И Марка осенило. Он снова встал и принялся ходить зигзагами.

— Дочь! Она не погибла! Ее украла Анна! Марна ли! Значит… значит… Она украла девочку у собственных родителей… и потом подкинула на порог Ковалевых? А Марина откуда? Господи… дай мне сил…

— Что он там говорит? — шепотом спросила Линда у Марты. — Парень будто сошел с ума.

— Я и сама не понимаю, Линда… — покачала головой горничная. — Я сама ничего не понимаю… Линда, а ты помнишь Марину? А Мирославу? — Марта решила перевести разговор немного в иное русло, пока Марк был занят своими умозаключениями.

— Смутно, — молодая хозяйка кулинарии покачала головой. — Мне же года три-четыре было, когда я стала приходить сюда к Нине и Майклу. Миро… Мирос… — она запнулась, пытаясь правильно выговорить имя, — Миру и Марину всегда легко было отличить. Они как те две сестры-близняшки из диснеевских мультиков, когда одна попадает в мир богатых, а другая — в мир бедных. Мира всегда была нарядно одета, носила платья и банты. Марину одевали как мальчишку, и она всегда была грязна, растрепана и запугана, и потому мне не особо разрешали с ней дружить и говорить. Дети в округе ее тоже не любили, называли вшивой, помойной девчонкой и толкали в лужи при любом удобном случае.

Услышав имя Марины, Марк тут же остановился, вернулся к столу и попросил перевести слова Линды. Его сердце сжалось, и он вдруг понял, что злится. Злится на Анну МакДауэлл (или кем она там была) за детство его Марины, его бедной запуганной Марины. Он также вспомнил слова Марины о матери, произнесенные ею в минуту отчаяния перед их второй близостью. Марина боялась ее. Марина нуждалась в материнской любви, которую так и не получила. Марку вдруг стало досадно, что Анны МакДауэлл больше нет, что он не сможет посмотреть ей в глаза, взяв Марину за руку, защитив и укрыв ее в своих объятиях. Следователь вдруг ощутил такой непривычный ему стыд за то, что отвергал Марину и не видел, как отчаянно она в нем нуждалась.

«Что она с тобой делала? Бедная моя Марина. Кем была твоя мать? И была ли она вообще твоей матерью?» — крутилось у него в голове. Марк не заметил, как смял листок, на котором до этого писал.

Тогда следователь дошел до следующего: «Она мучила тебя с самого детства. Она не любила тебя. Она привезла тебя в Россию. Это она… заставила тебя говорить с пропавшей. Это была ее игра. Игра Анны МакДауэлл, Марны ли, для которой собственная дочь — лишь пешка. Но почему? Зачем ей нужна была Мирослава? Зачем ей нужен был Александр? Или, быть может, ты сама пришла к Мирославе, чтобы просить о помощи? Где же ты? Мне так нужны ответы, Марина…»

Линда встала из-за стола, услышав колокольчик за спиной.

— Вы можете сходить посмотреть на тот сгоревший дом… Правда, он теперь приведен в порядок, и там живут люди… Но, быть может, соседи чего расскажут!

Линда поприветствовала посетителей и направилась к прилавку. Ее походка была легкой и уверенной, а лицо сияло так, будто девушка ничем не была опечалена. Когда она выдавала чек, Марк и Марта собрались уходить. Линда подозвала следователя к стойке, махнув рукой и игриво кивнув подбородком.

— До… Добрая… день, — прошептала она на русском с акцентом, едва справляясь с непривычными ей звуками, и протянула картонную коробочку с куском вишневого пирога.

— Спасибо, — тихо и медленно ответил Марк, протягивая руку и не отводя долгого благодарного взгляда от сияющих глаз Линды.

Марк и Марта отправились искать дом Анны и Дугласа. Искать дом родителей… Марины? Мирославы ли? Той и другой? Это бедному следователю только предстояло узнать. Если у него получится…

Бывший дом Анны и Дугласа находился в соседнем квартале. Дорога казалась недолгой. Зеленые газончики у двухэтажных домов с гаражами, школы и больницы из красного качественного кирпича занимали Марка. Особенно ему нравилось идти пешком. Следователь постоянно искал глазами пыль, песок или хоть какой необработанный участок земли, но повсюду только лежали асфальт или брусчатка, еще влажные после уборки — каждые три дня специальный человек ополаскивал дома и дороги из шланга. Марка удивляла такая чистота, и позже, уже вернувшись домой к Ирине и Евгению, он даже проверил подошву своих ботинок — она была такой чистой, будто он и не выходил на улицу.

