Я не знал, что и сказать, боясь обидеть или прервать поток её откровений. Что бы ни нашло на неё, это было редким явлением, ведь обычно ван походила на сотню ядовитых змей, сплетённых воедино.

— Один попросил Фрейю нанести ему десяток узоров, — неожиданно сменила тему Гулльвейг. — Он поверил в свои способности и мнит себя великим колдуном. Обвесился рунными камнями, нарисовал себе чёрными красками защитные знаки, будто пытается внушить окружающим, что истинный мастер колдовства, а сам без гадания на потрохах даже завтрашний день предсказать не сможет.

Она ядовито рассмеялась, открыто презирая Всеотца за его слабость. Никто не говорил об успехах и промахах Одина — естественно, боясь. Однако ваны, видимо, общались между собой и обменивались новостями.

— Вот я и подумала: почему кто-то морщится и тужится, выдавливая из себя сейд и считая себя великим колдуном, а тот, в ком течёт великая кровь Имира, должен прозябать в его мелкой тени? — глаза вана опасно вспыхнули.

— Слова, Гулльвейг, много слов и мало правды, — усмехнулся я, играя с ней. — Говоришь про Имира, истину, но кроме той пещеры я не видел ничего.

Она недовольно поджала губы и отвернулась, больно хлестнув меня волосами:

— А что, в библиотеке ничего путного не нашлось?

Колдунья. Точно знала, куда бить. А ещё наблюдала из тени, совершенно не помышляя помогать. Или же кто-то из трэллов был её соглядатаем? Проклятие.

— Упоминание Лаувейи в свитках великанов, — отрезал я, не желая делиться подробностями. — Однако это ничего не доказывает.

Гулльвейг раздражённо вскочила на ноги, готовясь выплеснуть на меня гневную тираду, но прикрыла глаза, успокаиваясь — истеричная и нетерпеливая натура.

— Мой наставник говорил, что знания надо собираться по крупицам, а не нырять сразу в них с головой. И если ты хочешь, то я готова учить тебя, Локи, — она протянула ладонь, глядя сверху вниз.

Не таким я представлял себе тихий вечер вдали от всех мыслей и тревог. Гулльвейг ворвалась в мою жизнь, как ураган, принося новые вести каждый день, и игралась на моём любопытстве, пробуждая внутренний пожар. Как много она знала и чему могла научить? Её сестра стала наставницей для самого Всеотца, а чем тёмная ван хуже? Знала она явно не меньше и была более коварнее, хитрее. А ещё у неё были целые сундуки тайн, правда которых могла стоить жизни — опасная игра, но риск того стоил. В конце концов никогда не знаешь, кто и когда тебе пригодится в трудную минуту судьбы.

И я сжал её ладонь, вызывая у неё искреннюю улыбку.

С той поры и началось моё обучение у Гулльвейг, которая оказалась на удивление собранным и терпеливым наставником. Сад Трудхейма и расщелина в стене стали нашим укрытием от любопытных глаз. Днём я по-прежнему помогал Сиф с садом или расставлением столов и сундуков в гостевых комнатах, а вечерами спешил к тёмной ван, которая часто встречала меня с охапкой свитков и собственных заметок обо всём на свете.

Из её записей я узнал, что сейд — это первородная энергия и душа всего сущего. Если бы его не существовало, то не было бы никого и ничего — пустота. Ваны умели видеть и слышать его в природе: в шелесте ветра, ряби озёр, дыхании лани и шёпоте муравьёв. Им было подвластно сливаться с ними в один бурный поток единства и различать прошлое, будущее и колдовать, сотворяя те самые световые сферы. Асам же подобная роскошь не была доступна: те немногие, что могли сделать хоть что-то, не слышали сейд и не видели его, а черпали его из себя. Поэтому-то Фрейя и придумала проводники, что срабатывали как мосты между бездарными и сейдом. Ётуны по словам вана были чуть ли не всесильны, а вот про остальные народы она знала мала.

— Ну допустим, магия альвов для нас скрыта завесой тайны, но великаны? Они-то точно должны быть наделены хоть крупицей сейда? — спрашивал я, сидя на полу своей комнаты. За окнами буйствовал ливень, разрушая очарование глубокой летней ночи.

Гулльвейг вальяжно восседала на кровати, закинув ногу на ногу и лакомилась клубникой, за которой Сиф ухаживала последнюю неделю.

