— Тише, тише, — кто-то заботливо сжал пальцы, нежно поглаживая. — Не шевелись. Я рядом.
Через дрожащие веки смутно вырисовывался силуэт Эймунда. Он крепко прижимал меня к груди, пока мимо мелькали деревья и горы. Лошадь неслась куда-то вдаль, а позади кто-то громко кричал. Тошнило, в нос стойко ударял запах крови, и я постоянно то теряла сознание, то выбиралась из оков слабости.
— Спи, я больше тебя никогда не оставлю, — низкий, будто мёд, голос Эймунда успокаивал, и я, вымученно улыбнувшись, впала в забытие.
Сквозь бурю Рота гнала коня вперёд. Она прежде не бывала в Виндерхольме, а все ориентиры исчезли в снежной буре. Слёзы катились по её щекам, обжигая кожу. Встретится ли она снова с Оли, или судьба их предрешена? Переживут ли они эту ночь? Сердце трепетало от надежды, но в груди расцветала холодная и пугающая мысль: они погибнут, пытаясь спасти других. Отчаяние душило Роту, однако нельзя было сдаваться, кроме неё никто не предупредил бы воинов столицы о нападении проклятых Орлов. Она шептала молитвы богам и сдерживалась, чтобы не обернуться и не зарыдать от боли и страха. Не так должна была сложиться их судьба. Ещё утром Оли качал их малютку, а Рота готовила обед, счастливо улыбаясь и радуясь солнечному дню. А теперь она одна посреди урагана.
Ветер пробирал до костей, пальцы окоченели, зубы стучали, дитя на руках более не плакало. Опасаясь, что дочь замёрзла до смерти, Рота стянула свой плащ и обмотала им ребёнка.
— Потерпи, моя девочка, мы почти спасены, — Рота едва разлепляла губы, трясясь от холода. Вдруг впереди мелькали огни Виндерхольма: они добрались.
Не щадя ни себя, ни коня Рота рванула вперёд, желая предупредить и попытаться спастись. Тело её окоченело, безумно хотелось спать, но осталось ведь совсем чуть-чуть. Только бы не уснуть…
— Я предупреждала тебя, Дьярви! — крик сотряс комнату, заставляя резко прийти в себя.
Мысли путались, а перед глазами всё ещё была мутная пелена. Тело будто рухнуло с высоты и разбилось на сотни осколков, которые точно кипели под кожей. Голова по-прежнему пульсировала, а я не могла издать и звука. Что произошло? Где я? Вопросов становилось только больше, но язык онемел.
— Говорила же, девчонка не вынесет и умрёт! Посмотри на неё: при смерти две недели лежит, и в этом виноват только ты.
Тьодбьёрг. Это её высокий голос, похожий на переливы грозы. Значит, я лежу у неё дома уже две недели, не приходя в сознание — пугающая новость. Что, если навсегда останусь в пограничном состоянии и не смогу даже подать знак, что жива и слышу их? Паника накатывала, но нужно было собраться и дышать. Спокойно, ещё ничего неизвестно. Надо прийти в себя и понять, что произошло.
— Сколько раз просила позволить мне вмешаться и помочь ей научиться контролировать сейд, но ты оставался глух и слеп, как последний идиот! — никто прежде не позволял себе так общаться с самим хэрсиром. — И знаешь, что самое страшное: её не берут ни заклинания, ни травы, будто тело противиться именно моему вмешательству. Это плохой знак, Дьярви, дрянной. Раньше вмешаться стоило, а теперь Астрид вполне может себя уничтожить.
Стало быть, Тьодбьёрг говорила обо мне с отцом, а он не слушал её, видимо, считая, что лучше остальных разбирается, что мне нужно. Ничего удивительного — он всегда так поступал. Голова вновь заныла, а горло обожгло подошедшей рвотой, но сдержалась: лучше потерпеть, пока отец не уйдёт — он и без того наверняка зол, что доставила неприятностей. Надеюсь, мои животные целы и невредимы. И где Эймунд? Он ведь спас меня, или показалось? А Ран? Она — плод воображения, или всё же это было реальностью, пусть и зловещей? Или я всё же тронулась головой.
— Быть может, оно и к лучшему, — прозвучало в тишине дома. — Сдохни она, и не было бы столько проблем.
На мгновение я забыла, как дышать: собственный отец желал смерти. Сердце пропустило удар, а слёзы обожгли веки — неужели он настолько сильно ненавидел меня? Но за что? Что я сделала не так? Одинокая слеза скатилась по щеке, и я тут же прикусила до крови язык: не стоило сейчас выдавать присутствия. Нужно было собраться и слушать пугающие откровения дальше, а не рыдать, будто что-то могла изменить.