Однако, чем ближе Марта и Марк подходили к дому Анны и Дугласа, тем меньше было травы, а дорожки становились уже. В кое-каких местах даже появлялись трещины, правда, на совесть замазанные еще одним специальным человеком, который следил за районом. Трещины были разными. Одни напоминали паутину — Марк сообщил Марте, что такие трещины в России называются «крокодилами». Вторые, более широкие, напоминали зигзагообразные молнии. Их-то и заполняли щедро битумом.

Домик отличался от остальных по соседству — его практически не было видно за густыми кронами деревьев, растущих хаотично и служивших своеобразным забором домику. Здание было двухэтажным, прямоугольным, серым, и напомнило Марку тот скучный музей Хант с двумя тысячью таких же скучных экспонатов внутри. Возле гаража, пристроенного к дому, стояли два деревянных лежака, покрытые налетевшими листьями — лежаками никто не пользовался уже давно.

— Это новый дом, — заключила Марта. — Все, что осталось от прежних жильцов, — это деревья. Огонь тогда успели потушить, и пострадали только верхушки, — она сопровождала свои слова жестами, указывая на сад. — Вот там, где гараж, была когда-то и мастерская. Оттуда и начался пожар, а затем перебросился на сам дом. Бедняжки сгорели заживо… сначала задохнулись, а затем сгорели.

— Кто был в доме, еще раз? — уточнил Марк, запуская руку в карман. — Черт, кажется я оставил блокнот в той кулинарии. И как давно случился пожар?

— Анна, Дуглас МакДауэлл и их новорожденная дочь. В 1996, кажется…

— Все никак в голове у меня не укладывается: если дочь тоже погибла, то кто такая Мирослава? Настоящая ли она дочь? — Марк постучал двумя пальцами по лбу и устало вздохнул. — Кого подкинули к Ковалевым на порог? Нужно бы поговорить с соседями. Как здесь народ вообще? Дружелюбный? Или ничего не скажут?

— Если вы будете… вы… — Марта начала заикаться, пытаясь подобрать слова. — У нас тут не как в России, Марк… Тут принято улыбаться и…

— Говорите прямо. Я хожу с лицом мудака? — Марк добродушно улыбнулся, сцепив руки за спиной.

Марта, услышав подобное ругательство, покраснела, но все же ответила и ему улыбкой.

— Я вас понял, пойдемте, — он указал рукой на дом, что был слева. — Кажется, там кто-то есть в саду.

— Да, Марк, улыбайтесь и обязательно кивайте головой… Хотя вы и не знаете языка… даже со мной при остальных говорите… мягче что ли… — поучала она его тихо и нежно.

Соседями слева оказалась молодая пара с двумя детьми. Об Анне и Дугласе они ничего не знали, потому как сами взяли ипотеку только два года тому назад. Тогда Марк, стараясь обучиться манерам, отдал коробку с вишневым пирогом девочке у дома справа, которая каталась на велосипеде. Ее мать тут же выбежала из гаража и замахала руками, что-то крича на английском и дочери, и Марку.

— Что я сделал не так? — прошептал Марк, наклоняясь к Марте, которая едва успокоила женщину, и та увела свое чадо домой, бросив коробку с пирогом под ноги Марка.

— Взрослый незнакомый мужчина пытался угостить маленькую девочку пирогом. Вы и вправду не понимаете, Марк? — вздохнула Марта, грустно улыбнувшись. — Больше так не делайте, а то придется познакомиться с местными коллегами. Но это была ее нянечка, не мать. Я поняла это из их разговора. Быть может, лучше вернуться позже? Когда все успокоится?

— А вы еще говорите, что тут не так как в России… да в России мне бы сто раз «спасибо» сказали… за такой-то пирог. Бесплатный!

— Ну-ну… — подтрунивала его горничная.

Марта собрала остатки пирога в коробку и выкинула в близстоящий мусорный бак. Марк все же с ней согласился — придут позже. Кричащая на иностранном женщина, невозможность ей возразить и постоять за себя, вишня, растекшаяся по асфальту, слегка вывели его из строя, и он вдруг почувствовал себя уставшим, вспомнил о блокноте, о Линде, и предложил Марте зайти на обратном пути в кулинарию. На этот раз Марта все же согласилась на чай из лаванды. Не отказался и Марк. Линда вернула ему блокнот, который спрятала в подсобке после их ухода. Конечно, она не стала признаваться, что пролистала его от и до, хотя и не поняла ни единого слова. Линда и сама стыдилась своего поступка, но уж слишком ей был любопытен новый гость. К тому же, записи были на иностранном языке, а значит, это совсем не преступление, решила она.