Приступ кашля отца заставил Вальгарда поторопиться: он отрывал ошметки одежды и брони, пока я протирала потрескавшиеся губы смоченной тряпкой. Этна очнулась и принялась вытаскивать припасы трав и побежала ещё за водой.

Тьодбьёрг пришла быстро: как всегда суровая и мрачная. Она мельком взглянула на Дьярви и холодно спросила, кто и чем пытался обработать рану. Узнав, что на берегу Змеев в дело пошло раскалённое железо, она недовольно прошипела, а я вдруг отчётливо поняла: хэрсиру осталось недолго.

Отложив длинный посох и усевшись ближе, вёльва принялась раздавать указания: Этна омывала тело, Вальгард менял воду, а вёльва шептала молитвы Фригг и Фрейи. Вдруг Дьярви издал страшный стон: Этна, не заметив ещё один порез, сорвала корку и открыла рану, позволяя серо-зелёному гною вытекать с мерзким запахом.

— Астрид, воду вскипяти и нарви тряпок ещё, не стой как ослица! — вскричала Тьодбьёрг, омывая руки в подготовленной чаше.

— Что нужно сделать? — Вальгард наклонился к вёльве, стараясь не смотреть на отца. Лицо его побледнело, а в глазах смешались отвращение и жалость.

— Не мешай и делай, что велят, — отрезала она. — Астрид, гной смой весь и раскали нож. Мелкий порез прижжёшь под рёбрами — выдержать он должен.

Я сомневалась, но спорить не стала. Вдруг Вальгард мягко отодвинул меня в сторону и сам накалил нож, а после приложил его к телу отца, заставляя того пронзительно закричать. Этна тут же разрыдалась и запричитала, из-за с губ Тьодбьёрг полился поток брани на неизвестном мне наречии.

— Обрабатывай раны, Вальгард. Астрид, сделай отвар из трав, что в коричневом мешке, — она бросила его к моим ногам. — Вымочи тряпки и компрессы разложи. И не мешайте мне во имя Одина!

Тьодбьёрг схватила посох и принялась раскачиваться из стороны в сторону, переходя на горловое пение. И в этот миг я заметила, как задрожал сейд, а нить, исходившая из тела хэрсира, слабо замерцала, но свечение её было столь хилым, что надежд точно не оставалось. Тьодбьёрг плясала и кричала, трясла посох и взывала к богам, умоляя их о помощи. Вальгард и я слаженно обрабатывали раны, видя, как прерывисто поднималась грудь отца. Он метался в агонии, и никакие тряпки не могли унять его жар: видимо, болезнь проникла глубоко. Сколько так продолжалось — не знала. Всё слилось в цепочку действий: омой тряпку, протри тело, убери грязь, сделай примочку и сначала. Руки были испачканы в крови, Этна не успевала менять воду и выдворять надоедливых соседей, пришедших поглазеть.

Наконец вёльва вновь перешла на мерное покачивание из стороны в сторону, прикасаясь посохом к груди Дьярви, будто пыталась передать ему сил. Однако я вновь увидела сейд: сколько бы Тьодбьёрг не старалась, жизнь утекала из тела хэрсира. Аккуратно и припоминая наставления Эймунда, попыталась соприкоснуться с нитью Дьярви, но Тьодбьёрг открыла глаза и произнесла:

— Не смей колдовство мешать! Если помочь хотела, то надо раньше было.

Вальгард покачал головой, будто призывая не вмешиваться. Стало обидно: ведь пыталась помочь, а они не доверяли и видели во мне угрозу.

Наконец вёльва устало встала, опираясь на посох. Лицо её было серым, а на руках выступил узор вен.

— Я сделала всё, что могла. Остальное за ним, но очень он слаб, — проговорила она устало. — Рана тяжёлая и старая. Прижигание сделали слишком поздно — он потерял много крови, а зараза ждать не стала. Готовьтесь.

Тьодбьёрг пронзительно посмотрела на меня, будто пытаясь что-то разглядеть, но качнула головой и повернулась к двери, как вдруг Дьярви прохрипел:

— Она прокляла меня… — он зашёлся в приступе кашля, указывая на меня дрожащим пальцем.

Тьодбьёрг обернулась на него, недовольно шипя:

— Молчи и береги силы, Дьярви! Я не чувствую проклятия. Ты ошибся.

И, взмахнув подолами чёрного одеяния, Тьодбьёрг ушла помогать другим раненым, оставляя меня в разбитом состоянии. Значит, я всё же не проклинала его? И была не такой уж плохой, как думала? Этна озадаченно смотрела на нас с братом, но Вальгард лишь кивнул мне, словно успокаивая, и подошёл к отцу, прикладывая к его губам смоченную тряпку.

