Другие новгородцы стояли вдалеке, радуясь за главных суженых этого лета, за Глеба и Иттан. Словен покрывал ее мокрое от слез лицо поцелуями, гладил ее живот, волосы, снова целовал лицо, и они плакали вместе. Наконец, они вдвоем взялись за руки и подошли к Марне. Глеб вдруг опустился до самой земли, чтобы покланяться вёльве, и поцеловал ее подол. Новгородцы, удивленные и любопытные, затихли и прислушались, столпились поближе, заключив их троих в круг.

— Не нужно… что же ты делаешь, Глебушка, — Марна подняла его за плечи. — Вставай немедленно.

— Воистину, ты дитя богов! Благодаря тебе я восстал из мертвых! Спасибо тебе, Марна! — он повернулся к новгородцам. — Славься Марна! Славься!

Они и толком не знали, что случилось, но подхватили ликование Глеба и принялись ликовать вместе с ним, рукоплескать, подпевать и скандировать имя Марны.

— Пожалуйста, прекрати, — Марна просила Глеба умоляюще и опасливо осмотрелась по сторонам. И не зря. В четвертом ряду она заметила знакомое лицо с устрашающей татуировкой на лбу. Тот мужчина улыбнулся ей, и тут же, развернувшись резко на пятках, исчез.

— Прекрати, Глеб! — Марна прикрикнула на него, и Глеб замолк.

— В чем же дело?

— Разве не было сказано тебе, что ты должен хранить эту тайну⁈ Восстал из мертвых? Ты сдурел, Глеб? Ты никогда не умирал… запомни это и заруби себе на носу!

А затем злобная гримаса Марны сменилась улыбкой. Она прижала Глеба к себе и обняла его с силой.

— Я скучала по тебе, дурачина! Будь осторожнее в этот раз и оберегай Иттан, и ваше дитя! Был бы ты христианином, просилась бы стать крестной!

— Крестной? — посмеялся Глеб, не понимая, о чем говорит Марна, и похлопал ее по спине одной левой рукой. — Спасибо тебе, Марна! Я теперь за тебя грудью своей встану! Ты мне теперь сестрица.

Ефанда, услышав те слова, посмотрела с подозрением на Олега. Каждый день пропасть между нею и ее братьями, ее словенским родом, разверзалась все больше. Она была чужой среди своих. Она была рабыней для собственного отца и выносила его горшки с парашей. Бывало, ее мать, Драгана, жалела дочь, и позволяла ей поесть с княжеского стола, но Вадим тут же строго наказывал обеих. Он и сам любил Ефанду, и потому, наверное, и не смог умертвить дочь.

— Ее бы замуж выдать, куда подальше, — как-то поведал Вадим Драгане свою мысль. — Чтобы жизнь больше медом не казалась, да и подальше от дома она была!

— Ах, муж мой, кто не совершал ошибок ради любви? Я бы ради тебя и сама убила!

— Собственного брата? Или дядю? Ну, чего же молчишь, Драгана? То-то и оно…

Часом позже, Ефанда спустилась в темницу, чтобы навестить Синеуса. Ей удалось отлучиться между чисткой комнат и работой в свинарнике. Она не видела Синеуса с тех пор, как они были повержены на крыше крепости. Варяг спал сидя, наклонившись к сырой глиняной стене. Ефанда долго стояла по другую сторону решетки, не решаясь разбудить его, заговорить, и слушала, как Синеус кашлял во сне. Наконец, почувствовав на себе пристальный взгляд, он проснулся, открыл глаза и машинально сунул руку в сапог, чтобы достать нож, которого там не оказалось.

— Ефанда? Ты ли это?.. В Вальхалле я?.. — пробормотал он, протирая глаза, но так и не встал с места, не в силах поверить в увиденное.

Она стояла перед ним с душистым венком в руках и сжимала его пальцами так сильно, что с него на тюремный пол падали цветочные лепестки.

— У нас, у словен, есть традиция… — прошептала она. Казалось, даже промямлила, так как слова давались ей с трудом. — Сплести венок и отдать его тому, кто… — она всхлипнула и замолчала.

— И вправду, в Вальхалле, — радостно прошептал Синеус и закашлялся. Месяц в сырой камере сказался дурно на его здоровье.

Он встал с лавки, пятерней расчесал черную безобразную бороду, чтобы не отпугнуть Ефанду своим ужасным внешним видом, и подошел к решетке.

— Моя любимая… — не стесняясь, обратился он к Ефанде, думая, что это всего лишь сон. — За что наградили меня боги? Или умер я все же не в темнице, а в бою, чего не помню?.. Как я умер, Ефанда? Отомстил ли я за братьев? Простил ли меня Райан?

