— Позже, сейчас не время, — произнесла в очередной раз Гулльвейг, сворачивая свиток о целебных травах и раскрывая новый. Блики солнца перемигивались на её украшениях и путались в волосах, что спадали почти до пола, пока она сидела подле стола.
Три недели минуло незаметно в постоянном обучении сейду и помощи Сиф, которая теперь казалась более спокойной, словно она смирилась и внутренний огонёк чуть угас из-за наложенного бремени. Я пытался уговорить её обсудить предстоящую свадьбу с Одином и постараться отменить торжество, но Лебедь лишь качала головой и грустно улыбалась, а однажды и вовсе сказала: «Если я откажусь, то как Всеотец заберёт себе поля? Меня или придавит камнем, или отравят, или я выйду замуж за Тора, но поля отойдут во владения Одина — другого выбора нет». Её покорность судьбе и решениям одноглазого пугали — нельзя так просто соглашаться с тем, что говорят другие, надо ведь бороться, пытаться отстаивать себя. Вот только Сиф не была борцом. Поэтому я старался помогать ей и поддерживать, вызывая у неё смех своими дурными шутками.
Тор ещё не вернулся, чем раздражал: сколько можно было пропадать в бессмысленных поисках оружия? Впрочем, его присутствие в Трудхейме лишь раздражало бы. Фрейя почти что полностью перебралась в чертог Одина, а её младший брат всё также странствовал с Силачом. Так мы и жили нашим маленьким мирком: бесконечные хлопоты и обучение колдовству.
Гулльвейг ворвалась в мою жизнь как ураган и установила свои правила, а я даже не сопротивлялся, ибо всё устраивало. Она учила меня древнему языку ётунов, показывала древние свитки, которые ей удалось отыскать в библиотеках Трудхейма и Ванхейма. Скрываясь от любопытных глаз, мы уходили или в дальнюю часть сада, или возвращались в пещеру хранителя корня древа, где ван помогала понять сейд и ощутить внутри себя огонь — мою истинную стихию. Пылающие сферы срывались с ладоней, после разгорались костры, норовя добраться до небес — теперь я запросто мог зажечь все факелы и осветить себе дорогу в темноте. А затем создавал иллюзии животных, людей и двойники, которые умели даже говорить, но существовали недолго — мастерства пока что не хватало. Закрывая глаза и выравнивая дыхание, я видел опутывающие мир нити сейда, соприкасался с ними и мог проникать в память природы, что видела так много. Я надеялся узнать, что произошло на самом деле между Одином и Имиром, но те события случились слишком давно, чтобы разобраться и не утонуть во всех воспоминаниях бытья.
Раскрывая истину о ётунах и их погибели, неделю назад Гулльвейг впервые привела меня в Ванхейм. И если в Асгарде ощущалась смена времён года, то здесь царило вечное лето. По легенде, которую мы вычитали в свитке, однажды ётун ударил по скале столь сильно, что та раскололась на две части, а в пропасть между ними упал благодатный край, куда и переселились ваны, построив себе величественный каменный чертог. Вереск и полевые цветы накрыли покрывалом плоскогорья, что разбегались в разные стороны и уводили к ущелью широкой реки. Та каскадами прыгала по горам, оставляя водопады и кристально чистые озёра. На склонах виднелись ели, ясени и дубы, окружённые кустарниками и цветами — вся округа утопала в зелени и садах, за которыми никто не следил, позволяя природе захватывать и украшать землю по собственному желанию. В Ванхейме не осталось никого, кроме животных, которые здесь вольно прогуливались в тени, не боясь руки охотников.
Обитель ванов сложно было назвать привычным чертогом — она была слишком открытой и светлой. Плющ покрывал каменные своды и камни, обвивал арки и лестницы, что то поднимались решительно вверх, то спускались вниз, водя из одной светлой залы в другую. Бесконечные мосты вели через бурные потоки реки и озёра, среди которых и стояла обитель.
Местная библиотека скрывалась за высокими окнами, через которые постоянно врывались бабочки и нахальные птицы. Свитки и рукописи хранились в высоких каменных стеллажах, выстроенных полукругом, а в центре комнаты находились столы, на которых виднелись рунические письмена на языке ётунов. Изначально они должны были помогать увидеть скрытые символы или проклятия, коими могли полниться карты, клинки и прочее, однако для их действия нужно было произносить заклинания, которые были навсегда утрачены.