— Увы, единственное, что у них есть — огромный рост, и всё, — она закинула ещё одну ягоду в рот. — Правда, где-то я видела в библиотеке Ванхейма сказки, где писалось, якобы некоторые великаны могут превращаться в животных, типа волков и медведей, однако насколько это правда — не знаю.

— Ну а дверги? — допытывался я.

Моё любопытство донимало теперь и вана, которая чуть ли не плакалась порой от обилия вопросов, а иногда злилась, однако быстро успокаивалась. Мы никогда не обсуждали тот случай в пещере, но мне казалось, что она искреннее сожалела, что сорвалась на меня и позволила призракам вообще появиться. Спрашивать о них опасался, боясь потерять то хрупкое доверие, что выстраивалось между нами.

— Они не владеют сейдом, как ты или я, но он их слушается. Их магия отчасти мне близка, — призналась Гулльвейг и, заметив мой взгляд, глубоко вздохнула. — Каждый ван связан с природой: мы понимаем её и осязаем сейд, что скрыт в её недрах — это наша истинная магия, что даётся проще всего. В некоторых свитках это ошибочно называют светлым сейдом, якобы ваны создают урожай, покровительствуют теплу и лету, исцеляют и даруют любовь всем на свете — чушь трэллов. На самом деле мы можем создавать и ужасные проклятия, и яды, от которых жертва умрёт на месте. Однако истинная магия призвана раскрывать нашу сущность. Например, твоя — огонь, но тебе удаётся создавать и иллюзии. Однако если попросить тебя сотворить самое лёгкое заклинание, то оно обязательно коснётся пламени.

Отчасти Гулльвейг была права. С детства привык считать, что мой талант — иллюзии, однако теперь, после того приступа лихорадки, которая точно пробудила внутреннюю силу, я всякий раз ощущал огонь. С кончиков пальцев так и норовили сорваться искры или языки пламени, и теперь становилось понятно, почему ван просила тогда сотворить его. Под её надзором я практиковался каждый день и с лёгкостью мог бросать огненные сферы, которые Гулльвейг искусно гасила. Факелы, костры и даже маленькие плавающие в воздухе шарики — всё это давалось проще с каждым днём, и, казалось, совсем не отнимало сил.

— Так и у каждого из нас есть то, что получается быстрее и легче, — продолжила колдунья, чуть поддавшись вперёд. — Фрейр может одним взмахом руки взрастить урожай или навсегда лишить землю плодородия. Фрейя управляет животными, однако способна призвать и землетрясение, что сломает стены Асгарда.

— А твой, конечно же, должен быть поистине устрашающим или выдающимся, — насмешливо бросил я.

— Мне подвластны металлы, — Гулльвейг подошла вплотную, нависая надо мной. — Моё имя в переводе означает золото — яркий и отливающий солнечным светом материал, который никто прежде не видел в Асгарде. Моя кровь и плоть состоят из него, но и отвечают моему зову все металлы. Я могу заколдовывать их, нагревать, остужать, разрушать, создавать и даже убивать.

Она наклонилась и проворно вытащила у меня кинжалом с пояса. Глаза её сливались с полумраком комнаты, а мерцание единственной свечи придавало ей завораживающий вид. Гулльвейг медленно подняла руку, позволяя рукаву полностью оголить её. Кинжал опасно сверкнул во тьме, впиваясь в бледную кожу и оставляя после себя дорожку крови. Багряные капли выступали из пореза и истощали слабое сияние, напоминающее пляску пламени. Гулльвейг аккуратно провела по руке подушечками пальцев и потянулась к моей ладони, выводя колдовской узор. Кровавые руны приятно обжигали кожу, капли стекали из пореза, но ван было всё равно — она отдалась дремлющей в ней тьме. Я осторожно прикоснулся к её скуле, проводя пальцем по губам и оставляя мерцающий след. Ван запрокинула голову, открывая шею. Венка пульсировала, выдавая желание, исцеляющее изнутри. Не выдержав, Гулльвейг впилась губами в мои, сбивая дыхание и погружая в безумие страсти нас обоих.

[ЕК1]Игра слов

— Так ты расскажешь мне откуда узнала про Лаувейю и моё происхождение? — спросил я, откидываясь на спину и подставляя лицо закатным лучам солнца, что скользили по склонам гор, даря прощальные объятия угасающему дню.