— Ха! — сухо рассмеялась Тьодбьёрг. — О, Дьярви, если Астрид уничтожит себя, то заодно и нас. Тёмный её сейд, зловещий, и с годами только крепнет. И поверь уж мне: такие люди не умирают просто так — забирают они с собой сотни жертв, оставляя пустыри и пепелища. И я боюсь её: слишком неконтролируемая.
— Так убей её сейчас, пока она без сознания. Грубую силу заметят, а действие трав кто докажет? Колдун? Убью его раньше, и дело с концом.
Злость. Обида. Ненависть. Я не знала, что чувствовала сейчас сильнее. Плевать, что тело ломило от удара и жара, а голова едва мыслила ясно — в одном была уверена точно: отец только что предлагал убить меня, и мне не показалось. Медальон на груди предупреждающе вспыхнул, но надо было держаться и не выдавать себя раньше времени. Сердце бешено клокотало, а на кончиках пальцев будто метались искры. Вдох и выдох. Давно следовало бы догадаться, что никому не нужна. Всё его поведение имело более глубокую почву, чем просто дурной нрав. Дьярви годами ненавидел меня, презирал и хотел избавиться. Сверни я шею на тех камнях, принесла бы ему столько радости, сколько не дарила за всю жизнь.
Вены пульсировали, кровь обжигала плоть: так хотелось бы сейчас задушить Дьярви за все годы унижений, побоев и презрения. Мои желания, глупые и наивные мечты обрекались на провал с самого начала, и даже удивительно, как вообще удалось прожить все эти годы с сытым животом и под надёжной крышей. Видимо, статус значил для него гораздо больше, чем я могла предположить.
— Не стану руки марать, не в этот раз, Дьярви, — отрезала Тьодбьёрг, и меня будто окатили ледяной водой. Значит, когда-то она уже соглашалась помочь Дьярви избавиться от ненужных людей. Скольких они свели в могилу и ради чего — даже предполагать было страшно. — Девчонка выживет, постарался колдун на славу. Однако, когда придёт она в себя, сказать не могу. Покажет время.
Дьярви долго молчал и наконец изрёк:
— Пусть очнётся, когда меня здесь не будет. Не желаю её ни видеть, ни слышать. И без того достаточно принесла проблем и позора. Какая же тварь! Ведущая, так ещё и одержимая. Столько бед, что придушил бы давно, да Вальгард не поймёт.
Тьодбьёрг вновь рассмеялась, а я вонзилась зубами в язык. Вёльва наверняка могла догадаться, что я слышу, но предпочла игнорировать. Она или предупреждала меня таким образом, во что верилось слабо, или издевалась, пыталась запугать, раз сама боялась. Мразь. Не прощу никогда ни её, ни Дьярви. Уничтожу, во что бы то ни стало.
— Убей, убей, убей, — тут же отозвался призрачный голос, и голова будто лопнула, а в ушах застыл звон. Я вновь погрузилась во мрак.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем удалось открыть глаза, не щурясь и не скуля от разрывающей тело боли. Тьодбьёрг постоянно поила меня отварами, а Этна дежурила у кровати, кормя кашей. Дни слились в одну серую ленту, где я усиленно пыталась выстоять против собственной беспомощности. Больше не снились сны, а образы исчезли, будто не было ничего странного и пугающего. Жизнь резко лишилась красок и тепла, оставляя в душе только огромную дыру, что учинил отец. Раз я так была не нужна, то отчего же он не закопал меня как Видар в ближайшем дворе или не отнёс в лес, бросая на съедение волкам? Струсил, или же мама заступилась? Ответов не было, а разговаривать с Дьярви не было никакого желания. Как и он не хотел меня видеть, так и я переставала воспринимать его как своего отца. А Тьодбьёрг не внушала доверия, однако она, казалось, была единственной, кто смог бы дать ответы на вопросы.
Однажды проснулась от голоса Вальгарда, тихо напевающего песню о солнце и луне. В детстве он частенько укладывал меня спать под колыбельные, которые выучил от мамы. Боясь, что рассудок совсем ослаб, испуганно открыла глаза и обомлела: брат сидел рядом, улыбаясь. Чёрные кудри больше не топорщились в разные стороны, а спадали до плеч локонами, сверху собранными в небольшой хвост, открывающим высокий лоб. Щетина покрывала скулы, синяя рубаха облегала плечи, которые, казалось, стали только шире, а серые глаза смотрели хоть и ласково, но в то же время колюче, будто что-то терзало брата.