Дорогу в пещеру хранителя корня я не запомнил, ибо Гулльвейг завязала мне глаза и отвела туда сама, сказав, что не может нарушить данную клятву и сильно рискует, потому и побывал я там всего один раз. Кто из оставшихся ванов был избран оберегать мир, она не сказала, но я был уверен, что это участь не коснулась её самой. Сама пещера почти не отличалась от той, что я видел в Асгарде: те же рукописи, тайники, корень и наскальные рисунки. Разглядывая их и шурша свитками, медленно, но верно рушилась привычная жизнь. Каждое оставленное послание выставляло Одина ужасным и жестоким асом, который погубил всех во имя мести. А истина выходила совсем другой, нежели чем я знал из рассказов Тюра.
Сидя вечерами в библиотеке Ванхейма, я узнал, что изначально существовало двое: великий праотец Имир и его жена Аскефруа. У них родилось девять детей, каждый из которых создал себе мир и нарёк его собственным именем. Существовали они мирно и долго, пока тоска не поселилась в сердцах, и тогда создал Имир каждому из них по жене или мужу. Текли годы, менялись столетия, и решились ётуны на потомство, что заселило девять миров и пользовалось сейдом во благо окружения. В Муспельхейме обитали заклинатели огня, в Ванхейме — почитатели природы, Свартальфхейм принадлежал тем, кто понимали металлы и богатства недр земли, а Нифльхейм заселяли ведущие воды. Ётунхейм был центром жизни: там обитал Имир и его любимый сын. Мидгард — серединная земля — оставалась нейтральной, ибо обитали в ней самые слабые из потомства. Альвхейм и Асгард якобы заняли те, кто сумел подчинить себе светлый сейд, а в противовес им выступал Хельхейм. Последнее никак не сочеталось с тем, что мне твердила Гулльвейг.
— Хорошо, если не хочешь рассказывать про Лаувейю, то ответь на другой вопрос, — ван чуть склонила голову в мою сторону, словно показывая, что слушала. — В том свитке, — я указал на валяющийся у ног свиток, — сказано, что существуют тёмный и светлый сейд.
Гулльвейг раздражённо отшвырнула рукописи и недовольно повернулась ко мне:
— Значит, тот, кто это написал, совершенно ничего не понимает. Нельзя разделять сейд на тёмный и светлый. Это как поделить тебя на две части, одна из которых будет всегда добрая и чуткая, а вторая — жестокая. Будет ли каждая из этих половин называться тобой? — я покачал головой. — Вот именно, Локи. Тоже самое происходит и с сейдом: он разный, потому что мир вокруг разный. Жизнь и смерть, радость и печаль, счастье и гнев, любовь и ненависть — всё сплетается в единую энергию. Разница лишь в том, зачем ты используешь сейд и чего ты хочешь добиться: исцелить, вызвать ураган или землетрясение, вырастить цветок или проклясть. Однако у каждого ведущего есть то, что может делать только он. Так сказать, в чём он хорош. У тебя это иллюзии и огонь, у моей сестрицы Фрейи — исцеление и контроль над животными.
Я нахмурился, вспоминая наш прошлый разговор о сейде:
— Погоди-погоди. Ты говорила, что Фрейя может вызвать землетрясение, а теперь выходит, что она умеет лечить.
Гулльвейг устало вздохнула, массируя переносицу. Молчание затягивалось, и я успел пожалеть сотню раз, что решился на этот разговор, но с другой стороны — мне важно было понять и узнать как можно больше, а она была единственной, кто знал ответы. Колдунья медленно встала и опустилась рядом со мной на подоконник, раскрывая свиток, на котором было нарисовано древо с именами.
— Мой отец Ньёрд по природе своей водный ван. От него нам досталась власть над природой, а умение управлять сейдом — от матери, о которой я ничего не знаю, так что даже не думай спрашивать, — предупредила она ледяным тоном. — Так у каждого из нас троих появились собственные умения. Фрейя заклинает животных и исцеляет, Фрейр даёт урожай и предсказывает будущее, а я властвую над металлами и колдую, создавая проклятия. Всё остальное, что мы умеем делать — годы практики, но даже они не приблизят нас к мастерству остальных. Фрейя никогда не научится так просто заглядывать в будущее, как это делает мой брат.
