Ноги чуть дрожали, но велела себе собраться и дышать спокойно. Не выдержала бы в этом доме больше ни мгновения. Однако куда идти — не знала. Дома ожидали лишь лицемеры и лгуны. Даже Этна обманывала всю жизнь, не рискуя раскрыть истины из-за страха. Единственным, кто казался искренним, был Вальгард, но он так любил отца, что до последнего будет верен ему.

Тьодбьёрг довольно цокнула, заставляя обернуться на неё в дверях:

— Сможешь возненавидеть Дьярви ещё сильнее, если скажу, что твоего любимого колдуна избивают каждый день в темнице?

Я замерла, не веря своим ушам: неужели такая награда ожидала спасителя дочери хэрсира, пускай и приёмной? Хвалёный статус отца ничего не значил? От злости стиснула зубы, а сердце вновь бешено забилось в груди: сейд вновь бушевал внутри.

— Говорят, колдун убил младенца и закопал его в колдовском круге, — злорадно произнесла Тьодбьёрг, упиваясь торжеством. — Жаль, что его защитить никто не может, а Рефилу уехать пришлось. Доживёт ли он до рассвета, интересно?

И под её отвратительный смех я ринулась прочь из дома, желая добраться до Эймунда и вызволить его из темницы.

Темницы Виндеходьма располагались недалеко от бараков, где обитали хускарлы и находились тренировочные площадки. Вальгард говорил, что там внизу скрывался целый лабиринт туннелей и камер, где держали пленных и осуждённых на смерть. Земляные коридоры слышали крики, познали пытки и навечно пропитались запахом крови и мочи. Брат был там лишь один раз, но детали так чётко въелись ему в голову, что, говоря, он невольно содрогался, пытаясь забыть увиденное навсегда.

Плотнее натянула капюшон лёгкого плаща, который Этна постирала и принесла мне пару дней назад, лелея надежду, что я скоро смогу выйти на прогулку. Что ж, тир оказалась права, вот только вместо уже зелёных деревьев и распустившихся цветов любоваться пришлось бы ранами Эймунда. Как они могли обречь его на пытки, если он спас меня? Дьярви ведь всегда роптал за собственные имя и положение в обществе, а значит, должен был наградить спасителя, пускай даже тихо и мирно, но никак не подвергать истязаниям. Догадка больно ударила по затылку: хэрсир надеялся, что дочь не выживет, и наверняка уже придумал, как обвинить в смерти колдуна. Так он смог бы избавиться и от жертвы, и от её спасителя, и не осталось бы никаких свидетелей, а верный хускарл не решился бы пикнуть против. Я прикусила губу, чуть ли не скуля от досады: столько лет обиды, презрения и ненависти со стороны человека, которого считала отцом, что давно пора была бы привыкнуть, но отчего-то глаза вновь и вновь щипали слёзы.

Хромая, я брела окольными путями к темницам, пряча лицо и молясь Фрейи о заступничестве: никто не должен был меня здесь встретить. Не представляла, что скажу страже, чтобы попасть внутрь, и не понимала, что буду делать, когда найду Эймунда. Вызволить его наверняка не получится без дозволения хэрсира или даже конунга. Рефил мог бы помочь, но он опять уехал, а Дьярви решил воспользоваться случаем — довести колдуна до смерти, а после всё списать на происки всемогущих богов. Удобно же при каждом происшествии всё сваливать на замысел асов и ванов или же нечисть — она точно всегда виновата.

Яркое солнце скрывалось за облаками, которые медленно плыли по небу, будто сотня маленьких драккаров. Штиль настораживал, не предвещая ничего хорошего, а только дождь и грозу. Кукушечий месяц подходил к концу, а значит, все поля уже были засеяны и скоро жрецы будут готовиться к празднику дня Соль — богине ясного солнца. Высокие костры будут гореть до зари, а вокруг них люди сойдутся в плясках и песнях под переливы флейт и тальхарп, славя богов за ещё одно славное полугодие. А после отряды воинов соберутся в походы и исчезнут вплоть до наступления осени. Всё это время придётся терпеть отца, скрепя зубами и сдерживаясь. Я содрогнулась, не представляя, как продержаться и не сорваться на него. Сбегу из дома. Не смогу. Не вынесу.

