Мы орем на исходе сил от боли, злости, безумия и втроем вытягиваем Егора.

Элина

Минуты, пока к ним летела служба спасения, растянулись на бесконечность.

Я не чувствовала ничего. Ни боли, ни отчаяния, я просто не существовала. Полутрупы не способны мыслить здраво, они нули, застрявшие между реальностью и адом, зависшие над пропастью. Мы с Охотниками замерли у мониторов. Никто не сказал ни слова. Никто не дышал.

А может, все дышали и орали, как полоумные, лишь я одна замерла в ужасе. Слушала шум и смотрела.

Дроны летали вокруг горящей машины. Парни, которые ими управляли, орали матом в соседнем шатре так, что голоса посрывали. Странные ощущения — управлять дроном, быть одновременно так близко к аварии и не иметь ни малейшей возможности помочь. Лишь снимать. Видеть.

Машина службы спасения застряла в грязи, ее вытолкали отважные зрители.

Я же смотрела в экран. Смотрела на то, как мой мужчина лезет в огонь. Понимала, что он не сможет жить, если не попытается спасти брата. И не понимала, как жить, если не выберется он сам.

Оранжевый комбинезон и два черных.

Штурманы носились вокруг и заламывали локти, причитали, требовали поторопить службу спасения. Легко сказать! Когда сутки до гонки лило не переставая, когда грязь такая, что даже джипы шлифуют.

Мое сердце не билось. Я не думаю, что можно пережить то, что пережила я в те минуты, и остаться прежней. Я больше и не ощущала себя прежней. Я была в огне вместе с ними. Боль ощущала, царапала предплечья до крови. Тихо плакала.

Но до этого момента, до перерождения, когда полил дождь и прибил дронов к земле, когда Игорь Смолин объявил, что служба спасения прибыла и парней погрузили, везут сразу в больницу. Все четверо обгорели, но живы. До этого момента на мгновение нервы сдали!

- Чертовы комбезы, нафига они нужны, если не спасают! - психанула я в истерике.

- Нельзя надеть комбез и час сидеть в огне, Элина, - пробормотал Игорь. - Он же не волшебный, дает от силы пару минут. Обычно этого хватает.

Я закрыла лицо руками, искренне не понимая, сколько прошло времени. Мне казалось, что они горели часами. Я боялась спрашивать.

А потом мы с Игорем неловко и странно обнялись, его плечи дрогнули, и я впервые признала в нем человека.

Дальше я позвонила брату и рыдала в трубку как припадочная, требовала, чтобы он решил с больницей, чтобы моего Платона вылечили сейчас же! Я кричала, что если он не поможет, я перестану с ним общаться!

Не знаю, почему так вела себя. Никогда раньше я не совершала настолько бесполезных поступков, не ссорилась с Максимом, не повышала голос на брата и уж точно не орала как ополоумевшая.

Я сконцентрировала всю боль, что была, и выплеснула. Я допустила мысль, что потеряю Платона.

Максим прилетел через несколько часов в наглаженном костюме и белоснежной рубашке, но я не ругалась из-за пафосного вида. У него не было с сбой чемодана, он приехал, в чем был, с работы, не тратя время на поездку домой и сборы.

Мы крепко обнялись, и я быстро рассказала, что случилось.

Его приезд был совершенно бессмысленным — ожоговое отделение и травматология были предупреждены, парням оказались максимальную помощь, какую только возможно. Никто из врачей не работал в пол силы.

Вот только все время казалось, что этого недостаточно. Нужно, больше сильнее, лучше. Максим поговорил с врачами, влез, конечно же, всё разузнал.

Когда тронул меня за плечо, я с удивлением осознала, что задремала на неудобной табуретке.

***

Открываю глаза.

- Ну что? Есть новости?

- Да. Смолиных перевели в палату.

- Обоих?

- Да, удалось выбрать последнюю платную. Не зря летел.

- Лучший. Просто лучший, - подскакиваю я и обнимаю брата.

В детстве он казался мне полубогом, всегда помогал, заботился, в большинстве случаев чересчур, но я ценила. В тот момент, когда Макс влюбился и женился, когда у него родилась дочь, и он полностью переключился на своих девочек, я ревновала так, будто он что-то мне должен был. Влюбившись сама, осознала, как это было глупо. Мы любим семью, в которой родились, но должны создать новую. Свою. Это важно и первостепенно.

