салфетке написала свой номер телефона, а он даже не выглядит смущенным. Только не переводи этого ему! — она посмеялась.

— Мы уронили твой пирог, Линда, — извинилась Марта. — Отвлеклись на машину, а он и выпал из рук…

Они болтали еще с полчаса. Правда, половину из этого времени тратили на переводы. Марк узнал о том, что Линда учится в местном университете. Она будущий магистр психологических наук. Вечером, четыре раза в неделю, она посещает занятия, а остальное время танцует и помогает Майклу и Нине в лавке, чтобы накопить себе на путешествие по Европе. Она же узнала о Марке следующее: он старше на десять лет, разведен, расследует чрезвычайно интересные и запутанные дела, а также много курит и в Европе никогда не был.

— И похож на Мэттью Макконахи! — продолжала она подтрунивать его.

— Наверное, это мои первые два английские слова, которые я смогу теперь узнать на любом акценте, — смеялся вместе с ней и Марк. — А вы, смотрю, его поклонница? Где он играл?.. Я не смотрю ни фильмы, ни телевизор.

— Я никогда не видеть такой… красы, — Марна сделала глубокий вдох и покачала головой изумляясь. — Дуже красиво.

Розовый туман расстилался над утренним Волховом. Они стояли с Олегом на холме, и потому казалось, что стояли выше самого неба, будто туман тот был облаками, отделяющими их от всего смертного и низменного, происходящего в Новгороде.

От Синеуса, томящегося в сыром подвале.

От похорон Святослава и Ольги, на которых Ефанда не проронила ни слезинки.

От самой Ефанды, что теперь была в плену у собственного отца.

От Райана, что горевал и не мог найти себе места в том городе, в котором его любимая женщина становилась женой язычника.

От Вадима, что едва похоронил брата, но после победы над варягами никак не мог просушить усы от медового хмеля. Он занял место новгородского князя. Олег же был назначен главным воеводой, и теперь сам Паук ходил под ним.

От Утреда, что был похоронен под этим самым холмом без всяких почестей, зарыт в неподготовленную стылую землю подобно собаке или другому павшему от хвори скоту. Да что там скоту! В одну кучу словене просто сбросили все то, что смогли от него найти. Такова была просьба Синеуса, и Олег исполнил ее, поскольку и сам сочувствовал Утреду.

От Иттан, которая до сих пор горевала по Глебу, но держала слезы в себе, чтобы не навредить ребенку под ее сердцем. Она, как полоумная кошка на крыше, все выслеживала Ефанду и гадала, когда же ей подвернется случай убить ее.

Марна игриво вздохнула, повертела меч перед своим лицом и протянула его обратно Олегу. Словен вернул сталь за пояс и вопросительно поднял брови.

— Он не показывает, — улыбнулась Марна, почти посмеялась, зная, что сказала что-то неправильно, и ее глаза весело заблестели. — Я так давно не видела себя.

— Не видела себя? — Олег изумленно нахмурился, оглядел ее с правого бока и сложил руки за спиной. — Разве ты не бегаешь каждый день к Волхову?

— В моем мире была такая вещь… зеркало. Ты можешь смотреться туда и видеть себя так же ясно, как ты сейчас видеть меня. А в реке… разве что проверить, все ли я — еще я.

— Зеркало… — повторил с любопытством Олег. Это слово было новым для него, хотя и звучало по-родному. — Ты говоришь на славянском лучше. Уроки проходят ладно?

И только тогда Марна заметила, как слово «зеркало» похоже на праславянское «зреть» — смотреть. Славянский язык ей действительно с каждой неделей казался все легче. И хотя вопреки ее надеждам, уроки давал не Райан, Марна была довольна. То были условия Вадима и Олега: если же Марна решила сдержать обещание, то не может подходить к Райану ближе, чем на десять шагов, и уж тем более оставаться с ним в одной комнате наедине. С ней занимался византийский монах-путешественник, нашедший приют в Новгороде до следующего лета, и получал от Олега за то щедрое вознаграждение в десять дирхамов за неделю.