Он обнял пальцами решетку и заплакал. Он плакал о Рёрике, плакал об Утреде, о доме своем, о Райане и о Ефанде — обо всех и обо всем, что безвозвратно потерял. Синеус хотел уйти, хотел вернуться назад в свой сырой темный угол, но Ефанда вдруг положила руку на его пальцы, обвивающие железные прутья.

— Ты не спишь, Синеус. Не погиб в бою, Харальд. Ты жив, и я настоящая.

— Ефанда?..

Синеус закрыл лицо другой рукой, чтобы спрятать слезы, от которых ему вдруг стало стыдно. Ефанда плакала вместе с ним.

— Жив ли мой брат?.. Жив ли твой муж?.. — казалось, он бредил.

— Нет, Харальд. Рёрик мертв, — Ефанда задыхалась от слез, но держалась изо всех сил, оставалась сильной.

— А Райан? Он простил меня?

— За что же ему прощать тебя, Харальд? Он всего лишь твой трэлл…

Синеус молчал. Ефанда просунула меж прутьев уже потрепанный и лысенький венок и протянула его Синеусу.

— Сделаешь ли ты меня своей женой, Харальд?..

— Разве это можно сделать так? Без свидетелей?

— Боги нам свидетели…

Марк бродил по развалинам тысячелетнего монастыря и крутил меж пальцев один из дирхамов, что он однажды нашел у Марины в коммуналке. Он вдруг увидел заросли черной ольхи, что бросали длинные запутанные тени на дорогу.

— Какие могущественные… — отметил Марк сам себе шепотом.

Под раскидистыми ветками ольхи, действительно, могло бы поместиться несколько футбольных команд. Аристов уселся под дерево у самого его ствола и вытянул ноги. Он все смотрел на дирхам и крутил его меж пальцами. Перед глазами замелькали картинки. Некоторые вспышки памяти. Вот и Бруни вернулся домой раненый, а на его шее блестит от воды дирхам. Мирослава, зарытая в землю Старой Ладоги с дирхамом на шее. Десятки подобных монет в коммуналки Марины.

— Кажется, ты и есть тот самый знаменатель, — догадался Марк. — Но как именно и почему? Прежде я думал, что Мирослава перемещалась через воду, но должно быть еще что-то. И это ты… — Аристов сжал монетку в кулаке. — Знает ли и Марина секрет дирхама? Может ли она делать то же самое?.. Как же мне тебя найти?

Аристов поднялся в полный рост и еще раз взглянул на развалины монастыря. По его коже прошел холодок. Любимый монастырь Райана. И Мирославы тоже. Весь вечер того же дня Аристов провел за ноутбуком в поисках информации о дирхамах.

— Установлено, что первый клад арабских дирхамов был зарыт недалеко от села Старая Ладога, — читал Марк вслух. — Арабские дирхамы попадали в Русь путем торговли, обмена или же завоеваний. Мне это ничего не дает… Только ты знаешь больше.

Вдруг телефон его завибрировал. Звонил дежурный коллега.

— Я не могу долго говорить, — быстро заговорил Марк. — У меня роуминг.

— Аристов! — но то был голос вовсе не дежурного, а самого начальника отдела. — Немедленно возвращайся домой!

— Товарищ подполковник… Я… я не могу. Я же на лечении…

— Я должен снять тебя с дела. Ты решил Новикова в тюрьму упрятать? Без единой улики? Да ты знаешь, что нам за это будет? Ты знаешь, кто этот мужик такой⁈ Мне сам мэр звонил за него спрашивать!

— Товарищ подполковник…

— Это было вовсе не самоубийство. И у нас есть новая подозреваемая. Мы почти раскрыли дело за неделю! А что ты делал все эти месяцы, Аристов?

— О чем вы говорите?

— Новиков нам все рассказал. О твоих допросах вне работы. О связи с некой Мариной, которая навещала пропавшую в больнице. Стоило только чуть-чуть потянуть за нужные ниточки, и вот мы уже знаем ее адрес, берем ее отпечатки, а они совпадают с отпечатками на трупе. Также ее ДНК были найдены под ногтями убитой. Только где теперь сама эта Марина, Аристов?

— Хорошо, я… — в ушах засвистело. Марк осознал, что ему впервые было страшно. — Товарищ подполковник, я уже вышел на ее след. На самом деле я… не на лечении. Я в Ирландии, потому как подозреваемая успела удрать, и я… я…