— Давно не виделись, Златовласка, — Вальгард тепло улыбнулся. — Как чувствуешь себя? Хочешь пить?

Я кивнула и с удовольствием глотнула воды из предложенной кружки. На миг показалось, что брат — игра больной головы, что явно повредилась после встречи с Ран, и протянула руку, пытаясь коснуться Вальгарда.

— Я настоящий, Астрид, — усмехнулся Ледышка, стискивая пальцы. — Приплыл неделю назад, как только получил вести от нашего болтуна и смог вырваться из обязательств. Прости, что не был рядом и позволил тебе пострадать. Я так виноват.

Он крепче сжал ладонь и посмотрел так жалобно, будто провинившийся щенок, что я засмеялась, вызывая у брата недоумение.

— Ты ещё слезу пусти, — хрипя, произнесла я и тут же закашлялась. Вальгард учтиво поднёс кружку воды, помогая смочить горло. — Ты ни в чём не виноват. И не смотри так жалобно — разрушаешь образ Ледышки.

Голос походил на скрип старой телеги, а голова по-прежнему ныла, но присутствие брата радовало: хоть кто-то действительно любил меня и переживал, кроме Этны.

— Раз шутишь, значит, не всё так плохо, — заключил он, пытаясь подбодрить. — Ты пробыла у Тьодбьёрг почти месяц. Отец сказал, что ты нуждалась в постоянном уходе вёльвы, поэтому не было смысла забирать тебя домой, и он отправил Этну помогать.

— Ясно, — протянула я. Вальгарду не следовало пока что знать о подслушанном разговоре, да и смог бы он поверить, учитывая моё состояние? Хотелось верить, но брат очень уважал Дьярви, и оставалось только гадать, чьё слово имело больший вес. — Ты помнишь, что произошло? — Едва мотнула головой, отмечая, что она более не норовит расколоться на кусочки. — Честно сказать, я и сам узнал только вчера.

Со слов брата, хускарл потерял сознание в колдовском круге, а меня отыскал Эймунд благодаря Ауствину, что кружил над телом, призывая к спасению. Видимо, сейд затуманил рассудок с непривычки, и я повелась на иллюзии и поскользнулась на камнях. Колдун вытащил бессознательное тело и обработал раны на скорую руку, а после метнулся в поселение и поспешил в Виндерхольм, не предупредив никого. Сигурд, заметив неладное, ринулся следом, однако догнать успел только уже у дома Тьодбьёрг. Оказать помощь в поселение на окраине колдун не мог: кто-то разбил все его склянки и уничтожил припасы трав. О произошедшем тут же доложили Дьярви и конунгу Харальду, который велел взять Эймунда под стражу до тех пор, пока я не приду в себя и не смогу подтвердить его слова. Однако Сигурд вместе с Рефилом позже наведались в лачугу колдуна у берега и нашли её в слишком прибранном виде, будто кто-то заметал следы.

— Лив, которая оставалась там до возвращения Харальдсона, ничего не видела и не слышала, хоть и пыталась постоянно наблюдать, — закончил рассказ Вальгард. — Сам я туда не ездил, а оставался подле тебя. Так что же произошло, Астрид? Этот колдун не навредил тебе?

— Он спас, — прохрипела я. — За что его посадили под стражу? Хускарла тоже обвинили?

Вальгард вдруг серьёзно произнёс:

— А как иначе? Тебя приносят без сознания с раной на голове, а рядом ни Сигурда, ни Рефила, которым было велено за тобой присматривать. Последний, кто общался с тобой до произошедшего — хускарл, которого нашли без сознания. Тьодбьёрг уверяет, что всё дело в твоём сейде, вышедшем из-под контроля, однако доказательств никаких. Что в таком случае надо было сделать? Позволить хускарлу и колдуну бродить и наслаждаться жизнью? А что, если кто-то из них или оба надругались над тобой? Ты ведь сама ропщешь за справедливость и правду, а здесь позволишь чувствам затмить голову?

Я молчала. Вальгард был по-своему прав, однако обида и переживания за Эймунда обжигали сердце. Он спас меня, нашёл и привёз сюда, боролся за мою жизнь. Глупая улыбка стала теплиться на лице: я всё же небезразлична ему. Можно ли было тешиться такой надеждой — не знала, но отчего-то тревог стало меньше, а сердце будто забилось быстрее. Вальгард, заметивший улыбку, усмехнулся, тряхнув головой:

— Редко вижу такую улыбку, Златовласка. Видимо, для неё есть особая причина. Наверняка с чёрными волосами.

