Убиваюсь с грушей, затем на дорожке. Голова кружится, за руль сейчас — слишком рискованно, я как пьяный. Можно вызвать такси и поискать ребят, присоединиться... Хаотичные движения вслепую. Паника. То, о чем говорил отец и что недопустимо.

Когда я впервые пропустил ралли, существовал на одной ярости. Сейчас те же ощущения.

Если больше нравится Егор, зачем позволила целовать?

Не понимаю. Не могу просчитать логику. Если я Элине противен, то хер ли тогда было? При Егоре показала, что надо бы заткнуться. Харассмент и все такое — помню-помню. Она подчиненная, я не имею права нарушать профессиональную этику, преследовать или давить.

Становится дурно. Добираюсь до душа, в котором пахнет девчачьими шампуньками. Баночки Элина собрала все, а запах остался. Вместе с нотками антифриза — тот еще коктейль.

Потом до кровати. Но сон не приходит. Пялюсь в потолок и злюсь.

Не терплю слепые зоны. Одна ошибка — и ты перевернулся. Ты в краше. Ты труп.

***

В шесть утра я уже знаю ее адрес. Сажусь в Акуленыша. прогреваю движок. На мобильник падает сообщение от Москвы. На секунду притормаживаю, пытаюсь понять, что ощущаю. За ночь эмоции чуть спали, но возбуждение — отчего-то нет. Надежда была, что тосол вызвал выплеск адреналина, вот и долбило похотью. Но, походу, дело не в тосоле.

Задница у нее — это нечто.

Читаю сообщение.

«Зачем вам мой адрес? Не вздумайте припереться. Я буду жаловаться».

Спасибо, Дарина.

Я так понимаю, они уже лучшие подружки, хотя именно со мной Дарина работает три года.

Не отвечаю. Вместо этого выжимаю газ и стартую. В дороге стараюсь думать здраво. Расслабиться. Переключиться.

Отец говорит, гнев нельзя выпускать, иначе тот потом сам будет вырываться, станешь его рабом. Звери живут эмоциями, надо быть выше.

До нужного дома я долетаю быстро и вовремя. Едва во двор въезжаю, вижу силуэт. Узнаю. Нога на тормоз, жадно рассматриваю.

На Москве белое пальто, белые сапоги — все это ослепительно чистое. У нас так не ходят весной, когда лужи по щиколотку. Медленно нажимаю газ, подкатываюсь на безопасное расстояние, чтобы не обрызгать.

Она резко оборачивается, смотрит на меня, потом оглядывает пальто.

На ткани пара капель, но это не я. Это так и было.

Элина возмущенно разводит руками.

Я оглядываюсь по сторонам — никого, слишком рано, все спят. Подрезаю, останавливаю Акуленыша посреди дороги и выхожу.

— Привет. Поговорим?

Она скрещивает руки на груди и впечатывает в меня свой взгляд исподлобья.

— О чем?

О заднице твоей идеальной — о чем еще?

Но, блин. Попробуй ей такое скажи вслух. Я привык видеть вокруг фанаток, которые тащатся от гонок и гонщиков. А учитывая мое образование, при желании и должном рвении покорить и почувствовать себя идеалом — никогда проблемой не было.

Тут, блядь, у меня слова куда-то деваются. Стена.

— Платон Игоревич, я спешу в научный центр, чтобы заняться делами. У вас что-то случилось? Какие-то проблемы с качеством моей работы? — произносит Москва так ровно и отстраненно, что я начинаю сомневаться, не отравился ли я антифризом настолько, что девица в душе привиделась.

— Элин, привет. Давай без этого и на «ты», мы же не в офисе. Садись, прокатимся.

— Нет.

— Тебе сказать мне нечего? Не проблема, говорить буду я.

Она прищуривается:

— Я включу диктофон.

Моргаю, ощущая дискомфорт. Элина слишком колючая.

— Зачем? Так не терпится на меня заяву накатать?

— Даже себе не представляешь как, — вздыхает. — Но кое-что тормозит. Платон, у тебя прекрасный брат, с которым у нас что-то может получиться. Что-то прекрасное. Вчерашнее... хм, взаимодействие между нами — ошибка. Ты не мой типаж, я тебя избегаю не просто так. Ни внешне, ни внутренне ты мне не подходишь.

Руки опускаются.

