— Мне говорили, что асы и ваны не любили друг друга, постоянно ссорясь. Ваны не хотели признавать власть асов и потому пошли на них войной, в результате чего большая часть из них погибла, оставляя в живых Ньёрда, Фрейю, Фрейира и… — он осёкся, и я тут же повернулась к нему, ожидая пояснений, но их не последовало. Значит, показалось, — Оставшиеся ваны решили заключить союз на выгодных им условиях: сейд в обмен на свободу и независимость. Так, Фрейя обучила Одина и сделала его зависимым.
О том, что колдовство пошло от богини любви и плодородия, я знала, однако никто ещё не называл Всеотца зависимым. Впрочем, в этих словах была логика, пусть и жестокая. Получалось, что без уроков Фрейи никто бы не научился пользоваться сейдом и не познал его мощь, а она раскрыла секрет в обмен на собственную жизнь. Было ли это равноценным обменом — знали только боги.
Познания мои, видимо, удовлетворили Эймунда, который дальше расспрашивать об истории сотворения мира не стал. Интересовали его познания обрядов и подношений каждому из богов, а также молитвы, которые мы обычно возносили великим, уповая на их помощь и благодать. И только спустя пару дней поняла, к чему нужны были все эти расспросы. Эймунд ведь говорил, что обряды как бы рушат естественный сейд и грубо вторгаются в его мерное течение. Песнопения и жертвы — всё это было нужно для тех, кто просто не умел слушать и понимать жизнь такой, какая она есть. Была ли в этом вина годи, вёльв и колдунов — Эймунд не знал.
Однажды он попытался научить одного жреца видеть и слышать сейд, за что получил удар кинжалом по лицу и рваный шрам.
— С тобой было иначе, — признался он на другой день, всё также сидя на том берегу. — Считай, колдовством, сейдом или интуицией, но понял, что ты, как и я, видишь мир иначе, поэтому и нуждаешься в помощи. Тогда на пристани ощутил такую мощь, исходившую от тебя, что, казалось, будто весь мир в одночасье лопнет от переизбытка магии, поэтому решил помочь.
— Но ты всё же бросил меня, — упрекнула я, покручивая меж пальцев амулет. И хоть сначала хотела носить его реже, помня о словах вёльвы про Герду и её историю с кулоном, потом передумала, понимая — это единственное, что осталось на память о Роте и Олли.
Эймунд возмутился:
— Недоведущая, я никогда не бросал тебя. Когда меня не было рядом, за тобой приглядывал Ауствин. И прежде, чем ты изречёшь очевидную глупость, я не зачаровывал его — это кощунство и издевательство. Животные умнее многих людей, Астрид. Сокол просто избрал тебя хозяйкой, другом, и ничего иного.
Я хотела ему верить, но в столь быструю привязанность Ауствина и его чрезвычайную чувствительность к моим переживаниям — сложно было принять. Однако иного объяснения, очевидно, никто бы не дал.
Наши уроки проходили через день: сначала Эймунд рассказывал про сейд и его возможности, а после учил видеть его, чувствовать и даже управлять. Давалось сложно, но я упорно старалась. Помня чудодейственные свойства сейда, рискнула предположить, что восстановилась после падения тоже благодаря колдовству, и оказалась права. По крайней мере также считал и колдун. Однако объяснения, почему моё нутро сопротивлялось магии Тьодбьёрг, он не дал: лишь одни догадки о защитной реакции. Амулет в глазах Эймунда был сильной семейной реликвией, передаваемой из поколения в поколение, а вот моя способность как бы накалывать руки и обжигать людей и вовсе его не впечатлила — списал всё на сейд, который пока что всё ещё плохо слушался меня. Без помощи колдуна видеть нити было сложно: ему постоянно приходилось напоминать мне контролировать дыхание, следить за разыгравшимся воображением и наконец закрывать глаза, позволяя проникать в память мира благодаря его мощи. Злилась, бесилась и хотела просто выть от собственной беспомощности, но Эймунд терпеливо повторял одно и то же, помогая стать лучше и сильнее.
И я почти забыла даже о Ран, видение с которой ещё не обсудила с Эймундом, и страшный сон с гибелью Сигрид и Дьярви, если бы он не приснился мне вновь. Я проснулась, тяжело дыша, а образы путались в памяти, искажая увиденное. Вновь битва, крики, смерть, но было что-то ещё, не дававшее покоя. Казалось, оно осталось где-то в памяти, вот только я не могла дотянуться.
