— Хорошо, я объясню, несмышлёныш. Девять миров существуют на ветвях Иггдрасиля, пока живы их корни, — ван указала на тот, что сверкал за нашими спинами. — Уничтожь его, и Асгард вмиг падёт. — Я с ужасом посмотрел на неё, заставляя Гулльвейг коварно улыбнуться и снисходительно погладить мою руку, всё ещё удерживающую её.

— За этим ты пришла сюда? — я медленно отпустил её, придумывая план обездвиживания ван.

— Отчасти, — равнодушно бросила колдунья. — Мне больше интересны рисунки — в них сокрыта правда о том, как Имир создал мир и почему его убили. Война уничтожила все святилища ётунов, их дома и историю — Один постарался сделать всё, чтобы от проигравших не осталось ничего. А дорога в Ётунхейм закрыта. Поэтому единственное, что остаётся — это рыскать по библиотекам в поисках жалких крупиц свитков и искать пещеры хранителей корней, ибо им положено было записывать историю и передавать следующему поколению.

— Хранители корней? — переспросил я, пытаясь понять всё услышанное.

— Титул тех, кто призван защищать корень от врагов, гнили и уничтожения. Когда-то они обитали подле них и заботились, как матери о детях. Зала наверху — их обитель, — говорила она отрывисто, словно снисходила до меня своими пояснениями, но в то же время будто красовалась. — И прежде, чем спросишь, я не выдумала этого — нет. Пещера в Ванхейме сохранилась лучше — рисунков больше. Ещё одно доказательство, что ваны превосходят асов.

Реагировать на столь глупый выпад не собирался, чем явно огорчил ехидную лису, что испытывающее глядела на меня, а я старался понять, где начиналась ложь и заканчивалась правда. Почему никто не рассказывал нам ни о корнях, ни о хранителях — неужели Один действительно уничтожил всё во имя мести? Или же он оттого и нарёк себя мудрецом, что оставил все эти знания только для себя одного? Что ж, умно и хитро.

Нетерпеливой надоело, видимо, моё молчание и она потащила меня к рисункам, торопливо рассказывая их смысл:

— Можешь не верить — мне плевать, но смотри! Глаза тебя не обманут. Здесь показаны великий Имир и его жена Аскефруа, кои и породили всё. Жизнь процветала, пока однажды асы не убили истинного Всеотца, — она ткнула в маленькие фигурки с факелами. — Здесь написано, что три брата потеряли веру и согрешили, обратив сейд против прародителей. «Испив чёрной смерти уснула Аскефруа кошмарным сном, и думали дети, что навсегда. Однако чары ничтожны их были, и пробудилась Аскефруа, увидела мёртвого мужа и зарыдала. Дети сжимали копья, желая ей смерти. Тогда пала она на колени, вознося руки к небу и прошептала, что долг матери — заботиться о детях, даже если они предали её».

Гулльвейг ткнула на рисунок, где Имир и Аскефруа были изображены внутри Иггдрасиля.

— Она запечатала себя и великого отца внутри мирового ясеня, чтобы питать миры энергией и сейдом. Иггдрасиль жив, пока живы и они. Это ведь невероятно! Мы дышим, потому что два великих существа заперты в древе, и всё из-за амбиций жалких червяков! И…

Она распалялась всё сильнее, а глаза вновь начали сиять безумием. Слишком много тайн вертелось вокруг неё, а рассказанная история шла в полное противоречие с тем, что было известно мне с детства, а потому и поверить было крайне сложно. Опасаясь, что вновь возникнут призраки, я поспешил осадить её:

— А разве сейд не существовал и до этого? Как и миры? Зачем было замуровывать себя в древе?

— Миры существуют благодаря сейду, Локи, — раздражённо прошипела она. — Уничтожь корень — мир исчезнет, но если раньше Имир и Аскефруа могли создать новый, то теперь нет.

— И что же? Хочешь уничтожить Асгард и всех асов заодно? В этом твой хитрый план?

Она помрачнела, а за спиной стали мерещиться призраки. Однако сдаваться я был не намерен. Гулльвейг специально искала сюда дорогу, и слабо верится, что дело всё только в одних лишь рисунках. Ванов осталось всего четыре, а значит, она знала, кто из них избран хранителем корня, и теперь убедилась, что здешний беззащитен перед любыми чарами. Но неужели Гулльвейг прибыла сюда с целью отомстить за давнее восстание ванов против асов? Впрочем, она тогда была вполне взрослой. Неожиданная догадка пришла в голову: никто ничего не знал про жену Ньёрда. Матери его троих детей словно и не существовало вовсе. Что, если Гулльвейг сама не знала её и решила отыскать хоть какие-то крупицы знаний, а вместо этого наткнулась на пещеры с таинственными символами?