— А внешне-то что не так? — пожимаю плечами. — В смысле подстричься надо или переодеться?

Нарядилась сегодня как фифа, вся в беленьком. Согласен, не соответствую. Не знал, что планируется бал, не готовился. Но вчера-то голыми были, и нормально.

Она цокает языком. Снова тяжело вздыхает.

— Я не хочу делать больно Егору. Мне кажется, я ему действительно нравлюсь. Если ты намерен рассказать о том, что случилось, давай я его брошу. Только молчи. Я найду слова, чтобы он отстал. У нас с ним пока ничего не было толком, я не думаю, что Егор будет сильно страдать. Он мне очень нравится, по-настоящему, и не хотелось бы остаться в его памяти шалашовкой, которая обжималась с его братцем.

Элина смотрит в глаза, говорит смело, просто. А еще искренне. Не оправдывается и не обвиняет. В эту секунду я вдруг всем существом чувствую, что влюбляюсь. Хотя более иррациональную дурь придумать сложно, момент максимально неудачный, да и я уверен, что любил сто раз до. Но то, что испытываю сейчас, — оно другое. И с лету название подобрать не выходит.

Я просто смотрю на Элину в упор и ловлю себя на мысли, что не хочу обижать. Осознаю, насколько она красива, и жадно пялюсь.

А еще она тушит мой гнев. Поливает ледяной водичкой безразличия. Зависть к брату внезапная и острая.

Москва продолжает:

— Что угодно пусть обо мне думает, но только не это. Он тебя любит, Платон, дорожит тобой. Все его истории так или иначе касаются тебя! — Она разводит руками, на глазах блестят слезы. — Я всю ночь не спала. Да, я та еще сука, но твой брат хороший парень.

— Мне кажется, ты драматизируешь, — произношу осторожно. — Давай куда-нибудь сходим вдвоем. Нужно разобраться, что это было между нами. Я тоже думал всю ночь.

— Страсть. У меня давным-давно никого не было, даже не в плане мужчины, а обнимашек в принципе. Моя семья, подруги — далеко. Мне часто бывает одиноко. А ты просто клюнул на голую девку в душе.

— Не так. — Делаю шаг в ее сторону.

Элина отшатывается так резко, что моментально врубаю стоп. Она отталкивает меня не только словами, но и физически. Реакция тела — всегда естественна, не подделать. Москву от меня натурально воротит.

Волосы дыбом так и стоят, хорошо, что под одеждой не видно.

Элина качает головой:

— Больше не приезжай, Платон. Я встречаюсь с твоим братом, а ты мой босс, и нам еще два года вместе работать. Если ты согласишься принять мою помощь и не развалишь проект, разумеется. Остальное — сон. Этого не было.

Она поворачивается и идет к ауди.

Получасом позднее я стучусь в кабинет Рыбакова. Заглядываю:

— Утро доброе. Я пришел.

Тот подпрыгивает на месте и оборачивается. Стягивает пальто, вешает в шкаф.

— Еб твою мать, Смолин! Ты что так рано?

— Уже семь. Ну почти. Вы просили зайти, как буду на работе. Я на работе, — развожу руками.

Настроения нет, и проблесков не предвидится.

— Странный ты тип.

— Серьезно? — интересуюсь искренне. Пялюсь исподлобья.

ПалСаныч на меня смотрит секунду. Потом отводит глаза.

— Иногда мне от твоего взгляда не по себе. Неудивительно, что ты смог так рано защититься. Ладно, заходи. — Он берет мобильник, накидывает голосовуху: — Вера, принеси кофе, пожалуйста. — И уже мне: — Присаживайся, Платон.

Сам плюхается в кресло. Едва я занимаю место напротив, интересуется в лоб:

— Начистоту спрашиваю. Что ты думаешь об Элине Одинцовой?

Блядь. Честно?

«Что у нее божественная задница», — пульсирует в голове круглосуточно. Мозг снарядили новенькой турбиной, мысли летят одна другой быстрее. Меня ведет, как бывает, когда система управления сломана. А газ на полную. Жопку Элины целовать хочется, облизывать, кусать и мять без остановки. Пальцы помнят. Вы бы видели.

Идея, что кто-то увидит красотулю, вызывает максимальный физический дискомфорт. Он по затылку ударяет, и я глаза распахиваю. Иррациональность происходящего логике не поддается, поэтому просто секунду это все чувствую.