— Он знает? — прошептала я, представляя удивлённое лицо брата. Все его планы и надежды на поход в далёкие земли обратятся в прах. Отец не будет ни спрашивать, ни тем более отговаривать, слепо во всём доверяя Харальду.
— Эйрик должен был отправиться на поклон к конунгу, после совместное подношение Одину и Тору. Вечером будет пир. — Рефил опустился передо мной, заглядывая в глаза. — Не печалься, младая госпожа. Разлука будет не столь долгой, а пользы от неё будет много.
— Для кого же? Для конунга или для моего отца, у которого новый повод подлизаться к сводному и знатному брату? — огрызнулась я. За такое можно было получить затрещину и удары плетью, но Рефил лишь сжал кулаки и выпрямился.
— Вальгард будет занят до позднего вечера, ему сейчас не до тебя. Встретимся на пиру, Астрид, — отдал приказ хирдман и пошёл к конюшням, оставляя меня с пылающей болью в груди. И злостью, вытесняющей всё остальное. В этот миг я презирала отца, который всегда стремился угодить конунгу и послушно исполнял его приказы, становясь верной собакой у ног хозяина. Этна, моя тир, говорила, что это проявление благодарности, я же видела только зависть и раболепство, что подарили нам статус и дом.
Рефил был прав: Вальгард вместе с Сигурдом будут заняты до пира в обмене любезностями с гостями, участии в жертвоприношениях в храме богов, а после в обсуждении политических интриг с приближёнными конунга, пока ярла и его свиту будут устраивать на ночлег и развлекать беседами. Поговорить с братом не удастся до наступления сумерек, даже если слоняться по двору правителя, поджидая под дверьми. Идти домой не было смысла — кроме трэллов, собак и моей кошки Кётр там никого не было.
На душе лежал тяжёлый камень: дурное предчувствие пробудилось в груди, вынуждая изводить себя мыслями. Что, если Вальгарда схватят, когда он проберётся в казармы или казну? Такое не прощают, будет тинг, позорная казнь на усмотрение Эйрика, который не упустит возможности поиздеваться и развязать войну против Харальда.
Преисполненная мрачных мыслей и не зная, чем себя ещё можно занять, я поплелась в нашу с Вальгардом обитель спокойствия. Спрятав разметавшиеся волосы под капюшоном, быстро юркнула в узкие проходы между домами, намереваясь незаметно добраться до горного ручья, шумевшего по западному краю поселения. Он спускался со снежных вершин и изворотливой змеёй петлял по лесу и рощам, впадая во фьорд. От старого деревянного моста до укромной лазейки в высоком палисаде, окружавшего Виндерхольм со всех сторон, было чуть больше двухсот шагов, а дальше бескрайний лес.
О секретном проходе прознала случайно: однажды, сбежав в очередной раз от Идэ, я заметила, как Вальгард и Сигурд вместе с рыбацкими девицами исчезли в зарослях. Последовав за ними, я узнала, как брат проводит свободное время подле мелкого озера в лесной тиши, разрезаемой стонами. Вылазка подарила мне нескончаемый запас шуточек над Сигурдом и Вальгардом, который решил пойти на компромисс и показал мне окрестности Виндерхольма, испещрённые едва заметными охотничьими тропами, уходившими далеко в горы. Одна из них вела к поляне, надёжно скрываемой завесой деревьев и кустарников — туда я и намеревалась сбежать в очередной раз.
Придерживая в руках подолы плаща и хангерока, я быстро добралась до теневой завесы елей и оглянулась: никто не увязался следом. Поймав редкий солнечный луч на фибулах, двинулась вдоль течения прыткого ручья, осторожно ступая по мшистым валунам. Холодная вода пенилась подле каменных ступеней и звонко журчала у скользких берегов. Прохладная свежесть щекотала нос. Птицы обменивались тайнами в вышине, жухлая трава покачивалась от мерного дыхания Ньёрда — природа готовилась к зиме. Одинокие красные ягоды мелькали среди увядающей зелени, в раскидных корнях изредка мелькали мухоморы. Перейдя ручей по поваленному дереву, я миновала последний ориентир — старый корявый пень, покрытый наростом бледных грибов.