Дрожащими руками налила себе кружку воды, пытаясь собраться, но, как назло, не получалось ничего, кроме призыва головной боли. Конечно, всё можно было бы списать на разговор с Лив накануне, когда она призналась, что её отец не хотел отпускать Сигрид в набег. Об истинной цели его мы могли только догадываться: якобы конунг собрал верных людей и отправил разбираться с теми самыми ямами в угодьях клана Змея. Однако что-то подсказывало мне, что была и другая причина, известная только хэрсиру. Я боялась: вдруг те образы были проклятием, что всё же наложила на отца? Что, если опять накликала беду, сама того не ведая? Зачем сказала, что его будет ожидать бесславная смерть? Да, я была зла на него и навряд ли когда-нибудь смогла бы простить, но насылать проклятие — перебор. Пускай уж лучше живёт и видит, как уходит из рук его власть, ведь нам теперь всё известно. Теша себя мыслями, побрела спать, обнимая Кётр, однако уснуть так и не смогла.
Следующий день начался грозой и молниями, что не предвещало ничего хорошего. Слишком суеверная Этна причитала и шептала молитвы на родном языке, а я перебирала собранные вчера травы, надеясь сделать из них мазь по рецепту Эймунда. Вальгард должен был пропадать весь день у конунга, как вдруг он, как ураган, ворвался в дом, распахивая двери. Глаза его сверкали ужасом, и я вскочила, роняя все травы: четверо мужчин на носилках внесли тело ещё дышащего Дьярви, оставляя его подле очага. Ночной кошмар оказался правдой.
Началась суета: кто-то из тир побежал к дому Тьодбьёрг, Этна зарыдала, а я принялась рвать тряпки и подогревать воду.
Быстро закончив, я осторожно приблизилась к Дьярви, осматривая раны. Огромное бурое пятно расплылось по животу, тело было исполосовано порезами, из которых выступала кровь. Запекшиеся раны были покрыты зелёно-жёлтой коркой, не сулившей ничего хорошего. Запах моря и гнили пропитал Дьярви и внутри, и снаружи. В мерцании языков пламени его лоб блестел испариной, грудь поднималась едва различимо, но жизнь по-прежнему теплилась в нём. Не дожидаясь прихода вёльвы, Вальгард быстро и аккуратно разрезал грязные одежды, внимательно слушая рассказ о случившемся.
Как и говорили, отряд двинулся в клан Змея, чтобы разобраться со смрадными ямами, о коих докладывали уцелевшие лазутчики. Огромные рвы, заполненные клетками с людьми, которых заставляли биться на смерть, чтобы выжить. Их морили голодом, пытали и насиловали, а позже окуривали порошками и опаивали настойкой из мухоморов, желая пробудить ярость. Самых свирепых ждала «награда»: звание чемпиона ям и возможность служить наёмниками на драккаре. Однако на самом деле победителей продавали дальше в рабство: их делали ручными свирепыми собаками, готовыми защищать хозяина до последней капли крови или использовали для рождения сильного и выносливого потомства.
В клане Змея нет настоящего и единого ярла, а потому договариваться с кем-то не было смысла. Наступление планировали начать с отдалённого острова и мелкого поселения, к которому Волки пробирались крайне осторожно, но стоило им только сойти с драккаров, как на них напали, будто поджидая. Боги отвернулись от них: предатели предупредили Змеев об атаке, и те ринулись в бой. Страшная битва завязалась на берегу, унося жизни более двадцати человек. Вспыхнули оставленные постройки, море вспенилось от пляски смерти, а ужас проникал в сердце, окропляя его яростью. И посреди этого кошмара появился тот, кто давно уже погиб, как думали многие — обезображенный пожаром Ролло. Дьярви, увидев его, ринулся в смертельную схватку, но едва ли не пропустил удар исподтишка. Сигрид заслонила хэрсира собой и погибла на месте, как я и предвидела, а Дьярви пал, сраженный ударом. Но не желая сдаваться, он ранил Ролло, и тот взвыл, неожиданно объявив отступление. Обработав раны, как только можно, воины собрали тела павших и подожгли их, а сами отправились домой, надеясь спасти выживших.