В мыслях не замечала боли, что пронзала тело, будто иглами. Нужно было собраться и взять сейд под контроль, но как — не знала. Облокотившись на распустившуюся берёзу меж домов, я прикрыла глаза: вдох-выдох, и так по кругу, пока сбитое дыхание не пришло в норму. Если сейд пылал в крови, то он должен был успокоиться вместе с телом, а не разрывать меня на тысячу кусочков.

Пытаясь вспомнить наставления Эймунда, представила, как вокруг снова сверкают нити, связывающие и меня, и окружение воедино. Синеватое свечение с золотыми искрами, исходящее от рук, разливалось то сильнее, то ослабевало. Соберись, Астрид, нет времени на очередные припадки и моменты слабости, и без того достаточно провела в забытье, валяясь на кровати вёльвы. А ведь могла бы настоять на разборках с Видаром и не допустить заключения Эймунда.

Сердце сжалось от отвращения: приношу только одни неудачи и заставляю других мучиться. Герда, Вальгард, Рефил, Тьодбьёрг, Дьярви и Эймунд — все они пострадали из-за меня. Может, хэрсир прав, и давно было пора избавиться от проклятой Астрид? Пощечина обожгла щёку: нет времени на самоистязания, пока колдун умирал в холодном подземелье.

Доковыляв до тренировочной площадки, замерла в тени: в темницу можно попасть, обойдя бараки воинов с задней стороны. Оттуда надо прытью добраться до уходящего вниз косого дома, который всегда охраняли. Не придумав ничего лучше, как просто попытаться ворваться, угрожая именем отца, я решила действовать. В конце концов должны же быть какие-то преимущества от пребывания его дочерью.

Руки всё ещё пылали от сейда, но я сдерживалась и упрямо кралась, веря, что смогу спасти и вызволить Эймунда. Миновав бараки и чудом не встретив никого, я прокралась к темницам, возле которых замерли два часовых. Не позволяя себе долго размышлять, уверенно шагнула вперёд, упрямо игнорируя сейд. Воины тут же напряглись и вытянулись будто новенькие струны тальхарпы, подозрительно глядя на меня:

— Здесь не место для прогулок, пойди прочь! — нагрубил воин с грузным пузом, на котором едва держалась рубаха. — Оглохла что ли? Пошла отсюда!

Одно удара сейда хватило, чтобы они упали, корчась от боли и умирая в судорогах — знала, чувствовала, а внутренний голос только уверял в справедливости мыслей, но нужно было держаться и не поддаваться. Вальгард говорил, что половину проблем можно решить, просто найдя нужные слова. Впрочем, ко мне это мало когда относилось.

— Пропустите, мне нужно увидеть одного заключенного, — надменно произнесла я, молясь, чтобы они не услышали, как дрожал голос.

— А мне надо бабу на сеновал затащить и мешок золота, что с того? — хрюкнул первый, противно сверкая мелкими глазками. — Но, если так сильно хочешь, то можем договориться, — и он потянулся ко мне потной грязной рукой.

Я отскочила и гневно сорвала с себя капюшон, одаривая их уничижительным взглядом. Большинство воинов знало, как выглядели дети хэрсира, на что я и уповала, надеясь, что, осознав, кто стоит перед ними, часовые пропустят, не задавая вопросов.

— Госпожа! — изумлённо воскликнул второй. — Что вы здесь делаете? Почему одна? Где же ваши брат или отец? До нас доходили разные слухи…

— А до меня долетела молва, что в подземельях пытают и издеваются над колдуном, что спас меня! Это так?! — Часовые поджали губы. — Вопреки всем законам и правилам вы издеваетесь над тем, кому положены почести? Как это понимать?!

Первый воин недобро посмотрел, заставляя предостерегающе сжать кулаки: если эта свинья попробует напасть, то, клянусь, уничтожу, не моргнув и глазом.

— Простите, госпожа, но происходящее здесь остаётся тайной, но ни о каких пытках мы не слышали, уверяю, — произнёс второй. — Кроме того, при всём уважении, вам не стоит находиться здесь, какие бы не были на то причины…

— Довольно! — рявкнула я. — Неужели вы хотите сказать, что мой отец знает, как обращаются с моим спасителем и ничего не сделал? Или более того сам распорядился истязать колдуна? Я требую, чтобы вы сейчас же меня впустили!