Дальше, за мшистыми стволами елей, виднелась поляна, нежившаяся в лучах выглянувшего солнца. Посреди неё высился булыжник, который Вальгард прозвал алтарным камнем. Я присела подле него, откидывая наконец капюшон и прикрывая глаза. Вереск щекотал кончики пальцев, над головой проплывали облака, но даже лесная тишина не дарила спокойствия: голова разрывалась от переживаний. Что я буду делать без Вальгарда? Кто будет со мной болтать до рассветного часа, теша легендами о далёких странах? Он учил меня молитвам, распевал песни солнцу и луне, рассказывал о великанах и прекрасных девах. Вместе ловили рыбу и даже однажды принесли домой пять сомов, катались на лошадях и тренировали собак. А теперь Вальгарда заберут в чужие земли, где не будет ни покоя, ни безопасности — кругом лишь враги. Набатом простучала ясная мысль: если вдруг его не станет, то в тот же час умру и я.
Смахнув скопившиеся слёзы в уголках глаз, я сорвала охапку цветов и стала плести венок. Когда мы впервые оказались здесь с Вальгардом, он пересказал сказки мамы о сияющей Вальгалле и прекрасном Фолькванге — чертогах героев, куда непременно попадают все отважные и смелые эйнхерии.
— Её место должно быть там и нигде иначе, — шептал Вальгард, раскладывая полевые цветы на камне. Так он почитал её память, ведь отец запрещал ходить к кургану с останками, приговаривая, что мёртвым это ни к чему.
Я никогда не спорила с Вальгардом, но всегда понимала, что для мамы нет места ни в Вальгалле, ни в Фолькванге. Она умерла не в битве, и ни одна валькирия не явилась к ней перед смертью. Её забрала болезнь, выжигая жизнь изнутри. Подобная участь светила дорогой только в Хельхейм, и даже положенный отцом в могилу топор не мог помочь ей попасть в златые чертоги. Мама десять лет без устали бродила в густом тумане вместе с остальными мертвецами, не ведая спасения.
Возложив венок и прошептав короткую молитву Фрейи о заступничестве, я собиралась уйти, как вдруг раздался пронзительный крик. Звук доносился с левой стороны, где в высоте кружили во́роны, а затем резко срывались вниз, к траве, и раскатисто каркали, заставляя кого-то умоляюще пищать от боли. Недолго думая, я сломала ветку орешника и рванула вперёд, замечая среди зарослей маленькое отравленное тельце птенца, которого безжалостно клевали. Один из воронов гаркнул возле уха, и острый клюв поцарапал щёку.
— А ну прочь! — я замахнулась веткой, стараясь отогнать стервятников. Жизнь едва трепетала в птенце, и нужно было срочно бежать к Тьодбьёрг, но вороны словно обезумели. Они проворно уклонялись и пытались подлететь ко мне, желая выколоть глаза.
Понимая, что дело плохо, я решила схватить птенца и бежать прочь. Но стоило только поднять израненное тельце к груди, как уже знакомый жар окатил тело, а перед глазами замелькали чёрные всполохи. Издав громкий клич, вороны синхронно впились когтями мне в плечи и принялись остервенело клевать. Я закричала от боли, попыталась сбежать, но споткнулась и рухнула на землю. Кровь сочилась из ран, вороны бесновались, а в ладонях умирал птенец. Пелена заслонила взор, лишая зрения, тело перестало слушаться. Отчаянная мысль, что это конец, билась в голове, заставляя проститься с жизнью.
Вдруг по лесу прокатилась мощная волна ветра, от которой затрепетало всё живое. Незнакомый говор заполонил поляну и пролесок, и тотчас всё затихло: ни клича ворон, ни плеска ручья вдалеке, ничего, кроме ударов сердца в груди. Я осторожно подняла голову и попыталась встать, но меня тут же осторожно взяли под локоть и усадили на скрюченные корни дуба.
— Не шевелись, — раздался приказ, и передо мной на колени опустился мужчина, развязывая узелки сумки. Капюшон его поблекшего зелёного плаща соскочил с головы, открывая чёрные волосы. Я удивлённо уставилась на незнакомца, которому, казалось, было чуть больше двадцати зим. Красивое лицо с бледной, будто снег, кожей уродовал рваный шрам на щеке, доходивший до острого подбородка, и добавлял ему необузданной свирепости. Но больше всего пленяли неестественно чёрные глаза, в которых, казалось, притаилась сама Гиннунгагап.