Димитрию было давно за сорок, а может, и сорок пять. Он не знал своих именин, и ни матери, ни отца у него не было, а жена давно отошла в мир иной. Так сирота был пострижен в монахи, затем ушел оттуда, женившись, и вернулся, ставши вдовцом. Византийский монастырь был его домом до тех пор, пока Димитрий не узнал, что смертельно болен.

— Я иду к скандинавам, иду в Англию, и Господь со мной. Нет паломника лучше того, кто уже не боится смерти, — так он говорил Марне. — Кто-то ведь должен позаботиться о язычниках, о детях божьих, сбившихся с истинного пути. Это есть и моя последняя миссия здесь, на этой бренной земле.

— Они повесят тебя на месте, как только увидят крест на твоей груди, — качала головой Марна. — Или сколотят такой же! Ради забавы! И ты будешь распят у всех на виду. Разве ты забыл, что случилось с Райаном, когда он был совсем мальчишкой?

— Да-да, то-то он меня и предостерегал, — смеялся Димитрий по-детски невинно. Улыбка его была забавной: он сжимал губы вместе, скрывая зубы, будто пил из соломинки. — Что же, для меня это будет милостью и достойной смертью — разве не то же самое случилось с сыном Господа?

Прошло две недели с тех пор, как последняя капли крови была пролита. Марна провела те две недели за учебой, тренировками с мечом и луком, привыкала к новой жизни и новому лицу, не вмешиваясь в княжеские и военные дела. Все, что ее волновало, — это сваточная неделя, в которую ей придется сплести венок для Олега. Райан тоже не говорил с ней с тех пор. Он готовился к тому, чтобы уйти из Новгорода, учился корабельному делу, чтобы не сгинуть в морских водах по пути в Ирландию, и пытался отыскать нужных людей, которые бы стали наемниками и ушли с ним. Последнее было сложным: хотя у Райана хватало серебра на путь домой, он мало кому доверял, и в глазах каждого кандидата читал одно и то же: «Я убью тебя, как только мы выйдем в воду, жалкий христианин, и заберу все твое серебро, ведь ты не воин! Ты слабак! Ха-ха-ха!» В иное и свободное от поисков наемников время Райан работал конюхом у самого Вадима, чтобы достать пропитания — серебра он не трогал и делал вид, что его и нет.

— Мой шрам, — Марна вздохнула и посмотрела на будущего мужа. — Он выглядит лучше?

Олег нежно улыбнулся, встал перед Марной лицом к лицу и заправил ее прядь за ухо, обнажая ярко-розовый, почти пурпурный шрам. Девушка опустила глаза.

— В моем мире их умели убирать, — прошептала она с хорошо скрытой грустью.

Олег опустил руку и отошел на шаг назад.

— Да, в твоем мире все краше и хорошее. Я понял это уже давно, — не без обиды ответил он. — Кроме одного.

— Чего же?..

— В твоем мире больше нет тебя. Ты здесь, и поэтому мой мир теперь самый прекрасный из всех, созданных богами.

— Разве это может быть красиво… — покачала головой Марна и села, почти плюхнулась на влажную от росы траву. — Я не воин, чтобы гордиться этим уродливым шрамом. Он — не знак моей силы, скорее, слабости… Я должна больше тренироваться и учиться работать мечом.

— Не работать. Владеть, — Олег сел рядом и оперся на локти, почти лег. — Так говорят настоящие воины. Вот тебе еще один урок, Марна.

— Мое настоящее имя — Мирослава… — вдруг призналась она шепотом, сама того не ожидая, и удивилась, как долго она не произносила своего истинного имени вслух. Оно будто и звучало теперь иначе. — Так меня назвали родители, когда я… когда…

— Родилась? — помог ей Олег, думая, что Марна всего лишь забыла слово.