Время — медленная пытка. Брат с мрачным видом прогонял всех, кто осмеливался подходить к нашему дому с вопросами. Я не понимала, чего они добивались: пытались ли сочувствовать или только тешили своё любопытство — не знала. Вальгард же даже не желал их слушать и просто прогонял прочь. Единственным, кого он пропустил, был конунг Харальд.

Высокий и властный, он в тот момент был разбитым и помятым, словно груз всех девяти миров лёг на его плечи. Тяжёлые доспехи сковали его могучее тело, а в светлых волосах виднелись седые пряди.

— Оставьте нас, — произнёс он, будто отдавал приказ. И не смея перечить, мы попятились прочь из дома. Хотелось, конечно, подслушать и узнать, признается ли Дьярви в своём коварстве и обмане, но твёрдая хватка Вальгарда намекала, что нельзя.

Этна беспокойно металась по двору, поглаживая собак, жалобно скулящих у её ног. Трэллы по одному подходили к нам с братом, спрашивая о состоянии господина и нужно ли что-то сделать, но Вальгард качал головой и молчал, вновь уйдя в себя.

Кётр ласкалась об меня, пытаясь подбодрить, но мне было страшно и одиноко. Ненавидела себя за то, что предвидела их смерть и не смогла спасти. Хотелось вбежать обратно в дом и призывать сейд, лишь бы только Дьярви выжил. И я бы так сделала, если бы в тот момент не вышел Харальд.

— Я советую вам попрощаться, — медленно произнёс он, двинувшись прочь. Вальгард пристально посмотрел ему в спину, явно размышляя: успел ли отец признаться и раскаяться или же нет.

Не говоря ни слова, мы вернулись в дом, принявшись дежурить близ хэрсира. Прикладывали тряпки на лоб, пытаясь сбить жар, шептали молитвы богам, однако всё было бесполезно. Каждый из нас знал это, но упорно отрицал. Позже вернулась Тьодбьёрг и вновь приступила к ритуалу, пытаясь удержать дух отца в теле, но свечение сейда вокруг него становилось всё слабее и слабее. И попробовав ещё пару раз, она ушла прочь.

Закат догорел в сумерках, позволяя ночи накрыть Виндерхольм. Вальгард, сломленный усталостью, уснул, держа в руках тряпку. Уронив голову на стол, дремала Этна, дергаясь от сновидений. И только я не спала: сидела на расстеленной на полу шкуре подле огня и смотрела, как извиваются языки пламени, пожирая дрова в очаге. Сомнения одолевали: может, всё же попробовать, наплевав на все запреты? Может, следовало позвать на помощь Эймунда? Однако Тьодбьёрг ещё несколько раз произнесла, чтобы я не смела мешать колдовство, хоть причина не была ясна, ведь сейд един для каждого. Или нет?

Внезапно почувствовала пристальный взгляд — Дьярви, не моргая, смотрел прямо на меня. Тут же подскочила и протянула к нему руку, чтобы смочить его губы водой, как отец перехватил запястье и сжал до боли. Ужасная гримаса исказила Дьярви, когда он притянул меня к себе и прошептал:

— Надо было убить тебя раньше, ведьма.

Крепкие пальцы разжались, грудь поднялась в последний раз, а в глазах навсегда застыла ненависть.

Я выбежала из дома, задыхаясь от слёз. Ненависть — выжигающее чувство, что уничтожает каждого, кто его испытывает. Боль. Обида. Злость. Не знаю, что ощущала сильнее. Меня ненавидели за одно только существование и хотели уничтожить, потому что видели во мне источник всех бед. Но, может, так оно и было? Сколько погибло и пострадало, когда я была рядом? Что, если Дьярви прав и мне действительно нет места среди живых?

Вдали ударил гром — предвестник бури и конца привычной жизни. Бежать и ещё раз бежать, лишь бы только подальше от хэрсира и его взгляда. Сколько же злости и холода таилось в нём, что я дрожала, как парус в бурю… Камень выскочил под ботинком, заставляя упасть и поранить колено. Вспышка боли будто дала пощечину, и я зарыдала — даже убежать не могла, а рухнула позади дома. Дом… Был ли он таковым, если я ненужная, проклятая? Но ведь Вальгард и Этна любили меня, правда? Они же слышали слова Тьодбьёрг? Я не проклинала, не желала смерти и не выносила приговор. Нет, нет, нет. Это всё происки Норн и упрямство, предательство и обман. Я лишь хотела предупредить, но разве кто-то послушал бы? Пыталась успокоить себя, рассуждать здраво, но почему-то сердце ныло и твердило, что всё же виновата. Надо было рассказать всё Сигрид, предупредить конунга и убедить Дьярви остаться, а я струсила, и они мертвы. Ничтожество. Слабая и немощная девка, которая приносит только страдания — вот кто я. Сколько погибло из-за меня? Все те люди из отряда Дьярви, Сигрид и сам хэрсир…