— Зачем ты вообще донес на нее? Зачем привез девчонку? Сначала я думал… чтобы вернуть свою должность, но ты и этого не хочешь! Что вообще в твоей голове, Аристов?

Бывший опер не ответил. Когда полковник вышел, Марк закрыл лицо руками и заплакал. Он и сам не знал, как именно поступить было правильно. Тогда, поговорив со священником в церкви, Аристов дал себе клятву, что сделает все ради Мирославы Новиковой и ради того, чтобы наказать виновных в каждом ее страдании.

Аристов решил выключить в себе человека и включить следака, и тогда Марина перестала быть его девушкой, она стала его подозреваемой, как и должно было быть с самого начала. Подполковник помог ему в этом, сообщив, что Мирослава Новикова была умерщвлена, убита насильственной смертью. А затем Марина и сама сбежала, только заставив Марка убедиться в ее виновности. С самого того дня, что они решили пожениться, с их свидания на утесах Мохер, Марк Аристов только и вынашивал в себе мысль, уговаривал себя: не поддаваться, не любить, не жалеть, отдать в руки правосудия. Даже брак, на который Аристов не согласился бы в ином случае, был нужен для того, чтобы ослепить Марину на время и заставить ее доверять оперу.

А затем она раскаялась ему… нет, она не убивала ее, и вовсе никогда не была плохой дочерью. Но было это действительно раскаянием или очередной ложью? Уже неважно. Аристов испытывал муки совести.

На следующий день, когда он зашел в отделение, чтобы дать показания, все его знакомые коллеги сидели с мрачными лицами. Они тихо поздоровались с ним, но никто не решался начать говорить или о чем-либо спрашивать. Марк подумал о том, что увидел такие человеческие черты как лицемерие и продажности воочию, и с презрением отошел к окну. Но его бывшие коллеги не говорили с ним вовсе не потому, что оперуполномоченный Аристов был с позором уволен. Они ему сочувствовали и с замиранием сердца смотрели каждый раз на дверь, когда в нее кто-то входил. Они ждали того, кто должен сообщить Марку страшную новость. И им и самим было жутко страшно. На душе скребли кошки.

— Вот так стоит человек, смотрит в окошечко и не знает, что с ним может случиться буквально минутой позже, — вздохнул один из полицейских за столом, шепчась с другим.

— Да, я работал немного с ним. Немного не от мира сего мужик, но хороший был следователь. И душа у него на самом деле хорошая, добрая, широкая, хоть и прячет ее постоянно…

Марк повернулся на их голоса, и оба отпрянули друг от друга и спрятали свои лица за массивными старыми мониторами. Аристову до жути хотелось курить. Он вынул сигаретку из пачки, покрутил ее в руках, понюхал и положил в рот, чтобы только пожевать и успокоить нервы.

В кабинет вошел начальник. Увидев Марка, он сначала будто удивился, при чем неприятно, но все же поздоровался с ним.

— Показания… — протянул сипло Марк, будто напоминая потерянному начальнику, зачем он здесь.

Его голос после последней ночи совсем сел, а глаза были затекшими.

— Марк… — Вадим Саным почесал лоб. — Сядь.

— Нет, — тут же ответил Марк, будто предчувствуя, что полковник собирается сообщить плохую новость. Марк не желал слышать плохих новостей, и потому отказался сесть, будто тогда алгоритм будет нарушен, и плохая новость исчезнет сама собой.

— Сядь, — вздохнул подполковник еще раз.

— Нет, — почти рявкнул Марк и сжал губы, которые задергались.

Сигарета выпала из его рта, но он не стал ее поднимать и смотрел начальнику точно в глаза, стараясь угадать его следующие слова. Сердце застучало в груди о ребра.

— Только не говорите, что вы решили, не разбираясь ни в чем и не принимая моих показаний, ее отправить под суд.

— Нет, — перебил его подполковник и снова вздохнул. — Девушка сегодня ночью повесилась в камере.

Первые две секунды Марк молчал. Затем его губы растянулись в улыбке, широкой и длинной. Он засмеялся. Он смеялся сильно и громко. Иногда наклонял голову вперед, иногда — назад. Иногда Марк подгибал колени, смотрел на коллег вокруг с мрачными лицами и смеялся еще больше.