Щёки предательски вспыхнули румянцем, и только я хотела поделиться с братом всём произошедшим, как дверь скрипнула, и на пороге появилась Тьодбьёрг. Чёрные волосы она убирала под тёмный платок, расшитый красными нитями, складывающимися в руны, а сверху нацепляла рога оленя, с которых свисали серьги. Вырез синего платья доходил почти до груди, скрытой рядом тяжёлых бус и амулетов. Кожу её покрывал сложный рисунок, значение которого знала только вёльва. Обсидиановый плащ с отрезанными рукавами, чтобы не мешали колдовать, волочился по земле. Руки и лицо покрывали руны, нанесённые красными и синими цветами, а в ладони всегда был зажат увесистый посох с мелкими костями животных, что гремели при каждом шаге.

— Вижу, стало легче тебе, — произнесла она с лёгким акцентом, свойственным только ей одной. Видимо, это было отпечатком её утраченной родины, о которой колдунья никогда не рассказывала. Или просто я не была посвящена. — Говорить можешь?

Вальгард порывался ответить, но Тьодбьёрг предостерегающе подняла ладонь.

— Отвечала тебе, значит, может и мне, — холодно заключила она. — А тебя искал светлый волк, — так вёльва величала Сигурда. — Не заставляй его ждать.

— Сестра важнее, чем он, — Вальгард вперил взгляд в колдунью, испытывая её.

Тьодбьёрг хмыкнула и покачала головой, чуть щелкая пальцами:

— Под дверью тогда путь ждёт и слушает ваши тайны? Или предстало разбираться мне?

Вальгард сочувствующе обернулся, и я одобрительно кивнула, сжав его пальцы. Сигурд не любил ждать, считая себя вторым по важности человеком в Виндерхольме, а лишний повод для упреков, сравнений и прикрытой вражды не нужен.

— Кстати, не волнуйся, я приглядываю за Ауствином, — произнёс он напоследок, заставляя меня облегчённо вздохнуть.

Дверь тихо скрипнула за братом, и я присела на кровати, оглядывая просторный дом. Большой очаг в центре теплился угольками, а поверх него на перекладинах качались многочисленные чаны. Повсюду горели свечи и тлели травы, разложенные на каждой полке, коих тут было не счесть. По левой стороне был установлен алтарь с ликами асов и ванов, а перед ним на тарелках лежали дары: украшения, цветы и, конечно же, туши животных. Бубны, вязанки трав и банки с красками валялись на дубовых столах, а под ними прятались сундуки, наверняка заполненные колдовскими амулетами. Я занимала небольшой уголок, отделяемый плотной занавеской и состоящий лишь из кровати и столика, на котором стояли посуда и свеча. Комнатка вёльвы скрывалась за искусно расшитыми тканями и занимала почти всю правую часть дома. Тьодбьёрг была богата, однако не выпячивала достатка как конунг, ужиная с серебряной и золотой посуды или нацепляя самые роскошные меха. Вместо этого вёльва отдавала предпочтения крепким бубнам, прочной домашней утвари и редким травам, что ей специально привозили со всего Риваланда. Небольшой огород Тьодбьёрг содержала сама и выращивала только строго необходимое, а животных не держала и вовсе.

Вёльва прикоснулась к моему запястью, отсчитывая удары сердца, и отошла к столу, заваривая ромашковый отвар. Холщовый мешочек проворно мелькнул в её руках, и я насторожилась: доверять ей теперь не могла. Она сосредоточенно шептала заклинание, смысл которого я не понимала и тогда решила пойти напролом, перебивая заговор:

— Я слышала твой разговор с Дьярви. — Тьодбьёрг замерла на полуслове и вдруг резко повернула голову, хищно улыбаясь, отчего по спине поползли мурашки. — Что случилось с Ротой?

В последние дни, проведённые в полном одиночестве с мыслями и воспоминаниями, я почти уверовала, что Дьярви не был моим отцом. Чёрные волосы, серые глаза и острый нос — этим Вальгард походил на него, однако кудрявые локоны и высокий лоб достались брату от матери. Единственное, чем я походила на них были голубые глаза, однако у Герды они были зелёными, а волосы каштановыми. Мысль, что мама изменила Дьярви, я отмела сразу: в глубине души теплились воспоминания, где они точно любили друг друга, а после её смерти отец так и не женился, обозначая вечный траур. И вдруг осознала, что никогда не видела снов просто так. Реакция Этны на расспросы лишь усилила подозрения, и я, погрузившись в сейд, заставила себя вновь пережить кошмары с Ротой и Оли. Безумная мысль укоренилась в сердце, а слова Эймунда убеждали: если сейд помнил всё, значит, мог и раскрывать прошлое, что произошло со мной шестнадцать лет назад. Почему именно сейчас и зачем — не знала, но винила переживания и таинственного колдуна, имеющего надо мной власть.