Не говорю слух. Лишь мысленно: «Прости». Я раньше не понимала, не знала, что такое любовь. Я не в курсе была, что это за сильное, обескураживающее чувство. И что это так больно и одновременно прекрасно любить.

Макс обещает отыскать сносный кофе, а я подхожу к палате. Застываю. Поднимаю руку, робко стучу, потом толкаю дверь.

Довольно просторная комната. Две узкие больничные койки рядом, почти вплотную. Братья, лежат спиной друг другу, укрытые одинаковыми простынями и в одинаковых позах — на боку, чуть поджав ноги. Спят. Как близнецы. Один чуть не погиб, доказываю второму, что он чего-то стоит. А второй пошел за ним в огонь. И это навсегда будет с ними.

Рядом с каждым стоит штатив с капельницей. Я предельно тихо закрываю дверь, но Егор просыпается. Его голова перемотана так, будто у него сильный отит. Также в бинтах плечи и торс, правая рука в гипсе.

Наши глаза встречаются, и я ощущаю сильнейшую горечь. Застываю. Все началось с меня, с моей к нему колоссальной симпатии и абсолютной взаимности. Я прекрасно помню нашу первую встречу, какой расстроенной и несчастной тогда была, он зашел в кабинет, широко и искренне улыбнулся, и я увидела шанс стать счастливой в этом городе.

А потом всё покатилось в ад в прямом смысле этого слово. Туда, где люди горят вживую.

Красивый он парень, добрый, отзывчивый. Позитивный, благодарный, искренний.

Я смотрю ему в глаза и не могу пошевелиться. И я не представляю, что делать, если он обвинит меня. Просто не представляю.

Егор моргает несколько раз, словно приглядываясь. Откашливается, а потом... широко улыбается. Морщится о боли, ругается беззвучно себе под нос, и снова улыбается, но уже сдержаннее. Говорит хрипло:

- Да ладно, проехали. Иди к нему. Найду себе кого-нибудь получше.

Подмигивает. Впервые на его лице отражается той же легкость и симпатия, что я видела постоянно раньше. Колоссальное облегчение прокатывается по коже.

Я прижимаю руки к груди. Киваю благодарно и подбегаю к Платону. Присаживаюсь на корточки у его кровати. Платон в ссадинах, его руки пострадали сильнее всего и сейчас забинтованы.

Я аккуратно, едва касаясь, глажу его по лбу, перебираю слипшиеся волосы.

- Следи только, чтобы больше в огонь не сигал. Глупость это была, - бурчит Егор.

Платон открывает глаза. Мы с минуту смотрим друг на друга, после чего он тоже улыбается.

- Малыш, всё болит. Как после мясорубки, - говорит полушепотом.

- Мне сказали, ты будешь жить. Долго и счастливо. Со мной, - выпаливаю я, стараясь не плакать. Так хорошо смотреть ему в глаза. Видеть, как мерно вздымается грудь при дыхании. Видеть его мимику, совершенно для меня особенную.

Он улыбается, потом смеется, в конце закашлявшись.

- Легким капец по ходу. Не смеши, киса. Так и сказали, что с тобой?

- Суровый доктор, - киваю. - Ему виднее.

- А нужен я тебе буду со шрамами на руках?

Поднимает их.

- Ох, бля-я-ядь, - тянет Егор. - Соситесь уже, птенчики.

Я смеюсь и плачу одновременно.

- Нужен, - говорю я. - Очень.

Платон медленно оборачивается.

- И ты здесь, лузер? Ебаный ты в рот, Егор, какого хрена?

Егор разводит руками.

- Может и лузер, но в огонь ты за мной кинулся. Так что, может, и не последний лузер, раз такие друзья.

- Я знаю, что Охотники во главе с Игорем разбирались со штурманом Егора, - рассказываю я. - Он, похоже, специально ошибся, но не рассчитал уровень опасности. Марсель сказал, что не мог профи такое перепутать. Я не очень поняла, что именно.

- Дал другие градусы и направление, наверное, - говорит Платон.

- Пиздец, - шепчет Егор. - Не, ребят, я пас. Командная работа это не мое. Теперь только дрифт. Дальше, брат, ты сам. Я буду зависеть только от себя самого.