— Считаешь, что я сошла с ума? — прошептала она замогильным шёпотом. — Ты можешь не верить ни единому слову — мне плевать. Живи дальше в обмане, сотканном Одином, и прозябай подле его ног, как верный пёс. Но знай, что эта тварь убила всю твою семью…

— Как и твою? — парировал я, стиснув кулаки. Никому не позволено задевать честь семьи.

Всего одного мига хватило, чтобы Гулльвейг запустила в меня чёрным искрящимся шаром, а я пригнулся, уходя от атаки. Она разозлилась ни на шутку, а призраки за её спиной широко раскрывали рты, будто рвали лица и желали проглотить весь мир целиком в своих бездонных пастях. Я едва успевал создавать марева своих двойников, которые тут же рассыпались в прах от одного её удара. Отвлекшись, пропустил один шар, которым меня отбросило в сторону. Жгучая боль пронзила всё тело, а рот наполнился кровью. Тело будто сковали шипы, проникающие глубоко в кожу, а кожа плавилась, покрываясь волдырями, что тут же лопались. Сквозь пелену заметил, как Гулльвейг приближалась, явно желая разделаться раз и навсегда.

Не знаю, что произошло в тот момент, но сердце словно вспыхнуло, а всё тело обдало жаром огня, скрытом внутри меня. Я вскочил на ноги и замахнулся на вана, ощущая, как на ладони образовался крупный полыхающий шар — не мираж, а истинное пламя. Времени на размышления не оставалось, но ощущения пугали и будоражили одновременно. Один за другим я швырял в Гулльвейг огненные сферы, не отдавая себе отчета в происходящем. Всё слилось в единый ком чар, и реальность ускользала. Голова кружилась, а пламя обжигало. Тёмные чары ван пульсировали под кожей, отравляя разум. Последнее, что запомнил, как Гулльвейг удалось подойти ближе, окутывая меня чёрным туманом сейда, а дальше наступила темнота.

Сквозь неё прорывались обрывки воспоминаний, как Гулльвейг открыла портал и перенесла нас в мои покои в Трудхейме. От истощения кровь пошла у неё из глаз и носа, оставляя кривые линии на бледном как луна лице, но она устояла на ногах и помогла мне добраться до постели.

— Отдыхай и постарайся принять свою природу, ётун, — прошептала она, и я погрузился в забытие.

Последующие дни прошли как в тумане: я лежал без памяти, а ко мне приходили трэллы, принося еду, и лекари, наблюдая за состоянием. Бесконечные отвары, мази и причитания сменяли друг друга и так по кругу. Однако я не различал ничего, кроме агонии, сковывающей тело, и жара, испепеляющего изнутри. Ни одна сотворённая иллюзия не вызывала прежде такой реакции, но раньше и не было никакого огня. Был ли он последствием чар Гулльвейг или же он привиделся мне — не знал. Никаких ожогов, только лишь лихорадку, которую приписали переутомлению.

Сиф навещала меня каждый день и постоянно ворчала, называя то слишком самоуверенным, то глупым. Из отрывков разговоров трэллов и причитаний лекарей понял, что Гулльвейг придумала легенду, якобы я пытался сотворить искусную и огромную иллюзию для неё в саду, но не рассчитал сил и слёг от недомогания. Ван долго извинялась и просила прощения за произошедшее, а потому поклялась сделать всё возможное для моего скорейшего выздоровления. Я бы не поверил Сиф, пока однажды не открыл глаза и не увидел сквозь пелену болезненного бреда Гулльвейг, сидящую рядом.

— Пей, — сухо произнесла ван, поднося к моим губам чашку, от которой сильно несло травами. — Глупые лекари думают, что у тебя лихорадка. Но в тебе просто пробудился истинный сейд, — я попытался спросить, что это значит, но она шикнула: — Молчи, пока я говорю. Времени мало — Сиф не доверяет мне. Я буду приходить семь дней на рассвете и давать тебе отвар. А ты не смей предавать меня, иначе…