— Разве не смешно? — крикнул он им и машинально достал еще одну сигарету из мятой пачки в кармане, зажевал ее.

Его накрыл еще один приступ истеричного смеха, и Марк закашлялся. Вторая сигарета выпала из его рта, и он снова потянулся за пачкой. Но рука его так сильно дрожала, что оне мог попасть рукой в карман.

— Ух ты ж, — нервно посмеялся он, глядя на начальника. — И на чем же она повесилась? — Марк бросил тот вопрос так небрежно, будто они обсуждали лишь очередное дело, как в былые времена.

— На… — полковник заикнулся, сглотнул слюну. — На бюстгальтере.

— Разве мы не забираем у женщин бюстгальтеры при осмотре? — пожал плечами Марк, будто отчитывая своего коллегу.

Ему все же удалось достать сигарету, и теперь он пытался взять ее губами, но рука все также предательски дрожала, и он никак не мог поднести сигарету ко рту.

— Если есть косточки, — ответил Вадим Саныч тихим голосом, наблюдая за нервным срывом Марка со сжимающимся сердцем в груди. Даже хамоватому полковнику не было чуждо сочувствие. — У нее не было. Обычный мягкий бюстгальтер из стрейчевой ткани.

— Ммм! — Марк протянул так восторженно, будто услышал нечто забавное. — Понял. Да. Стрейчевая ткань, конечно, — он замотал головой, подняв брови. — Та, что тянется хорошо, верно? Как раз, чтобы повеситься, например, на решетке или лампочке.

— Нет, она удушила саму себя, — на тех словах полковник сел сам.

— Так… — Марк развел руками. — Мои показания больше не нужны? Зачем я сюда пришел?

— Женя, — полковник кивнул одному из сотрудников. — Отвезешь Аристова до дома?

— Ой! Не-не-не! — Марк снова замотал головой и пошел к выходу. — У меня же больше нет дома. Я же переезжал… продал квартиру. Ладно, всем пока! — он снова широко, неестественно улыбнулся, улыбнулся так, что у всех присутствующих пошли мурашки, и вынырнул из кабинета.

— Пойди за ним, Женек, — только бросил подполковник и кивнул в сторону двери. — Напьется еще где-нибудь и свалится в канал. К себе, что ли, домой позови на одну ночь хотя бы. Даю отгул. Иди.

Но как только Марк вышел в коридор, оттуда донесся нечеловеческий душераздирающий крик. Он был таким долгим и горьким, полным страдания, что один из полицейских, который работал прежде вместе с Марком, и сам не смог сдержать слез. Когда Евгений выбежал за бывшим следователем в коридор, тот, не прекращая кричать и плакать, сбрасывал с подоконников горшки с цветами, и черная земля рассыпалась по рваному старому линолеуму. Когда все горшки закончились, в ход пошли и плакаты. Марк срывал их со стен и рвал на куски.

— Ненавижу! Сукины дети! Вас самих здесь надо всех пересажать!

Евгений попытался остановить Марка, но тот накинулся на него драться и успокоился только, когда двое остальных подбежали на помощь и скрутили его, прижав лицом к полу.

— Посадите его в камеру от греха подальше, — подполковник вышел из кабинета. — Пусть он лучше тут придет в себя… чем наделает делов в городе.

— Нет… нет… — только выдавил из себя Марк и зажмурил глаза так сильно, как только мог.

Ему хотелось проснуться. Хотелось открыть глаза и увидеть перед собой Марину, лежащую обнаженной на подушке в его питерской квартире. Он представлял ее, ее рыжие локоны и запах ее волос. На секунду ему показалось, что он действительно почувствовал этот запах и даже открыл глаза, но то был лишь его коллега, который вводил Марку седативное в вену.

— Марина…

Веки Марка дрогнули, выпустив последние слезы. Он уснул.

— Может, он хотя бы тебя послушает, — вздохнул мужчина, посмотрел на свою спутницу огорченно, будто даже со стыдом, и постучал несколько раз в дверь.

Она тут же заскрипела, и мужчина и женщина удивились, как быстро Марк все-таки решил открыть дверь после всех неудачных попыток Андрея дозвониться. Но это был не Марк.

— Чем могу помочь? — из-за двери выглянула молодая женщина лет тридцати с ребенком на руках. Вероятно, она кормила его, поскольку блуза на ее груди была застегнута неправильно в двух местах.